Только в 76 лет баба Юля нашла свое счастье c 32-летним Веней юбовь старенькой Юлии Сергеевны и годящегося ей во внуки Вениамина давно стала легендой скрипящего качелями двора по улице Полбина. Сидя на лавочках, соседушки слагают поэмы об их сексуальной жизни. И я шла в гости к странным влюбленным с намерением добыть там очередную “клубничку” про дряхлую нимфоманку и молодого геронтофила. А нашла историю любви, которой не суждено быть счастливой из-за единственной, но непреодолимой преграды – возраста.
Все началось промозглым октябрьским вечером 1999 года. Как обычно, перед сном Юлия Сергеевна вышла во двор подышать воздухом. Там под лавочкой, в огромной луже мочи лежал пьяный молодой мужчина.
– Вы не знаете чей? – поинтересовалась сердобольная старушка у дворовых пацанов. – Надо бы его домой отвести, а то замерзнет.
– Знаем, это Вениамин. Только жена его все равно не пустит, – ответили мальчишки, но донести мужика до подъезда помогли.
Юлия Сергеевна позвонила по домофону в его квартиру. “Нам он нажратый не нужен”, – ответила молодая женщина, видимо, жена. Пришлось оставить пьяницу лежать на асфальте, под дождем. Но добрая баба Юля сжалилась и вынесла ему подушку-думочку и ватное одеяло. А в четыре утра ее разбудил звонок в дверь. Смущенный, продрогший Веня протянул спасительнице одеяло:
– Если бы не вы, я бы уже умер.
– А как ты узнал, что это я?
– Так ведь одеяло-то все лето у вас на балконе висело. Я запомнил.
После этого Юлия Сергеевна прямо в одежде усадила Веню в ванну и поливала горячим душем, пока его синие губы не порозовели. Потом дала переодеться в свою ночную рубашку и отослала на диван спать.
С тех пор Вениамин частенько захаживал к Сергеевне (так ласково называл он свою новую подругу). Порой даже по ночам заявлялся. Когда жена выгонит, а когда просто придет грустный, в пол уставится: “Знаешь, Сергеевна, дома так холодно, одиноко. Я там не нужен, меня не любят. Можно с тобой посидеть?” И болтали до утра. Жена его пару раз звонила: “Это ты, старое чучело? Позови моего алкоголика”. Но Юлия Сергеевна бросала трубку.
2000 год они встречали вместе. Он елку принес, закуски немного, шампанского. Сам игрушки развесил, стол накрыл. И за полчаса до полуночи сели они старый год проводить. “А давай на брудершафт выпьем”, – неожиданно предложил Веня. Встал, нежно, но крепко обхватил свою Сергеевну за плечи и поцеловал в губы.
– Меня будто током пронзило от макушки до пяток, – смущенно вспоминает баба Юля. – Стою и чувствую его объятия, сильные, ласковые, мужские, будто заново в них рождаюсь. Смотрю на его розовые, пухлые губы и поверить не могу, что они к моим бескровным, морщинистым прижимались. “Что ж ты делаешь?”- шепчу и двинуться не могу, а он все целует…
После этого Веня развелся, Сергеевну стал называть Юленькой, бросил пить, переехал к ней. Ей было 76, ему – 32. Так родилась любовь.
Первый и последний раз Юля любила по-настоящему в 20 лет. Его звали Сергеем. Но через год гуляний за ручку по ночному городу любимого забрали в армию, а оттуда на фронт. И Юлия еженедельно ходила в медпункт кровь сдавать: “Вдруг Сереженьке там понадобится”. Потом его родителям пришло извещение: “Пропал без вести”. И овдовевшая невеста вышла замуж за рослого, могучего Петра. Без любви, просто потому, что был настойчив, да и время пришло. Родила дочку. Муж ревновал страшно, скандалил постоянно, а когда ушел на войну, писал письма не жене с дочерью, а своей матери: “Ты следи за Юлькой. Как она там себя ведет? Не гуляет?” Одно из таких писем попало в руки молодой жене.
– Все, надоел, – заявила Юля свекрови. – С фронта пусть сразу возвращается к вам, мне и дочери он не нужен.
А через месяц она узнала, что вернулся пропавший без вести Сергей. Сердце екнуло, слезы брызнули, но его мать отказалась передавать сыну привет от бывшей замужем женщины с ребенком. “Не береди сердце Сереженьке”, – попросила она Юлю, и та не смогла ослушаться. Но неделей позже они столкнулись прямо на улице, пошли гулять по городу. Он рассказал, как их полк разбили на эстонской границе, как мертвым притворился и его вместе с трупами немцы в канаву бросили. Как двое суток провел, не шевелясь, среди гниющих, коченеющих тел и вши на ногах дорожки в мясе проели. Очень жить хотел. На третьи сутки его вытащили эстонские женщины и прятали в подполе, пока наши немцев не оттеснили.
– Но ведь живой! Я от счастья то плакала, то смеялась, – рассказывает Юлия Сергеевна. – Готова была за ним хоть на край света. “Может, и правда у нас все получится”, – шептала. А он возьми да и ляпни: “Только куда же твое живое приданое девать?” А я за дочку убить могла кого угодно. Закрыла ему рот рукой, собралась духом: “Разговор окончен. Прощай”. И ушла.
Вопреки сплетням, которые ходят во дворе о влюбленных, ЭТОГО у них так ни разу и не было. Они даже спят на разных диванах. “Я люблю тебя, хочу, но не могу, что-то мешает. Вот если бы ты осталась такой”, – часто признается Веня своей Юленьке, глядя на ее портрет 60-летней давности.
Вениамин оказался на редкость нежным и заботливым мужем. Молодой муж не брезгует: штаны постирает, пол вымоет, по магазинам пробежится, даже готовить научился. Юлечку свою и помоет, и причешет, и комплимент ей скажет. В общем, любит, но одновременно стыдится этого чувства. Весь двор о них судачит, а он: “Ты только не рассказывай о нас никому”.
И тут Юлия Сергеевна начинает плакать, а Веня ее утешать: “Подожди чуть-чуть. Ты единственная женщина, которая меня по-настоящему любит и заботится обо мне. Но не могу я пока тебя совсем как женщину воспринимать”.
Мать родила Вениамина в 15 лет и сбросила на руки бабке. Бабка, разрывающаяся между своими тремя сыновьями, отдала внепланового внука в интернат.
– Всех на выходные по домам разбирали, – вспоминает Веня, – а я никому не нужен был, сидел на горшке и ревел от обиды и нелюбимости.
Потом была первая жена, родившая ему дочку. Но жизнь с ней Вениамин вспоминает с тоской: “Протокольно все как-то, без тепла”. В результате не сошлись характерами, развелись, та запретила ему с дочкой видеться. Потом вторая – и опять любви нет. С горя стал выпивать. Вот тут-то и появилась Юлечка – первая женщина, восхитившаяся им.
– У него такие руки лечебные, – улыбается Юлия Сергеевна, с нежностью глядя на фотокарточку пухлогубого блондина, сильно похожего на американского киноактера Траволту. – Погладит меня по коленям, и ревматизм как рукой снимает.
– А я смотрю на ее древнее, в глубоких морщинах лицо с шамкающим ртом, на клюку, подагрические ноги, вислый живот и давлю в себе невольное чувство недоумения. Я понимаю и ехидно посмеивающихся соседей, и недовольно поджимающую губы 56-летнюю дочку бабы Юлии, и внучку, и правнучку… Но разве ж она виновата, что молодая, страстная любовь вошла именно в ее высосанное микроинфарктами сердце.
За два дня до моего прихода влюбленные поссорились, и Вениамин уехал пожить в свою квартирку в Чердаклах. Юлия же ведет себя как обиженная девчонка. Его фотокарточку лицом к стене поворачивает, грозится: “Еще день, и на порог его не пущу”. А потом плачет, плачет, плачет…
– Это ведь у него есть время на романтические страдания. А мне скоро в гроб ложиться. Веня об этом и слышать не хочет. Как напомню, обнимает: “Я тебе умру! Я тебе…” А знаешь, доченька, как это страшно – два раза страстно любить и умереть, не узнав, что такое ответная страсть.
Имена в истории изменены по этическим причинам.