Вернула мужа с войны

Вернула мужа с войны

Войну и ужасы концлагеря Михаил Ширшиков выдержал благодаря любви своей жены, которая отправилась за ним на войну.

Дома был один день

Михаил Григорьевич родился в селе Ельмец Теренгульского района. Первые впечатления детства – голод, перестрелки, люди в военной форме. Он рано узнал, что такое война. И потому, наверное, никогда не желал сделать карьеру военного, мечтал лишь о крепком доме, дружной семье и долгой жизни, спокойной и честной. Но судьба распорядилась иначе. Михаил женился в 25 лет, по деревенским меркам поздно. Не по расчету, а по любви.

– Не было никого лучше моей Катюши, – вспоминает он. – Самая веселая, добрая, работящая. Мы ни разу друг на дружку голос не повысили, со всеми неприятностями справлялись вместе. Нас даже звали “голубки”.

Меньше года длилось счастье новобрачных. В 1936 году Мишу призвали в армию. Отслужил два года, но дома пробыл всего один день – его отправили на русско-финскую войну. Оттуда Михаил вернулся с ранением правой кисти. Отлежавшись в госпитале, через полтора месяца он ушел на Великую Отечественную.

Жена стояла на пороге, глядя, как двигается мимо дома конница. Рядом с домом поравнялся Миша – муж, которого она видела всего несколько месяцев за пять лет их семейной жизни. Он сидел верхом, красивый и статный, махал ей, а она плакала на пороге их дома.

– Катюша, мы обязательно встретимся, – крикнул он на прощанье.

Она улыбнулась сквозь слезы, закивала, но год миновал, начался другой, война все не заканчивалась. И письма от Михаила приходили все реже. Зимой 1942 пришел последний тре-угольник, исписанный неровным торопливым почерком.

– Неужели убили? – она ломала руки, глядя по ночам в темное окно.

Загадывала на ночь: “Если ты жив, приснись мне”. Но сны были безрадостны.

– Он жив, – убеждала она родственников. – Я верю: он обязательно вернется.

Друга так и не выдал

Сердце не обманывало ее: Михаил попал в плен в битве под городом Бауцен.

– Нас осталось 20 человек, – вспоминает старый солдат. – Мы не сдались бы, но закончились боеприпасы. В день на каждого выдавали всего по пять патронов, а немцы были с собаками. Мы с ребятами решили: “Будь что будет”. Было искушение оставить один патрон “для себя”, но я не смог, я так хотел вернуться к Кате.

Их окружили, отвезли в лагерь Геленец, выдали полосатую форму. Узнав, что Михаил – красный кавалерист, заключенного отправили работать… тягловой скотиной. В упряжке с другим заключенным он таскал борону по полю. Если “конь” не выдерживал, то надсмотрщик пристреливал его, а из барака пригоняли другого заключенного.

– В день выдавали всего 150 граммов хлеба. Я едва ноги таскал, – говорит Михаил. – Но любая работа была лучше, чем допрос.

Однажды его вытащили из барака и повели к начальству. Били, требовали признаться, кто у них в отряде был замполитом. Но Михаил говорил, что ничего не знает. Его выволокли на улицу, погнали к виселице.

– Признайся, и тебе ничего не будет, – говорили ему.

– Не знаю, не знаю, – шептали разбитые губы даже тогда, когда на шею солдату накинули петлю.

– В барак его! – офицер плюнул сквозь зубы. – Что с него взять…

Он ударился лицом о земляной пол и потерял сознание. Не помнил, сколько лежал один, люди бросали боязливые взгляды, боялись подойти – за такое расстреливали. Даже сейчас, вспоминая эти полтора года, Михаил Григорьевич плачет.

За мужем,

в Германию

Когда пришли свои, он сначала не поверил, что все допросы, голод, пытки – позади. В первый раз за полтора года Михаил вдоволь наелся гречневой кашей солдата-освободителя. Обитатели концлагеря уезжали из Бауцена – одни возвращались домой, другие оставались в Германии. Доходили страшные слухи, что всех, кто вернулся, записывают во враги народа. Михаил остался. Не из-за себя, из-за Катюши.

А она ловила смутные слухи от тех, кто возвращался в родную деревню из немецкого плена. Кто-то обронил, что Михаил работает в угольной шахте Бауцена. Кто-то шепнул, что у него гражданская жена. Этого было достаточно, чтобы Катя отправилась к мужу.

– С ума сошла?! – отговаривали ее родственники. – Война еще не закончилась, люди из Германии бегут, а ты на фронт едешь.

Два месяца Катерина добиралась до Бауцена. Устроилась медсестрой в госпитале, исподволь узнавая, действительно ли живет в Бауцене русский солдат Михаил Ширшиков. Однажды она постучалась в дверь его дома. Молодой женщине, открывшей дверь, она представилась сестрой Миши.

– Очень приятно, а я Феня, жена, – она запнулась, произнося последнее слово. – Михаил придет вечером.

Он не говорит, что пережил в тот момент, когда на кухне увидел свою Катю. Феня оказалась умной женщиной, она поняла, что никогда не сможет занять место законной жены.

– Она добрая, даже оставляла нас у себя жить, – вспоминает Михаил Григорьевич. – Но мы переехали.

Ширшиковы вернулись из Германии домой. Катя не ревновала к Фене, понимая, что у военного времени свои “вывернутые” законы. Женщину, приютившую ее мужа, надо скорее благодарить. Но Михаил не написал Фене ни одного письма, всю жизнь чувствуя свою вину перед бесстрашной женой.

Они прожили в любви и согласии еще полвека. В 1996 году Екатерина Васильевна умерла, и Михаила Григорьевича взяла к себе племянница из Ульяновска. В 90 лет Михаил Григорьевич жалеет лишь об одном, что уже слишком стар, чтобы приехать на ее могилу и сказать ей спасибо за любовь, которую она подарила ему. Любовь, над которой невластно ни время, ни расстояние.