Это классическое определение русских со стороны Запада. Варвар в быту и культуре, в дорогах и песнях, в татарском отсутствии нервной “современной” индивидуалистической чувствительности и в бескрайнем органическом холизме. Варвар — потому, что дышит стихией и парадоксом, потому, что не понимает, не приемлет, не хочет картезианской, формальной логики, где безраздельно правит “двоичный код” — либо “да”, либо “нет”, третьего не дано. Варвар утверждает: “а вот и дано это третье — не очевидное, не понятное, загадочное, ускользающее, взыскуемое третье, тайный шепот по ту сторону разума, сбывающееся невозможное, манящая мечта, параллельная родина, голос евразийского букета кровей, зовущий гул донного знания”. Варвар, стремящийся со всей неудержимой силой скифской, туранской конницы по ту сторону форм.

Лингвисты школы Пало-Альто (основатель — Бэйтсон) ввели модель для выделения двух типов логики. Одна — рациональная, другая — варварская (т.е. наша с вами). Рациональная логика (дигитальная, цифровая) оперирует с понятиями утверждение — отрицание, причем отрицание мыслится в отрыве от всякой конкретности как “чистое ничто” — непредставимая, но удобная в расчетах и анализе категория. Рациональная логика, дигитальная мысль лежит в основе западной цивилизации — с ее наукой, культурой, этикой, экономикой.

Но эта логика не единственна. Варвары (а также дети, женщины, поэты, мистики, святые, ангелы) тоже мыслят, но мыслят иначе. Они не обращаются к чистому отрицанию, не оперируют с тем, что непредставимо, абстрактно. Для них отрицание одного есть уже заведомо утверждение другого, на месте небытия у них стоит инобытие.

У варваров нет строго разделительных черт между вещами, существами, личностями. Они тяготеют к странному и сложному единению, к интеграции Всего, к слиянию разного в цветущем, пульсирующем, органическом мире, насыщенном светлым духом и парами плоти, умными энергиями и пламенными струями страстей. У варваров нет смерти, строго отдельной от жизни, нет индивидуума, отдельного от общины — семьи, племени, нации, империи. У варваров сон и явь переплетены, одушевление и неодушевленное соучаствуют в общем ансамбле мира. Страдание и счастье варваров — две стороны единого миропереживания, единого пульса, оба необходимы, предначертаны как дыхание, как ритм, как любовь и гибель. Полная антитеза рациональному поиску комфорта и благополучия.

Достоевский объяснил нам нас самих — раз и навсегда безотзывно показал: мы — варвары, и это наше призвание, наше “я”, наша жизнь, наша судьба. Прекрасные, тревожные, мучительные люди Евразии, достоевские люди, идущие вглубь бытия, неуклюже роняя по ходу дела акцидентальные несущественные детали, “скорлупы”, составляющие, однако, основной смысл западного человека. Нас можно понять только изнутри. Извне мы — големы, слегка косоглазые, широкоскулые, смазаннолицые, татаро-славянские истуканы, носители тайного спасения мира.

Мы — еретики. Опрятный католицизм, изящно оформленный, прилежно осознанный, грамотно организованный, административно совершенный называл православных — с их исихазмом и эсхатологией императорской власти, с их глоссолалией поместных церквей и черным кастовым духовенством, с их предельным мистицизмом и трансцендентализмом, с их традиционной неразберихой в делах монастырского и епархиального менеджмента — именно “еретиками”, “спиритуалистской восточной сектой”. Мы, правда, отвечали им тем же, считая “церкви запада — латинской ересью”.

Кажется пора поставить вопрос жестко. Православие и католичество (+ протестантизм как последний предел вырождения) — это не просто разные версии одной религии, это вообще разные религии. Только что-то одно из них можно действительно называть “христианством”. Если они “христиане”, то мы к такому “христианству” никакого отношения не имеем. Если же христиане — мы (а я думаю, что именно так оно и есть), то они — кто-то еще. Легенда о Великом Инквизиторе Достоевского сегодня нисколько не утратила своей актуальности. Возможно, только сегодня она до конца и стал понятной.

Мы не знаем и не хотим прав человека. Мы не знаем никакого отдельного человека, мы знаем лишь человечество, разделенное ангелом мрака на две части — на “наших” (“варваров и еретиков”) и “ненаших” (“цивилизованных и опрятных”, “последних людей”, проклятых Заратустрой ). “Наши” в страдании и проигрыше, в буйстве и пороке, в несчастье и бестолковщине, в возвышенном даре и темной зависти, в жертвенном подвиге и еще более в жертвенном насилии — “наши” не хорошие, не плохие — просто “наши”, до боли, до воя, до эпилептического припадка, до суицида, до революции…

Но складывается из трагедии странная и верная интуиция. Наше падение на материальном плане отражает какое-то высшее, трансцендентальное могущество, иную правду, иную победу. Все русское, даже распадное, растерзанное, изолгавшееся и потерявшееся, проигравшееся, суицидное, летящее сотнями разбитых чучельно-чайковых тушек в швейцарские бездны неумного, неуклюжего провала — все это в миллиарды раз прекраснее, роскошнее, чище, благороднее, духовнее, покаянно-нравственнее, возвышенней, ближе к тайному Богу и не освоенной Истине Его, чем лакированные, холодно-металлические, блестящие модели строго разумного фосфорисцентного Запада.

Мы абсолютно достоевская страна. И наши либералы ничтожны и подлы по-русски, а не по какому-то еще национальному признаку. По-русски же они и совестливы. Никуда не уйти им от России, ни в какой Запад они никогда не впишутся. Никому они там такие не нужны.

Но разве русские грабители и убийцы — те, кого называют “новыми русскими” — разве они не играют? Да в этом же весь нерв их затей, их занятий, их пути. Им нужны не деньги, но горизонты, на которых обнаруживается тайная, раскрепощенная, ухарская свобода. Они самодуры и баламуты, они гуляют, а не копят, хватают еще, чтобы дальше (и шире) гулять. Конечно, такой капитализм — грабительский. Но какой капитализм — не является грабительским? Спекулянт Сорос не грабит ли сам? Не обманывает ли? Не разоряет ли? Не пускает ли по ветру? Не бросает целые народы и государства (Малайзия) в нищету и скорбь? “Частная собственность есть кража” — абсолютно верно заметил Прудон.

Наш капитализм не более и не менее грабительский, чем их. Но наш несет угрозу капитализму вообще, поскольку на какой-то напряженной ноте, в угаре успеха или краха, в пароксизме безумия или гульбы, в страстном порыве или темной глупости русские в один момент могут схватить смысл своего предназначения, стряхнуть удушающие тенета страстного, иссушающего душу недоумения, национальной дремоты и… И опрокинуть узду повиновения. Восстать. Вновь сказать всему миру и всем народам о своем уникальном, жертвенном и трагичном, кровавом и ослепительном Русском Пути.

С идеологической точки зрения, безусловная правота за патриотической оппозицией. Но ей чего-то фатально, обреченно, порочно не хватает. Изъян, несмываемый дефект столь серьезен, что упрямясь, не хочет исчезать, рассасываться от магии верных фраз и правильных лозунгов. Я очень долго размышлял об этом. Пришел к выводу, что есть две причины. Первая: оппозиция возглавляется обычными, средними людьми, а России в наших экстремальных условиях требуются “сверхлюди”, фанатики Родины, маньяки Евразии, воинствующие пророки, воины-короли, спасители, вооруженные маги. Когда все идет более или менее гладко, то обычные (порядочные и не совсем уж глупые) люди на своем месте. Но когда приходит большая беда, они не годятся. Их средние стандарты и маломасштабные горизонты непригодны, в определенных случаях мешают. Если же они упорствуют в лидерстве, то начинают вредить всерьез и по крупному. В какой-то момент их обычность переходит в разряд преступления. Они стоят на пути и не собираются уходить. Дискредитируют идею, проекты, идеологию, портят все дело.

Вторая причина: патриоты (за редчайшим исключением) удивительно бездарны. Безысходно бездарны и неостроумны. Когда они пытаются придать эстетический характер своим (правильным, в сущности) взглядам получается либо уродство, либо вопиющая серость. Беспомощность эта не зависит, как сами они ноют, от отсутствия поддержки. Талантливое, волевое, интересное, по взрывному гениальное, может пробить себе дорогу и без всякой поддержки. Это будет трудно, очень трудно, невыносимо трудно, но никогда не невозможно. Пенять поэтому следует только на себя.

Из-за этих двух причин патриотическая оппозиция зашла в тупик, откуда ее, по всей видимости, обычными методами вывести не удастся. Очень многое и очень многие дискредитированы безвозвратно, необходимые степени свободы фатально утрачены.

Но и у “демократической” фаланги все далеко не гладко. Важнейшая проблема — противоречие между “западническим экстремистским либерализмом” и “русской культурой” — не решена и мирно решена быть не может. Здесь то же тупик, хотя иного рода и иного качества. Трудно себе представить как можно непротиворечиво и без натяжек увернуться от нарастающей конфронтации между тоталитарными императивами “открытого общества” и во всем обратными им силовыми линиями русской истории — как белой, так и красной. В какой-то момент отмахиваться от этого (как сейчас) станет не возможно, да и “Независимая Газета” не превратилась (вопреки заявкам) в адекватный инструмент для постановки (если не решения) данного вопроса, она годится, чтобы шлепать мух в разваливающихся НИИ.

Демократы” (вслед за Чаадаевым) твердят, что мы незаконченный народ, что наша суть — недостаток, изъятость, погруженность в муку отсутствием. Это правильно, не правильно лишь, что это ставится нам в вину, расценивается как минус.

“Патриоты” утверждают обратное, что мы — во всем хороши, что ничуть не хуже других, что и так все в порядке, что мы в конечном счете, такие же как остальные. Это неубедительно. Мы не такие как все, мы совершенно иные, и может быть, мы даже совсем не хороши. (“Злые люди песен не поют, почему же они есть у русских”, говорил Ницше). Но импульс, двигающий патриотами оправдан и прекрасен. Они говорят “да” России, любят ее, хотя подчас как-то формально.

Нужно же нечто третье: мы должны принять наше “варварство и еретичество”, именно как таковые, без всякой подстройки под нормы и чужие мерки, но утвердить эту погрешность, это отклонение от нормы, эту нехватку как высшее наше достоинство, как триумфальную постановку вопроса над ответом, отсутствия над наличием, мечты над реальностью, возможности над действительностью.

Нам всем надо сделать шаг в сторону, сбросить надоевшие, прилипшие, искусственные маски. Мы — русско-советские люди, мы один народ, одна нация, один тип, один стиль, одна культура, один язык, одна душа.

По ту сторону белых и красных, социализма и капитализма, праведности и порока, наша Родина, общая, единственная, ненаглядная. Одни люди, “наши” люди, неуклюжие, застенчивые, злые, поющие песни, неприкаянные, задумчивые, странно внимательные к тому чего нет, странно брезгливые к тому, что есть, завороженные донной тайной, тайной последних времен…

“Варвары и еретики”, русские люди конца истории, самое интересное, что еще в ней осталось.