Быть бедным хорошо, потому что благородно и непозорно. Если человек беден, то он заведомо честен. Если человек беден, то он хороший человек, и когда мы говорим и думаем о нем, у нас что-то наворачивается на глаза…

Не так с богатым…. Богатым быть нехорошо, неправильно… Богатый человек едва ли хороший человек… И когда мы думаем о нем, нам зло и неприятно.

Есть две системы ценностей, в конце-то концов. Наша и ихняя…

В нашей (православной) системе человеческая жизнь – это просто растянутый зазор между двумя масштабными сладкими неопределенностями – до и после… Ах, этот сон, удивительный сон до и после бытия… И поэтому бедный сейчас – это, скорее всего, богатый до или после…

Их (протестантская) система настаивает на ином, исходит из иного. Ни до, ни после – нет, это «фантазии», поэтому «живи на всю катушку, здесь и сейчас». Ты никому не должен, кто не успел, тот опоздал… И вывод: если хорошо здесь и сейчас, это и значит по-настоящему «хорошо», это благодать, это праведность. А если плохо – бедно, неимущее, – то сами виноваты, вы – неудачники, и нечего квакать.

Русские и нерусские все же настоящие антиподы. Мы ходим друг против друга головами вниз, и нас друг от друга естественным образом тошнит.

Вот идет русский человек и видит бедняка, нищего, никудышнего, провального, неудачного… И ему не по себе, и душа у него болит, и скулы сводит, и сердце щемит, и бросает он свою копеечку (или не бросает), а все равно в итоге как-то не так… И что-то нечеловеческое веет оттуда, из тайны нищеты, и обратная сторона мира, бедная, бедная материя, на которой стоит этот красочный праздник, почва мира, недра его, безликий и нелепый гумус Вселенной открываются, разверзаются пред ним. И бездна тут уже призывает бездну, и русский человек смотрится в нее как в зеркало и видит красавицу Ночь, черную Ночь мира, в лампадах и с кудряшками, пронзенную стрелой мглы, окрашенную месячными Луны, жалкую и жадную Ночь… Ах, как Она мертва, думает русский человек, ах, как Она чудесна… И сердце его сосет тысяча красных лягушат, милых и не очень… И русский человек спотыкается и утягивается в дыры, которые между мгновениями, манящие красные дыры… Как на кафтане юродивого… И они зовут нас в вечность, в еще нерожденное и уже умершее, чтобы там упасть, пропасть и поужинать… Вот он какой, замечательный русский человек, и вот как глупо и стеснительно, с кашлем и смущением, он понимает бедность…

Они же считают, что мы просто не смогли заработать так же, как они, что мы сбились, остановились на полпути, споткнулись о случайный холмик или непредвиденную канаву. Глядя, как у них самих получается, они исполняются вещего восторга: зарплата, ресторан, счета, баланс, пуговицы на костюме, стрелки модных штанов, заклепки, искусственные зубы улыбающихся пенсионеров, электронные фреймы – все сходится… Замечательно, страховка уплачена, прозрачные двери открылись бесшумно и вразумительно.

Идите вы, друзья, на фиг с вашими бесшумными и удивительными. В гробу мы видали эту этику – «получается», «сходится», «ладится»… У нас иной отсчет, суровый и строгий, настоящий человеческий отсчет, где «не получается», «не сходится» и «не ладится» дороже поцелуя, слаще бисквита. Идите вы, друзья, на фиг…

Ноют: большевики-изверги. Большевики не изверги, они санитары леса. Когда лес человеческой истории зарастает плевелами, мхом, можжевельником и дороги больше никак не проложить, приходят большевики с топорами, такие до боли, до безумия знакомые нам русские большевики, и секут тонкие и жадные шеи… Пусть пламя Революции вспыхивает снова и снова, пусть дрожат троны тиранов, и автократор, похожий на лисенка, зябко кутается в не свою летную куртку. Тебе грозит, трусливый и жалкий наймит «имущих», беспримерная сладкая гибель, этот вещий нескончаемый сон русской истории, которая не может быть никакой иной, кроме как левой… Русский человек – большевик по натуре, по грустным своим серым зрачкам, по ночным всхлипам, по своей совести и по чести… И наша русская честь – это верность и сладость, сострадание и умиление, и весенние оржавленные могилы, и очищенная огнем плоть, и язвы бедных, и слезы униженных, и сердечные обиды оскорбленных, и стоны убитых, и увечья раненых, и бедность честных, и злость побежденных. Не в деньгах и не в успехе русский Бог, а в слезах и в талантах, и в дожде, и в бровях возлюбленной, некупленной, несломленной, в кривых лесных дорожках, в поминутно воскресающих на кладбище предках, в наших звонких, исступленных, прощальных колоколах…

Последнее время я страшно сдерживаюсь, произвожу над собой нечеловеческое усилие, чтобы не заехать встречаемым знакомым в харю. «Ты что, – говорю я себе, – опомнись, поезжай на отдых…» Это нерационально – бить ни в чем не повинных людей. Каюсь, нерационально, зато справедливо. И убивать их, этих ублюдков, пошедших на компромисс, тоже справедливо. Это стучит в мое сердце классовое чутье, тысяча ножей истинного огненного пролетариата, голос моего сословия, сословия истовых русских людей.

В цитадели Родины нашей, в сердце сердец, утвердилась какая-то нечистая мразь. Она предалась богатым и ненашим и тщательно пляшет под ними. Вставай же, Русь! За бедных, обездоленных, лишенных наследства, утраченных, униженных, уроненных, вставай! У них дутый пшик в карманах, злая сера в ушах… Они стращают нас химерами нищеты, но суть наша – бедность, нам ли бояться наших сердец. У нас отняли последнее и всучили пустые конфетки. Неужели вам не стыдно – власть, политтехнологи, обитатели коттеджей и вилл? А не скребется ли в сердце тонкий паук? А хорошо ли спится? А те ли вам снятся сны, и вообще, снится ли вам что-либо?

Если есть у тебя что-то, что терять, поверь ветру, взгляни на осину, прислушайся к песне дождя… В этой бедной, бедной стороне зреют колосья великой правды… И близок миг Господень и жатва его, и остры серпы его, и много кислого дурного вина выйдет из этих жил…

Вставай, Русь, за бедных и прекрасных духом, за красоту полей и полян, за чистоту дев и широту плечей… У них там куриные шеи, и пиар их прозрачен, как химическая пленка с налипшими июльскими комарами.

Богатство – зло. И ему не пройти сквозь игольное ушко, так сделаем же его еще уже.

Я вижу костры… Они уже зажжены… Я вижу любовь… И крылья ее простерты… Я вижу казнь, и богатые выпрастывают вены свои… И пустеют вены их… И беднеют они, и сближаются с нами, и теперь нам их жалко, чувствительно жалко и до удушья, до сладости, они вместе с нами – такие нагие, такие пострадавшие. Они прощены… И огонь восстания надо бы остановить, но мы уже не в силах, увы, увы, не в силах…

Бедность превыше всего, священная, чистая бедность… Она пожирает и нас, ее паладинов, ее слуг, ее менестрелей…

О, Нищета, как сладко имя твое…