Дневник бойца Великой Отечественной войны Александра Мишина после его смерти нашла дочь

Продолжение. Начало в «толстушке» от 3 мая

«Скинь ты его, сукиного сына!»

Рядом с Вязьмой бойцы снова заняли оборону около железнодорожного полотна. Во время обхода пустого ва-

гона неожиданно застрочил немецкий пулемет. Александра Мишина ранило в ногу, он опять оказался в санбате. «Приехали туда. В доме повсюду раненые. Даже под столом у фельдшера на полу лежат. Сесть негде… Встал я у порога на одной

ноге. А врач мне на печку взобраться велел. Допрыгал – там занято, я – назад. «Ты что?» – спрашивает фельдшер. Занято, мол, говорю. А он мне: «Да скинь ты его, сукиного сына, это ж самострел!».

И вдруг раздается команда: «Одевайтесь! Раненые, выходите, будем вас отправлять, иначе разнесут нас сейчас в щепки!». Мы из деревни на подводах едем, а нам навстречу самолеты немецкие летят. Бомбить начали, все -врассыпную! Смотрю, на месте нашей деревни и санбата – одни развалины…».

Это было в марте 1942 года. Без остановок бойцы добрались до госпиталя в Москве.

«Раны к тому времени у всех загноились. Нам тут же сделали санобработку, помыли в бане и отправили в палаты. Это было накануне Международного женского дня – 8 марта. А ночью рядом с нашим госпиталем взорвалась бомба. Стены страшно трясло, мы перепугались. Потом узнали, что фашисты уничтожили главпочтамт».

Через 10 дней из Москвы тяжелораненых эвакуировали в глубокий тыл. Весной 1942 года Мишин оказался в госпитале в Сарапуле. А после лечения он снова отправился на фронт.

«На Изюм-Барвенском направлении был какой-то кошмар. Немцы окружили нас «полуподковой», согнали в долину и крошили так, что некуда было деваться! Переправлялись через реку около села Сво-нец, кто в чем. К своему стыду, мне пришлось раздеться и в одном нательном белье на бревне с корнями переправиться по воде. В живых нас осталось мало».

В кольце

После очередного формирования полк, в котором служил Александр, бросили в деревню Орехово. Мишина назначили командиром минрасчета.

«Всю ночь наши танки отступали на Луганск, а на следующую ночь и мы снялись. Километров 30 прошагали пешком, заняли оборону около совхоза. Ночь прошла спокойно. А утром услышали позади нас шум и рев моторов. Это шли немецкие танки и летели самолеты. Началась канонада. Нет никакой возможности и сил держаться – танки давят! Наша пехота беспорядочно отступает… Но огонь не прекращаем. Мины на исходе, посылаем здоровых бойцов за боеприпасами в деревню. Они вернулись и говорят, что склад с оружием занят немцами, связь прервана. А у нас, как

на грех, из одного миномета показалась неразорвавшаяся мина. Паника! Командир батареи дает приказ, отнести в сторону все минометы и разобрать забарахливший. Было страшно! Но все обошлось. Стрельба прекратилась, а немцы все зашли в деревню…».

В итоге советские войска оказались зажаты в кольцо.

«Стемнело. Подходим к деревне, радуемся: наконец-то, долгожданный отдых! Как бы не так! Посмотрели на горизонт да ахнули! В небе висят немецкие ракеты, мы снова находимся в полукольце. По обеим сторонам движется немецкая техника. Привала не будет… Прошла еще одна ночь. Оставляем станицу за станицей. На токах колхозов лежат тысячи центнеров золотой пшеницы. Это добро эвакуированных колхозов. Обгоняя нас, машины везут боевые снаряды, «Катюши», танки, орудия. Мы взяли с собой свиную тушу. Обед варить негде -везде степь. Около какой-то станицы заняли оборону в колхозной посадке и, наконец-то, сварили суп. Правда, без соли -нет ее ни у кого. А потом отправились на колхозную пасеку, набрали в котелки меда в сотах».

Оборванцы

«Жарища! А у нас минометы на ручной тяге на тележках. Немец окружает, давит на пятки, с самолетов бомбит. В пути взяли колхозных коней с повозками. Ох, и досталось нам за них от местных баб! Оборванцами ругали. Айв самом деле, вся одежда упрела от жары и пота, подернулась солью да расползлась».

Не доезжая Ростова, бойцы заняли оборону.

«Налетели на нас немецкие самолеты и начали бомбить все подряд. Техника летит в воздух, у людей паника. Лежу я в бурьяне, наблюдаю в бинокль, километрах в трех от нас какой-то совхоз. Поднялась там сильная пылища, один за другим танки идут. Ну, думаю, наши отступают, а мы все тут с минометами стоим. Но пыль ветром отнесло, а на танках стали видны немецкие кресты! Мы как зайцы врассыпную разбежались. По-другому никак – бомбят сильно!»

«Куда стрелял – и сам не знаю…»

«Мост через Дон взорван. Едем на Аксай. На переправе – ад кромешный. Рядом горят вагоны. Налетели самолеты – разорвало лошадей, повозки. На берегу горы убитых, по воде плывут мертвые тела. Ночью отступили, заняли оборону… Куда стрелял, и сам не понимаю. Отправляемся обратно к переправе через Аксай. Столько крови и боли! Нам приходится расчищать себе дорогу от

повозок и убитых лошадей и солдат».

Только перейдя через Дон, Александр смог хорошенько выспаться и поесть.

«Проснулся утром от стрельбы наших зениток. Солдаты разбрелись по берегу как гуси. Кто фанаты в Дон бросает, кто купается, кто кушает. Есть хочу, мочи нет, а у меня – ни одного сухаря в запасе. Смотрю, по реке рыба плывет вверх брюхом. Разделся и – за ней. Достал сазана, потом еще наловил. Набрал килограммов 14! Озяб, зато с едой. Один сержант принес хлеба, соли. Другой – пол-литра «горькой». Так два дня отдыхали».

В горах Кавказа

Наши войска отступили к Черному морю на Кубань через Краснодар. И дальше – на Кавказ. Здесь они пробыли с июля 1943 года до конца января 1944-го.

«Ежедневно нас бомбили немецкие самолеты, но мы стояли насмерть. Отступать некуда. Лошадей кормить было нечем, они болели и дохли. Сами голодали. Чтобы выжить, приспособились варить умерших лошадей, не думая о заболеваниях».

Немцы начали отступать. Мишин простудился и отстал от своих. Он остался в доме бывшего полицая в станице Хадажи Абшаронского района.

«Хозяина наши расстреляли, поэтому ждать милости от его семьи не приходится. Я один, ходить не могу. Оружия нет, что

делать, не знаю… Утром, к моему удивлению, хозяйская дочь принесла вареной картошки, лепешку и пару яблок…».

Окрепнув, Александр догнал свои войска. С боями освободили Краснодар, Ростов. 23 дня без отдыха гнали немца. Потом Мишина снова ранило, он попал в госпиталь в Ессентуках. Здесь его признали негодным к строевой службе, однако он добровольно ушел на фронт.

«Мы прошли Болгарию, Югославию и Венгрию. Под Будапештом шли упорные бои. Вот тут-то и началась настоящая фронтовая жизнь».

«Тыловики жалели, что война закончилась…»

«После Победы 9 мая 1945 года нас задержали до 8 августа. А когда я ехал домой, по радио объявили, что началась война с Японией. Мы расстроились: подумали, что отправят на эту войну… Но этого не случилось. Приехал домой к жене и детям. Встретился с односельчанами, которые не воевали. Они сдружились за четыре военных года и на нас, оставшихся в живых, смотрели косо. Посмеивались над нами, хромыми да больными. Я-то пришел в одной шинели, а они за время войны разжились. И жалели, что война так скоро закончилась».