Близится к концу это неуёмно жаркое лето. Вот-вот, и стукнет, отобьет, наступит Первое Сентября. В давнем XVII веке вся Россия в этот день весело справляла Новый Год. Теперь число знаменует только новый год – учебный.

1 сентября 1789 года, в торжественном собрании учащих и учащихся, в присутствии самого губернатора Александра Карпова, 13-летний ученик Симбирского Главного народного училища (с 1809 года – мужской гимназии) Коленька Немятов разразился внушительным, собственноручно составленным «Кратким топографическим описанием Симбирской губернии».

«Симбирская губерния положение свое имеет между 64 и 68 градусами долготы, 52 и 57 северной широты; простирается в длину на 420 и в ширину на 240 верст», – звучала первая фраза давнего доклада. И попёрло – про горы, про рыб, которые водились по тщательно перечисленным озерам и рекам, про человеков, населявших сухопутье. Таких наскребалось, аккурат, 947392, в их числе 45318 татар, 68136 «мордвов», 66079 чуваш, 6200 калмыков, 634 перса и один волох, по-нашему, молдаванин!

Губернский город, Симбирск был замечателен «…по храброй обороне в 1670 году от разбойника Разина, по изрядным садам, состоянию батальона; и по Главному народному училищу, основанному в 1786 году», а уездный городок Самара славился, всего-то, «вишневым морсом, рыбными промыслами и хрусталями в дачах оного».

«Средний урожай по всей губернии бывает против посеву ржи, овса, пшеницы и конопли в 3 раза, просу в 6 раз, маку во 100, льну в 2, чечевицы в 12 раз». Завершалось описание подробным, с ежегодными вёдрами продукции по каждому, реестриком винокуренных заводов Симбирского края: «Большая Кандала и деревня Мелекесс до 150000 ведер, села Пятино, Сюксюм, Труслейка и Сосновка до 159000 ведер, Чеберчино до 13000 ведер». Похвальная эрудиция!..

Безусловно, далеко не каждый старинный гимназист радовал подобным блеском интеллекта. Молодые люди, ровно нынешние школьники – покуривали в туалете, или в отхожем месте, поколачивали младших товарищей, дурно вели себя на уроках, читали «посторонние книги» и «упорно ленились». О том свидетельствуют кондуитные списки, мрачные перечни проступков и нарушений, в которых строгие педагоги уличали своих воспитанников.

Гимназистов в единственную мужскую гимназию свозили со всей губернии. Они жили, под присмотром строгих надзирателей, «дядек», в гимназическом пансионе. За проступки запросто лишали чая (а чай считался почти роскошью), завтрака, ужина, сажали в карцер. В отпуск к родне или знакомым отпускали только по «билетам» – типа увольнительных свидетельств у военных, с обязательной отметкой о прибытии.

Дети обязаны были посещать церковные службы, посещать публичные места только под присмотром взрослых и только в гимназической форме. Это надо иметь в виду, читая, что гимназист Медведков 2 февраля 1897 года «явился из театра в пансион часом позднее других, вследствие бытности его в маскараде без дозволения, одевшись в штатский костюм».

Да к внешнему виду гимназистов требования выдвигались повышенные. Некто Левитский «явился на молитву в туфлях». Третьеклассник Ростовых «ушел в гимназию без калош». Семикласник Самойлов «носил фуражку не вполне форменного покроя».

Скучный пансионный быт гимназисты разнообразили, как умели. Некто Иссинский «натер нюхательным табаком лицо Благовещенскому» и «вымазал ваксой стены отхожего места». Гимназист Вельц «ради шалости испортил несколько ламповых стекол – брызгал на них водой, так что стекла полопались». Приготовишка Забродин «сходил» вместо ватерклозета в печь». А его старший товарищ Преображенский «сжег сапожную щетку».

Бойкий третьеклассник Богданов «самовольно в пансионе зазвонил в колокольчик, что было принято учениками за приглашение воспитателя идти на плац, и этим произвел беспорядки». Пятиклассник Карсаков «в классе кидался мелом, причем угодил неосторожно в господина преподавателя», а в другой раз «во время урока в классе, отворивши дверь в коридор, плюнул туда». А гимназист Гурьев и вовсе, «пел во время занятий в отхожем месте»!

Кроме папирос, великовозрастные школяры баловались и «чем покрепче». Гимназист Петров, «купивши водки, пил в отхожем месте пансиона». А натертый табаком Благовещенский «во время масленицы замечен был в том, что однажды из театра бегал через улицу в ресторан для покупки закусок».

Но и карцер не мог сломить самых упорных. Вышеупомянутый Иссинский, «сняв лампу в карцере, керосин вылил в печь», а Петров, кушавший водку по отхожим местам «будучи в наказание посажен в карцер, сделал на стене неприличную надпись»!..