Присяжная правозащитница стала третьей женой подсудимого. Чтобы его спасти

31-летняя Анна Малиновская из Ульяновска — старшина присяжных заседателей, развалившая на корню громкое дело здешних “ваххабитов”. Их обвиняли в бандитизме и разбое, организации терактов, похищении человека и желании превратить Поволжье в мусульманский халифат…

А она поверила основному фигуранту и убедила смягчить наказание остальных присяжных.

12 разгневанных мужчин = одна влюбленная женщина.

Естественно, а что же еще, кроме любви, думают многие, могло заставить Аню Малиновскую так поступить?

“Опять эта Малиновская, черт бы ее…”

Это имя в Ульяновске знают теперь все. Заключенные в здешних колониях буквально молятся на эту женщину, журналисты о ней пишут, работники милиции мечтают пореже с ней сталкиваться. Чревато!

Сюжет как из фильма Михалкова, выдвинутого на днях на премию “Оскар”. 12 присяжных заседателей судят одного кавказца, обвиняемого в терроризме. 11 — единогласно — за самое строгое для него наказание.

И только один присяжный — против. Это молодая женщина.

Запершись в туалете, она наотрез отказывается выйти оттуда, пока остальные не оправдают человека за решеткой.

Анна Малиновская еще не знала, что этот судебный процесс перевернет всю ее жизнь.

…А дальше была свадьба.

Голубой платок на голове. Букет алых роз, который несла сама до городской мечети — жениха, того самого подсудимого, Абдулхалима Абдулкаримова, на обряд мусульманского бракосочетания — никаха — из-за колючей проволоки так и не выпустили.

Дали ему 13 лет строгого режима. За хранение оружия и покушение на убийство. Оправдали, короче, наполовину.

Но ведь не пожизненное заключение за терроризм, как рассчитывала ульяновская прокуратура.

Слава по поимке “Джамаата” — “религиозной банды” — прогремела бы тогда на всю Россию.

Но тут в дело вмешался случай — а вернее, девушка Аня.

“Это процесс всей моей жизни”, — объясняет она сегодня.

…Мулла скрепил их союз.

Уполномоченный представитель жениха поставил свою подпись в свидетельстве о браке. Так она стала третьей женой. По дороге домой зашла в магазин, купила вкусненького к чаю с подружками. Вечером был девичник.

Вердикт из туалета

“Я закрылась в туалете и сказала, что не буду выходить, пока Ахмада не оправдают. Так и стану здесь сидеть — днем за днем, месяц за месяцем. Остальные присяжные перепугались, побежали за судьей и милицией — а что те могут сделать, я же во время процесса лицо неприкосновенное, повлиять на меня нельзя!”

Уборщица, пенсионерка, домохозяйка — сплошные скучающие дамы, — и среди них два мужика-алкоголика.

Коллегия неподкупных.

И она — Аня Малиновская, выбранная их старшиной. По причине наличия незаконченного (на тот момент) высшего юридического образования.

— Остальные зевали, смотрели на часы. Целый месяц, пока длился суд. У нас ведь не Америка с ее гражданским обществом, нормальным гражданам такими вещами заниматься просто некогда, многие из тех, на кого выпал жребий стать присяжными, от сомнительной чести отказались, — объясняет Малиновская, добавляя тут же: — Но вообще-то, если бы суды были честными, то я сама против присяжных — объективно от них никакого толку, перевод времени и государственных денег…

Лотерея субъективной справедливости. Перст судьбы.

Повестка с предложением “поучаствовать” в громком процессе пришла по почте. Ее имя случайно выбрал компьютер. В качестве человека из народа, в отличие от профессионалов, способного судить непредвзято и принципиально.

То есть по совести.

На работе отпустили неохотно — коммивояжер, распространяющий в городе элитную минералку, в хороший месяц до двух тысяч долларов зашибает.

Сколько потопаешь, столько и полопаешь.

А тут — триста рублей в сутки. Пособие для скучающей домохозяйки, а не для разведенной дважды женщины, которой надо вдобавок кормить дочь.

Зато интересно.

Всю прежнюю жизнь Аня мечтала быть обвинителем, сажать “всякую нечисть”.

И вот она вроде бы — нечисть, за решеткой, вполне реальная.

Из материалов уголовного дела. Абдулхалим Абдулкаримов. 35 лет, боевая кличка Ахмад. Ахмад Дагестанский. Экстремист. Особо опасен. Склонен к побегу. Подозревался в организации взрыва в Каспийске в мае 2002-го на военном параде — 46 человек погибли, 139 получили ранения, — незадолго до ульяновского процесса был оправдан Верховным судом Дагестана.

Это деяние Абдулкаримова сочли недоказанным — в день взрыва Ахмад вместе со второй женой Фатимой гулял на свадьбе, в 250 километрах от Каспийска.

Голова Хаттаба

В свое время фээсбэшники уговаривали Абдулкаримова сдать Хаттаба, с которым Ахмад был знаком, за миллион долларов. Но тот отказался: “Кто тогда спасет мою семью?” — вполне резонный ответ, все знают, как работает в России программа защиты свидетелей.

В Ульяновске Ахмада обвинили в том, что он возглавил местное исламское сообщество, мусульмане собирались на квартире, читали проповеди, совершали намаз, призывали к джихаду.

Ахмад объяснял, что дело “Джамаата” — месть спецуры за его отказ принести на блюдечке голову Хаттаба.

Но, как утверждали правоохранительные органы, деньги на содержание общины люди Ахмада добывали, грабя дальнобойщиков. Были и похищения, и убийство — это из материалов процесса.

С собой в зал суда независимая присяжная Малиновская взяла блокнотик, чтобы конспектировать показания и потом анализировать их. Она, отличница в школе, привыкла все делать дотошно.

Ахмад сидел за решеткой один. Подельников его осудили еще раньше, другим составом заседателей.

Пути духовного лидера “Джамаата” и бывшей золотой медалистки пересеклись.

Он — с бородой, страшный до жути, — параллельный остальным, добропорядочным гражданам.

Она заколола волосы на затылке в пучок. Серьезная.

Джихад — войну с неверными — инкриминировали обвиняемому. Она же увидела простреленную при задержании почку, и пятерых его детей от двух жен, оставшихся на Кавказе, и тоску.

Проплыло перед глазами их общее с Ахмадом прошлое. Его. Ее. Дагестан.

Детство и юность Аня провела в Кизляре, через дорогу от того самого роддома, который захватит потом Радуев.

Двух бывших ее одноклассников во время перестрелки убили боевики.

Первый муж был из Дагестана, там же в 16 лет родила дочь. Когда Владе исполнилось два годика, Аня вместе с родителями уехала в Ульяновск, подальше от войны.

Стокгольмский синдром — так, наверное, это чувство назвали бы психологи. Или же просто жалость.

Она говорит, что сразу поверила Ахмаду. Умный. Начитанный. Сильный. Так ей показалось. Не похожий ни на кого.

Куда там простым ульяновским пацанам, бьющим “бумера” по пьяной лавочке, и только недавно отнесшим на помойку свои малиновые пиджаки.

Виновен? Нет?

“Я вдруг подумала, что заурядное уголовное дело, по сути, превращают в громкий политический процесс”.

— Это была инквизиция, а не справедливый суд, — кипятится Малиновская. — Даже при поверхностном изучении в деле оказалось столько несостыковок! Конечно, спешили, и так сойдет, тяп-ляп. Думали, кто же решится оправдать террориста! Вообще посмотреть на него как на человека. А вот я с этим была не согласна!

Так же неистово, как читал Ахмад свои религиозные проповеди, Анна принялась его защищать.

От старушек присяжных, что, испуганно взирая на клетку с преступником, определили свой вердикт ему еще загодя.

В день вынесения приговора Аня не вышла из запертого туалета, пока бабушки не признали — невиновен. По основной части обвинения. Осудили только за разбой, добавив два года к последнему дагестанскому сроку.

И — быстренько — по домам, к внукам. Ой, господи, на улице стемнело уже.

Знал бы Михалков о таком повороте сюжета…

Расплата за любовь

Есть женщины, которые умеют вляпываться в истории, даже сами того не желая.

Есть истории, которые словно специально находят для своего воплощения в жизнь таких вот отчаянных женщин.

В этом их сила. И их слабость — казаться сильными со стороны.

Оправдав Ахмада, Аня подписала приговор самой себе.

Такое — развал громкого дела — у нас не прощают.

Но сначала была любовь.

Ахмад прислал ей письмо из тюрьмы. Передал спасибо. И еще, что она ему понравилась. Как личность.

“Я читала твое письмо, когда сидела в ванне”, — написала она ему.

“Такие интимные подробности может говорить только жена мужу. Мне придется на тебе жениться, чтобы замолить перед Аллахом этот грех”, — серьезно ответил он ей.

Как женщина, значит, приглянулась тоже.

После свадьбы они с мужем увиделись всего раз — поговорили в тюрьме по телефону, прислонившись рукой об руку к разделявшему их стеклу, Аня продала машину, чтобы было на что возить на зону передачки, потеряла работу — кому нужен коммивояжер с криминальными связями?

“У меня до сих пор спрашивают — любовь ли это была? Или пиар, чтобы привлечь внимание к процессу “Джамаата”, или, может, мне вообще заплатили, — размышляет Малиновская. — Но ведь на процесс я попала случайно, этого никто не может отрицать…”

“Джамаат” не отпустил — уже по своей воле Аня добилась права изучить материалы остальных восьмерых участников процесса, ездила в Москву на кассацию, писала петиции в Страсбург.

Сама того не желая, она втянулась.

Пусть даже и себе во вред.

Слух о том, что есть в Ульяновске женщина, которая кого хочешь из тюрьмы вызволит, тут же прошел по всем зонам и СИЗО.

И вот уже ей присылают жалобы, весточки от считающих себя несправедливо осужденными, где те умоляют спасти…

Так Малиновская занялась правозащитной деятельностью. И куда ее только понесло…

— Месяц назад прихожу в наш суд читать дело одного парня. Романа Красникова посадили за убийство, которое он не совершал. А там — 20 страниц из тома вырезаны. Внаглую, даже не потрудились сделать это аккуратно, корешки торчат, листы заново не пронумерованы. Я начала возмущаться, судебный пристав — в драку. “Да вы, наверное, пьяная!” — конечно, кто же на трезвую голову станет во все это дерьмо лезть?! Принесла им справку из наркологии, что трезвая, а дело с оторванными страницами от меня уже спрятали.

“Скоро, сука, поплатишься за то что творишь”, — стали ей приходить эсэмэски с закрытых номеров.

В квартире Малиновской шел обыск: милиционеры вытряхивали из шкафов вещи, дочь Влада испуганно плакала в своей комнате, саму Аню приковали наручниками к батарее, чтоб не рыпалась, — искали доказательства ее связи с мировым терроризмом и местными братками.

Побежала к судье по процессу — что делать, если пытаются надавит: “Вы больше не присяжная, теперь это ваше личное дело!”

Был бы еще характер кротким, сговорчивым, может, оно и проще. Аня показывает мне синяки и шишки от последней драки в суде.

“Ух, эта Малиновская, черт бы ее…” — за прошедший год ее имя в их городе стало нарицательным.

Она не героиня, нет, просто так получается.

Пьет с нами кофе Надя Мендель. Подруга и помощница. У той тоже муж, Олег Савандеев, по мокрухе сидит четвертый год.

Аня опять-таки считает, что ни за что — дело тоже “сшили”.

Мало того, в приговоре написано, что тюремный срок должен исчисляться с… 2031 года.

Такая вот несмешная описка.

Правозащитную организацию (Русский информационный центр), которую возглавила в Ульяновске Анна, зарегистрировали аккурат перед Новым годом. А писем от обиженных зэков с каждым днем становится все больше.

— Вот, к примеру, Паша Абакумов, чемпион мира по боксу среди полицейских, в прошлом году ездил на встречу с Путиным, — рассказывает Аня. — Президент принимал Пашу в своей резиденции, того не зная, что против спортсмена уже было возбуждено уголовное дело — ему наркотики подкинули за то, что однажды отказался дать показания на друга. Да, я точно знаю, что подкинули, я открываю уголовное дело и вижу все несостыковки, которые в нем, и начинаю копаться, и не могу успокоиться. Сейчас нередко в следаки идут совсем люди безграмотные, чуть ли не с кулинарным техникумом. Для них главное, чтоб без висяков, — усмехается Аня. — Меня спрашивают: почему я теперь защищаю тех, кто вроде как преступил закон? Да за то, что они честные и не врут. Я так думаю. Для тех кого называют у нас бандитами, добро — это добро, а зло — зло. Своих они не предают. Если и остались еще какие-то понятия о мужской порядочности, о дружбе, о робингудстве, то уж точно не на свободе…

Девчонки к ней в гости приезжают, невесты и жены тюремных сидельцев, не квартира уже — гостиница. Но не выгонишь же, плачут. Жалко.

Жрица справедливости

Я не знаю, возьмет ли в этом году “Оскара” фильм Михалкова.

Но так бывает только в кино, когда дюжина справедливых мужчин представляют собой срез сразу всех слоев населения.

В результате невинного чеченского мальчика оправдал сам режиссер.

Это он, умный, злой, ироничный, был каждым из тех “Двенадцати”.

Реальные же суды присяжных — равнодушные алкоголики и испуганные старушки, дилетанты, которые свою-то судьбу подчас устроить не могут — не то что карать или миловать других.

Потому что идеальный суд в неидеальном обществе невозможен. А возможна лишь игра в него, в субъективную справедливость, исходя из личных симпатий и антипатий.

Кстати, Аня Малиновская, нашедшая себе так новое призвание, это прекрасно понимает. И именно поэтому она решила стать правозащитницей.

…Чайник вскипел. Разложили карты Таро. У Малиновской как на подбор — пентакли, кубки, жезлы — сплошные суды и процессы.

Жрица справедливости?

Или просто слабая женщина, которая на свою беду показалась сильной со стороны.

А что же спасенный Ахмад?

“Он вообще-то был против, чтобы я всем подряд помогала. Одно дело, когда ему, и совсем другое — остальным. Он и против коротких юбок выступал, и против брюк, и чтоб вела себя по шариату, мусульманская жена иной должна быть — ну типа как его Фатима, которой он запретил ездить на свиданки в Россию, потому что есть я, и она послушалась”.

Только настоящая женщина способна забыть про себя, чтобы помочь другому, но терпеть ее выходки постоянно — себе дороже, уж лучше послушная Фатима.

“Талак” — произнес рассерженный за своеволие Анны супруг месяца два назад в присутствии десятка однокамерников. “Талак”. Мусульманский развод — передали Малиновской на волю.

“Талак” — так и разошлись.

Лично я, услышав про такой финал, больше всего переживала за проданную машину, которую Аня впустую, получается, потратила на тюремные передачки.

Малиновская пожимает плечами: ну и что машина, какие ее годы, заработает…