В один из блокнотов Авксентий Галагоза записывал фамилии и адреса всех красавиц города.

«Сеня, – иногда говаривал редактор. -Нужен лесной фотоэтюд. Чтоб на первом плане – девушка с тополиной веткой. Шикарнее самой богини любви!»

И назавтра фотокор приносил этюд, который мешал спокойно работать всем мужчинам редакции.

Три фамилии стояли в блокноте Сени особняком. У первой из трех избранных была воистину лебединая шея, классически безукоризненный профиль. Если она появлялась в театре, – на сцену никто не смотрел…

У второй были настолько округло-изящные плечи, бюст, такая невообразимо тонкая талия, что само собой напрашивалось старинное слово «стан».

Третья очаровывала своей улыбкой, настолько обезоруживающей, по свидетельству фотокора, что самый злой человек становился перед ней добрейшим парнем.

И еще одна фамилия и один адрес стояли в блокноте Галагозы. На отдельном листке, в красной ажурной рамке. Лариса Петровская, переулок Волжский, 3. По словам Сени, Лариса соединяла в себе достоинства всех трех красавиц, стоящих в блокноте особняком, плюс – чудные льняные волосы (конечно, не знакомые с гидроперитом), напоминающие Ниагарский водопад…

Никто из корреспондентов не видел Ларисы Петровской. Но вот однажды редактор провозгласил:

– В День города мы выпустим сверх-яркий, сверхнеобычный, сверхинтересный номер. На всю первую страницу да будет снимок девушки… Ослепительной, солнечной красоты! Чтоб с белозубой улыбкой в миллиард киловатт! Чтоб на берегу Волги, у берез, с венком из ромашек. Ясно, Сеня?

– Почему же не ясно? – ответил Галагоза. – Только ромашек еще нет. Денег на тюльпаны выписывайте. Чувствовалось, что пафос редактора оставил его равнодушным. Человек не загорелся энтузиазмом. Человек, так сказать, не проникся ответственностью задачи…

Когда закончилось обсуждение всего номера, редактор приказал фотокору брать машину и действовать.

Сеня крякнул, смутился, замешкался…

– В чем дело? – удивленно возвысил голос Левин, редактор.

– В том, что я… гм!… Как бы это сказать? Я боюсь! Она, как все красавицы, наверняка, капризное создание. Поэтому я требую себе помощников. Один ехать отказываюсь. Категорически…

Редактор не успел и слова молвить, как Вадим и Борис изъявили желание идти добровольцами на это «опаснейшее» из заданий. Все многозначительно хмыкнули. Друзья перемигнулись: «Ну и пусть!» Редактор озабоченно спросил: «Не подведете газету?». «Даю на отсечение голову!» – не задумываясь, отчеканил Борис. «Даю на отсечение правую руку!» – состорожничал Вадька.

В Волжском переулке корреспондентов на оранжевом крыльце деревянного особнячка встретила молодая еще женщина. Это была мать загадочной Ларисы Петровской. Друзей она потрясла известием, что дочь вместе с отцом-капитаном теплохода ушла в рейс. Дома будет лишь через три дня. Через три дня уже должна была выйти в свет праздничная газета.

Понурый Галагоза и погрустневшие друзья побрели назад.

– Что руку мне отрубит редактор – это пустяки. Что тебе отрубит голову – тем более… Не велика потеря. Но вот что я не познакомился с этой жар-птицей!.. Может, судьба мимо прошла! — сокрушался Вадька. Он даже вытер платком глаза, всхлипнул, чтоб показать, как он расстроен.

Авксентию надоело слушать эти стенания, и он свернул к газетному киоску…

Но уже через полминуты, возбужденный чем-то, он догнал Вадьку с Борисом и, тяжело дыша, молча потянул их назад. Когда дошли до киоска, Сеня приложил палец к губам: «Тсс!»…

– Видите? – он показал на русоволосую киоскершу, что сидела к ним в профиль. И на цыпочках подкрался к окошку. Вадька на всякий случай пошел в обход киоска -тоже на цыпочках. Киоскерша листала «Огонек». Когда она закрыла журнал и взглянула на покупателя, Вадькины губы, с которых готовы уже были сорваться какие-то слова, вдруг расплылись в широченной улыбке. На него смотрели огромные коричневые глаза.

Пухленькие, чуть приоткрытые губки, прямой миниатюрный носик, русые завитки, ниспадающие к надбровьям… И эти добрые огромные глаза…

Авксентий, большим пальцем ткнув в бок Бориса, шепнул: «Смекнул, зачем я вас позвал. Фотогеничнейшее лицо, согласен?»

…Шоферу Авксентий велел рулить в волжский порт, там, чуть в сторонке от портальных кранов, есть две березки-сестренки (он не только красавиц фиксировал в своем блокноте, но и все, что могло когда-нибудь пригодиться как составная часть фотошедевра).

У Вадьки неведомо откуда, как у иллюзиониста, появилась пригоршня конфет. Он засыпал их все в подол Травке-Муравке, как безапелляционно стал звать новую знакомую. Шоферу, Авксентию и Борису достал из кармана по одной.

– Ой, спасибо! – обрадовалась конфетам Таня.

Вадька сиял, а про себя думал: «Черт возьми, да она обычная земная девчонка. У нее даже могут болеть зубы. Неужели такие жемчужные зубки могут болеть?.. С-странно!..»

Авксентий заметил, что с Вадькой творится неладное. Таким он его еще не видел. Вадька острил, как никогда. Он преподносил Тане радужные букеты из шуток, афоризмов, экспромтов. Он превосходил самого себя. А цветистый фейерверк его острот все разгорался, разгорался… Авксентия это даже стало раздражать, он, честно говоря, всегда привык быть в центре внимания девчат, а тут… И, сделав несколько кадров, Сеня, недовольный, пошел искать цветы для венка.

– Иди пока окупнись, остынь, – шепотом посоветовал Борис Вадьке.

– Хочешь послушать, как вода зашипит, когда нырну?

Авксентий давно уже сплел венок и, поняв, что сам Вадька не остановится, прикрыл ему рот. ладонью. Татьяну попросил встать между березок.

– Ты уже сделал семь кадров. Тебе все еще мало?

– Мало. Снимок во всю полосу пойдет. Понимаешь? Только шедевр имеет право на такую роскошь…

И он еще и еще раз щелкнул затвором аппарата.

Номер, выпущенный ко Дню города, был раскуплен в киосках «Союзпечати» до десяти утра. И это – увы! – не столько за счет сверхинтересности второй, третьей и четвертой страниц, сколько за счет сверх-яркости первой.

Снимок удался на славу. Татьяна в обнимку с березами. Голова ее в порыве, будто ветром, была запрокинута к небу, она словно вдыхала и не могла надышаться вкусным волжским воздухом. Глаза улыбались солнцу, а от ног ее в синюю синь, в дальнюю даль могуче и полноводно текла Волга. И все это было похоже на признание в любви волжским просторам…

Геннадий Демин