* * *

Пусть прошлое туманно и неблизко,

Печаль о нём торжественно светла.

На площадях и улицах Симбирска,

Прислушайся, – звонят колокола.

Прислушайся! Восходит звон из глуби.

Что ни удар, то отзовётся год.

И от волненья пересохнут губы.

И память горькой скорбью обожжёт.

Мы часто на решенья были скоры,

Беспамятны… Но ты нас не кори,

Былой Симбирск. Звонят твои соборы,

И тенями встают монастыри.

И кладбища, что скрыты под бетоном

Дорог и зданий, явственно видны.

Симбирск! К твоим истокам и иконам,

Настанет час, и припадут сыны.

Николина гора

Рассветный час.

В тяжёлых снежных тучах

Мелькают ярко всполохи зари.

И на краю высокой древней кручи

Смотрю я вдаль с Николиной горы.

Распахнутый простор смущает душу –

Засурье, лес, огнисто-золотой…

Рассветный час.

Легко смотреть и слушать,

Как бы паря над отчей стороной.

Здесь каждый вздох минувшим отзовётся,

Как эхом, из глубин седых веков.

Явленье Николая Чудотворца

Здесь изумило некогда врагов.

И в ужасе они бежали в степи.

И затерялся навсегда их след.

Здесь созидались рубежи и крепи,

И святости струился дивный свет.

Боярин Хитрово

I

Лампада жёлто тлела под иконой.

Петушьим гребнем алая заря

Над Волгой воссияла.

Ржали кони.

Вилась позёмка, искрами горя.

Перекрестившись истово три раза,

Он из ковша плеснул в лицо воды.

День впереди – бдить царские наказы,

Доносы разбирать, вершить суды…

Зевнул, по-волчьи клацнув челюстями.

Испил вина из кубка своего.

Почти всю ночь провёл в острожной яме

Без сна Богдан Матвеич Хитрово.

Вокруг народец на разбои прыткий.

Глаза сомкнёшь – и вот она, беда:

Вчера ногаец показал на пытке,

Что из Заволжья движется орда.

Он приказал не медлить и сегодня

Разведку выслать, ибо враг не ждёт.

В окошко глянул: наготове сотня

Казаков гарцевала у ворот.

Он знал, что не вернётся каждый пятый

Из посланных…

Коварен старый хан!

И в горницу, огромный, звероватый,

Вошёл на зов походный атаман.

Боярин Хитрово промолвил:

– С Богом!

На всё три дня. Засады берегись!..

Ворота заскрипели. Из острога

Станица с гиком перешла на рысь.

За нею взвился белый хвост метели.

Вставало солнце, разгоняя мрак.

И к воеводе, как сквозняк сквозь щели,

Проник подьячий с кипою бумаг.

Бочонок – статью, мордочкой – лисица,

И вьёт слова, как будто чародей.

Поморщился боярин на мздоимца,

В кнуты б его, да жалко – грамотей.

Другого не найти во всей округе.

Всё ведает в делах, собачья сыть.

Вон – целый ворох приволок докуки,

На всё ответить надо, рассудить…

II

На крыше съезжей снег шуршал половой.

Склонялся люд.

Богдану Хитрово

Царь повелел вершить в краине новой

Суд праведный от имени его.

И в этот день пред ним прошли чредою:

Должник – на правеже ему стоять,

Крестьянин беглый – выдать с головою,

Базарный тать – на год в оковы взять.

По всей Руси ещё гноила смута,

От Пскова до окраинной земли.

Пришёл указ, чтобы повинных в бунте

Словить, дабы на Дон не утекли.

И зорко бдить за понизовой степью,

За каждой шайкой, каждым бунтарём.

Поволжье тлело, словно угль под пеплом,

Чтоб распалиться разинским огнём.

Вокруг конца не видно лихолетью,

Как будто бесы кружат над страной…

Из думы отписали:

Лютой смертью

Казнить воров, что взяты за разбой.

Всё сделать, как в Москве приговорили,

Подьячему велел.

Свершился суд.

Чтоб прорубь на Свияге прорубили,

А кат покруче просолил свой кнут.

III

Снежинки комарьём в лицо метнулись.

Пахнуло свежим деревом крыльца.

Под шубою тяжёлою сутулясь,

Смотрел на Волгу Хитрово с Венца.

Скулил у ног бродячий пёс острожный.

Боярин злобно пнул его под дых.

Казачья сотня сгинула в Заволжье,

Четвёртый день, как нет вестей от них!

И где они?.. Увязли в снежных топях?..

А может быть, не дале, как вчера,

Их головы чубатые на копьях

Подьяты возле ханского шатра?..

И завтра огласится диким гулом

Окрестность от нахлынувшей орды.

Он приказал удвоить караулы

И за острогом выставить посты.

Стрельцам – готовить сабли и пищали.

Вокруг – сторожевые жечь костры.

Послать гонца в Корсун, чтоб не зевали,

Оставили похмелья и пиры.

Строптивцам посулил свою немилость,

Чтоб в строй встал каждый ратный человек.

И весь рубеж, засекой ощетинясь,

Был наготове отразить набег.

В Москву б сейчас… Но далеко столица.

На помощь от неё надежды нет.

На нём сейчас поволжская граница,

И он один за всё несёт ответ.

Позор и слава – всё в руке у Бога,

Но воевода не порушит честь.

Гонец стучит копьёем в врата острога,

И он готов услышать злую весть.

Первосёл

Он из глины и дёрна

Построил жилище.

Зиму провёл в задымленной норе.

Первенца-сына

Отнёс на кладбище,

Что основал

На недальнем бугре.

Богу молился,

Чтоб не было плоше.

Сбрую чинил,

Глядя в звёздную тьму.

Выжила б только

Кормилица-лошадь,

Счастье же пашня

Подарит ему.

Вновь журавли

В небе синем поплыли,

Липа взмахнула

Зелёным крылом.

Вышел во двор,

В ноздри дунул кобыле:

– Отзимовали, Карюха,

Живём!

Ну-ка, пошли…

Навались!

Жирным дёрном

Пласт отвалился,

Блеснув чернотой.

С хрустом холстинным

Лопались корни

Под деревянной

Скрипучей сохой.

Долог денёк

За крестьянской работой.

Пышет, как печь,

Вековая страда.

Терпким мужицким

Пропитана потом

Каждая в поле его

Борозда.

Чума

Зимой в степи был джут:

Снега и льды

Сковались в наст,

Что не пробить копытом.

И вымерло в Ногае пол-орды

В году давно беспамятно забытом.

А в град в Симбирск,

Чуть кончилась зима,

И жаром из степи едва дохнуло,

На спинах крыс бубонная чума

Тайком вползла, минуя караулы.

На Троицу был жаркий ясный день.

Ни облачка на небе не сияло.

Вдруг чёрная стремительная тень

Над городом внезапно пробежала.

На паперти юродивый взвопил

И наземь опрокинулся в падучей.

Лишь он один в мелькнувшей чёрной туче

Ту всадницу с косой, что смерть, узрил.

И всех вокруг объял ознобный страх,

Предчувствие недоброго начала.

Чума пришла в Симбирск, и на костях

Всё лето и всю осень пировала.

Был на земле великий мор и глад,

Каких доселе не знавали были.

Пришла зима, и опустевший град

Снега и вьюги саваном покрыли.

Беглый

Таясь в ночи, он переплыл Суру.

Разжёг костер и высушил одежду.

И, пожевав краюшку, поутру

Пошёл на юг искать свою надежду.

Вокруг леса и гривы. Дале – луг.

Ни одного возделанного поля.

И, засмотревшись на простор вокруг,

Он выдохнул в слепом восторге: «Воля!»

И тут наехал на него разъезд

Сторожевых казаков из станицы.

И в Корсуне, столице здешних мест,

Он брошен был в подвал сырой темницы.

Наутро его вывели на свет

И к сапогам швырнули воеводы.

И он услышал сверху:

– Подлый смерд!

Послать его в засеку, на работы!..

На съезжей ему дали батогов.

Затем – горшок с казённым тухлым просом.

До Покрова он рыл в Уренске ров,

Ходил в Казань с пороховым обозом.

И вновь бежал – на Волгу, в Жигули,

Мечтая о счастливой лучшей доле.

Все обошел окраины земли,

Немало басурманской крови пролил.

Он пожил всласть.

Все восемь полных лет

Катилась жизнь в разбойничьем угаре,

Пока совсем не затерялся след

В Стамбуле, на невольничьем базаре.