Судьба «маленького человека» никого не интересует

Эта случайная встреча состоялась на развилке дорог, ведущих в Сенгилей и Шиловку. На обочине шоссе, уже почти невидимый в надвигающихся сумерках, стоял старый человек и как-то неуверенно, словно заведомо не надеясь на удачу, помахивал полусогнутой ладонью – просил остановиться… Я тормознул.

– Пособи, сынок, – старик махнул рукой в сторону колеи, уходящей в глубь леса. – Не заладилось что-то у меня… застрял.

Древний, обшарпанный мотороллер обреченно замер в осенней луже, не дотянув до тракта метров двести. В кузовке темнел старый, в лоскуты заношенный брезентовый плащ, прикрывавший поклажу. Сено? Нет, из-под плаща торчали сучья – дубовый валежник, подобранный, видимо, на старой лесосеке. Понятно – дровами запасается старик. Но почему так припозднился, с какой стати прикрывать сучки плащиком? Ведь не сахар, не размокнут. Старик как-то странно пожевал губами: «Дак… мне же мимо лесхоза ехать»…

Ясно. Тащит из леса топливо без разрешения. Выходит, ворует. Значит, боится: могут поймать и так «отметить» штрафом, что сподручнее было бы зимовать в нетопленой избе… Думаю, страхи его напрасны и скорее навеяны они воспоминаниями о прежних строгостях. Однако у нас всякое бывает: набрал пенсионер кучу хвороста и поймали его – могут содрать три шкуры. А волокут строевой лес «КамАЗами», валят без всяких билетов вековые сосны – ничего, лишь бы пара ящиков водки была под рукой. Помню, один застройщик рассказывал мне, как он обзавелся лесом: «Подвалил к леснику, выставил пять бутылок. Он их на пеньки поставил и рукой махнул: руби до последнего пузыря вот по этой линии… У «моего» старика пяти бутылок не было – это очевидно. Иначе чего бы ему мучиться сумерками, таясь с бросовыми сучьями, и, съежившись, пробираться мимо лесхоза? А лесхоз этот – я знал – расположен на самом въезде в деревню Тушна, где и возможна встреча с полещиком – так зовут в здешних местах работников лесхозов. Но насколько мне известно, Тушна газифицирована, там немало домов чуть ли не со всеми удобствами. Какая нужда мыкаться старику по лесосекам и собирать сучки?

– Э-хе-хе! – вздохнул старик. – И новые дома, и газ, и вода – это ведь не для нас, стариков. Это все у них.

– У кого это у них?

– У начальства. У спецов. У молодых. Это они живут за речкой в новых домах. А мы во-он где ютимся…

Мотороллер с дровишками был вытащен, мы стояли на высоком взгорье над селом. Сверху было хорошо видно, что оно словно разделено на две части. В одной – новые дома, коттеджи, асфальт и уже зажигавшиеся яркие неоновые фонари. Вторая же часть Тушны сплошь состояла из старых деревянных домишек, в мутноватых окошках которых кое-где виднелся свет. Разъезженные улицы, дым из труб, покосившиеся сараи… Век прошлый и день сегодняшний. Былое и нынешнее. Старое и молодое. Жизнь на большаке и жизнь на обочине.

Старик докурил, забрался на сиденье мотороллера: «Толкни». И пошел под горку самоходом, не включая движка. Экономил на бензине? Или старался без шума прошмыгнуть мимо лесхоза и добраться до своего покосившегося домика и тихо радоваться удаче?

Среди множества проблем, опутавших нашу страну, есть одна, не дающая мне покоя. Это жизнь, а точнее – существование множества вот таких старых людей по бесчисленным селам, деревням и деревушкам нашей необъятной России. Могут спросить: а что, разве бытие иных слоев пожилого населения страны не сплошная проблема? Разве легко живется старикам и старушкам в городах и рабочих поселках? Разве пенсионерка, и после выхода на пенсию вынужденная проживать в заводском общежитии (а такие есть, и немало!), лучше устроена и угрета? Почему же надо выделять именно сельских пенсионеров? Они-то как-никак живут в своих домишках, при своих огородиках, при грибах, ягодах. Им легче!

Эхе-хе! Тот, кто так рассуждает, наверное, никогда не лежал неделями с приступом радикулита в полузаброшенной деревне в лютые январские метели. Он не брел с мешком за пять километров в соседнее село, где есть сельмаг и можно купить хлеба на всю неделю (если продавщица добрая). И уж наверняка не сидел он с такими же, как и сам, немощными и скорбными, молча у калитки и не провожал тоскливыми глазами проносящиеся мимо шикарные иномарки с упитанными, многозначительными пассажирами – сельская элита: директора-председатели, агрономы-бухгалтеры-ветеринары-снабженцы и их молодые подруги.

Несутся они мимо вчерашних доярок и свинарок, трактористов и пастухов, не то что не интересуясь – даже не замечая их. Это они, сегодняшние распорядители и работодатели, весьма удивятся, если им кто-то вдруг скажет: негоже жить в коттеджах со всеми удобствами, когда в деревне еще так много неустроенных и обездоленных. Негоже на глазах у всех устраивать пикники на прудах и озерах (как устраивало их и прежнее начальство). Негоже мурыжить неделями учительницу-пенсионерку, которой должны по закону привезти хотя бы дров на зиму. Да где там! И вот это явное, неприкрытое превосходство бытия одних над существованием других, эта наглядность, можно сказать неразмытость, заставляет пожилого сельского человека куда острее ощущать свою ненужность, свою униженность, чем горожанина.

А куда ныне пожаловаться на притеснения и несправедливость? Ехать в райцентр? А толку? Там скажут: «Пенсию получаешь? Какие могут быть претензии?». А дрова, сено, вода, картошка? А погреба, сараи, туалеты – все это приходящее в ветхость хозяйство? А протекающие крыши, разбитые оконные стекла? Кто поможет с этим управиться одиноким старикам? И разве только начальство наплевательски относится к минимальным жизненным потребностям сельских пенсионеров? А мордатый тракторист, который кочевряжится, прежде чем сподобится бабке огород вспахать? А девица-делопроизводитель в сельской администрации, по три раза гоняющая старушку за любой справкой? А молодые водители грузовиков, давно понявшие, что нет податливее и беспомощнее «клиента», чем сельский пенсионер, и потому обирающие своих же теток-бабок как липку, за любые «транспортные услуги» – сена ли подвезти, картошку ли на базар подбросить… Им, молодым и здоровым, невдомек, что через пару-тройку десятков лет они тоже окажутся в такой же унизительной ситуации. А дети давно нос не кажут..

У Льва Толстого есть сказочка для взрослых, в которой сыночек молодых и здоровых родителей, скверно обращающихся со своим «предком», строит клетку из палочек и на вопрос, кого он туда сажать собирается, отвечает простодушно: «А вас, папенька и маменька, когда состаритесь». Увы, этот поучительный сюжет ныне явно не в чести. Ни у сельских администраторов, ни у кровных родственников.

А разве не эти позабытые почти всеми крестьяне создавали нынешнюю материальную «базу»? Говоря проще: кто, как не они, голодая и холодая, закладывали первые камни в основу всей сегодняшней сельской жизни? И теперь эти камни – им в спину? «Дрожащие огни печальных деревень» по соседству с новенькими коттеджами – это символы глубочайшей аморальности сегодняшнего сельского общества. Не везде так? По правде сказать, почти повсеместно. Однако давно известно, что безнравственность к устыжениям и увещеваниям глуха – и иной просто быть не может. Что же может хоть чуточку облегчить бытие миллионов сельских горемык? Честно говоря, не знаю. Но одно соображение есть.

Конечно, и сельские пенсионеры не обойдены вниманием наших законодателей. Ныне не сталинские времена, и, скажем, моя престарелая мама-крестьянка вплоть до кончины получала не то чтобы чрезмерную, но по ее потребностям вполне терпимую пенсию. И все же, все же… Такое ощущение, что существует в законе о пенсионном обеспечении какой-то пробел, недоговоренность, ставящая сельского ветерана в неравное положение с городским, а точнее, не обеспечивающая его хотя бы минимумом гарантированных прав на покойную старость.

Скажут, есть комитеты по соцзащите населения, они и должны о сельских ветеранах позаботиться. Да, такие учреждения существуют, а кое-где при них даже встречаются так называемые «социальные работники». По уверениям сельских администраций, «оные» дважды в неделю должны навещать своих подопечных – принести воды, прибрать в доме, сварить нехитрую еду. Но вот в деревне Полдомово живет 80-летняя одинокая Анна Глухова. Как-то она упала с кровати, пластом пролежала чуть ли не сутки в пустой избе. И никому до нее не было дела.

Думается, есть лишь два способа хотя бы слегка улучшить жизнь сельских стариков. Первый: хотя бы ненамного увеличить им пенсии – с учетом того, что условия их жизни все же куда плачевнее, чем жизнь таких же старых людей в городах. Второй: строить повсеместно приюты, дома для пожилых. Их катастрофически не хватает.

…Как известно, все течет, все изменяется. Течет – да, но изменяется ли? Скажем, в той же деревне Тушна. Да, по речке Атце (донельзя захламленной) немало воды скатилось в Волгу. И это, пожалуй, все. Говорю это не понаслышке. Дело в том, что по странному стечению обстоятельств именно о жизни пенсионеров этой деревни я рассказывал в тогда еще «правительственной» газете «Известия». Речь шла о том же самом – обделенности ветеранов вниманием и заботой, о их жизни на окраине села, как бы в его худшей части, о том, что сельское руководство и думать-то о стариках не намерено. И вот спустя столько лет на одном конце деревни – коттеджи, двухэтажная контора совхоза, магазин. Много машин, модно одетая молодежь и уютный свет в квартирах и на улице. А на другом конце – темнота, скособочившиеся домишки, надрывная забота старых людей о тепле, воде, хлебе. Вот и сейчас, возможно, снова застрял где-то в лесу пенсионер на старом мотороллере с дубовыми сучками, накрытыми ветхим плащом.

Кто в этот раз поможет ему?

Жан МИНДУБАЕВ