Окончание повести. Начало в предыдущем номере.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Ольга поднимается по лестнице, тяжело дышит, останавливается на каждом пролёте. Она чувствует себя старой женщиной. Её двадцать три года обременены грузом неразрешимых проблем. Её силы вышли из неё вместе со слезами. Душа пуста. Жизнь представляется трудной, скучной и бессмысленной работой, которую хочется бросить. «Бедная Ксюша, – думает Ольга. – По моей вине у неё нет отца. А теперь, вдобавок, я стала для неё «злой мамкой». Но как объяснить ребёнку, почему я ненавижу «дядю Глеба», и почему он плохой, если дарит ей такие милые игрушки…

Она останавливается перед дверью своей квартиры, опускает сумку с продуктами на пол и ищет в карманах ключи. Что сейчас делает этот жирный боров? Забился в детскую комнатку и трясётся за свою шкуру? И долго это будет продолжаться?

Клацает замок, и со скрипом приоткрывается соседняя дверь. Из щели сначала показывается рыхлый и подвижный нос, а затем испуганное лицо старушки. Соседка таращит глаза на Ольгу и заговорщицки манит её к себе пальцем.

– Здравствуйте, тётя Вера, – говорит Ольга.

Старушка машет руками и прижимает искривлённый палец к морщинистым губам. Она хватает Ольгу за локоть и втягивает в прихожую. Тихо прикрывает за ней дверь и взволнованно шепчет:

– Вот что я скажу тебе, девонька! Тут милиционеры ходили, и всех опрашивали, нет ли у кого посторонних. А я вот слышала, – старушка говорит едва слышно, – что в вашей квартире кто-то ходит, и покашливает. А я ведь знаю, что мамка твоя на работу ушла. И как ты утром уходила видела… Вот какие чудеса.

– Наверное, вам показалось, тётя Вера.

– Нет, голубушка! – качает головой старушка и грозит пальцем. – Я хоть и старая, но из ума ещё не выжила. Точно тебе говорю – кто-то ходит и покашливает. Ты лучше у меня пережди, а я милицию вызову.

– Перестаньте! – отвечает Ольга и пытается улыбнуться. – Ну кто может у нас ходить? Наверное, это сосед сверху. Он как покурит, то всегда кашляет. Мне иногда самой кажется, что он где-то в наших комнатах спрятался.

– Ай, девонька, не то говоришь! – качает головой старушка. – Что ж, я не могу отличить, где кашляют – за вашей дверью или этажом выше? Не играй с бедой, милая моя. А вдруг это убийца к вам забрался? Позвоню-ка я в милицию, а?

– Не смейте, тётя Вера! – с трудом скрывая испуг, отвечает Ольга. – Убийце делать больше нечего, как в нашей квартире прятаться! Да он, наверное, уже где-нибудь за Уралом. А если милиция приедет, то дверь кувалдой разобьют, и мне потом новую ставить?

– Ну, как знаешь, – с прохладцей произносит старушка и прячет настороженный взгляд. – Ты прям как выгораживаешь кого-то…

Соседка, сама того не подозревая, задевает правду. Ольгу переполняет и страх, и злость. Она распахивает дверь, выходит на лестничную площадку и резко говорит:

– А вы поменьше шпионьте, тётя Вера, тогда, может быть, у вас давление быстрее нормализуется!

Грубо, грубо! Ольга прикусывает язык, но обидные слова уже отпущены на свободу, уже с ликованием перекатываются звонким эхом по этажам.

* * *

Уже в прихожей Ольга услышала, как из кухни доносится звяканье посуды. Наверное, мама раньше обычного вернулась с работы, а не по годам наблюдательная соседка сразу усекла подозрительные звуки за дверью.

– Мама! – крикнула Ольга, сбрасывая туфли и направляясь на кухню. – Ты зайти к тётке Вере, а то она собирается…

Ольга осеклась на полуслове. У кухонной плиты, в цветастом фартуке, с половником в руке, стоял Глеб и вымучено улыбался. Ольга нахмурилась.

– Поваром устроился? – спросила она.

Глеб, полагая, что Ольга настроена на шутливый тон, широко улыбнулся и объявил:

– На первое у нас сегодня куриный суп. На второе лангет, запечённый с шампиньонами под чесночным соусом. А на третье – клубника со взбитыми сливками, присыпанная шоколадной стружкой…

– Конечно, – произнесла Ольга. – Тебе без сливок с шоколадом никак нельзя, а то похудеешь.

Она зашла в ванную. Взяла мыло, склонилась над рукомойником и только тогда заметила висящие на сушилке выстиранные мужские носки и трусы. На полочке под зеркалом – новенькая зубная щётка. Рядом – баллончик с пеной и бритвенный станок. «Основательно устроился, – подумала Ольга, чувствуя, как в душе стремительно закипает гнев. – Серёжа лежит под капельницей в реанимации, а эта свинья деликатесы готовит. Лангет с шампиньонами! Сейчас я из него самого лангет сделаю!»

Теряя над собой контроль, она выбежала из ванной, по пути смахнув на пол зубную щётку и бритву.

– Жирный, сытый негодяй!! – крикнула она, нанося ему звонкие пощёчины. – Как ты можешь так жить?! Как ты ещё не удавился от стыда?!

– Оленька, – бормотал Глеб, втягивая голову в плечи. Он не мог защищаться, руки были заняты, он резал колечками лук. – Оленька, я ради тебя! Я только ради тебя…

– Да ты о своём брюхе беспокоишься, а не обо мне!! Ты только о своём благополучии думаешь!! Носочки постирал, супчик сварил. А Сергей в больнице, обескровленный, без сознания… Негодяй, негодяй!!

Она заводилась всё сильнее, и уже вцепилась Глебу в горло, а тот, кривясь от боли, отступал к стене.

– Оленька… Да угомонись же ты… – сбивчиво говорил он. – Ты просто одурманена… Ты не понимаешь, что сможешь, стать счастливой, если только его не станет…

– Что?! – вспылила Ольга. – Что ты сказал, подонок?! Дрянь!! Ничтожество!!

Она схватила со стола кухонный нож и с замаха, как саблей, полоснула по мутному розовому лицу Глеба. В последнее мгновение тот успел подставить руку, и лезвие вязко вошло в его запястье. В лицо Ольге фонтаном брызнула горячая тёмная кровь. Глеб вскрикнул от острой боли, прижал обагрённую руку к груди и опустился на корточки.

Ольга выронила нож и, пошатываясь, вышла из кухни.

– Спасибо, спасибо, милая, – всхлипывая, бормотал ей вслед Глеб. – Это лучшее, что ты могла сделать для меня… Всё разрешилось… Спасибо тебе…

* * *

Она слышала, как он тихо плачет, и начала медленно осознавать дикость совершенного ею поступка. Повернувшись, кинулась назад, на кухню. Глеб сидел на полу, прислонившись спиной к шкафу. Голова его была низко опущена, плечи содрогались от тихих рыданий, из порезанной руки толчками выплескивалась густая кровь, и под ногами Глеба уже жирно блестела вишнёвая лужа.

– Глеб! – сдавленно произнесла Ольга, медленно приседая перед ним. – Глеб, тебе больно?

– Разве это боль? – искорёженным голосом ответил он. – Это уже наслаждение…

– Глеб! – заволновалась Ольга и схватила его за плечи. – Глеб, чёрт тебя подери! Я не хотела, я сама не знаю…

Она приподняла его ослабевшую руку, полными ужаса глазами посмотрела на чёрную, обильно кровоточащую рану. Глеб скрипнул зубами от боли.

– Глеб, прости меня, – прошептала Ольга.

– Нет, это ты меня прости…

Она вскочила на ноги, уже ясно осознав, что нужно делать, распахнула дверцу шкафа, выдернула оттуда аптечку. Рассыпав на столе таблетки, ампулы, коробочки и тюбики, она схватила пузатую упаковку бинта, разорвала её и стала туго наматывать бинт на запястье. Бинт тотчас пропитывался кровью, и тяжёлые капли шлёпались на кафельный пол. Ольга торопилась, руки её дрожали. Глеб кряхтел и мотал головой.

– Зачем это всё? – бормотал он. – Не надо, Оля… Может, лучше оставить всё, как есть?

– Да не зуди ты мне под руку! – в слезах крикнула она. – Надо перетянуть вену жгутом… Сейчас… Где-то у нас была резиновая трубка…

Она выбежала в ванную, нашла там трубку, оголила Глебу предплечье и туго стянула его.

– За что мне такое наказание! – всхлипывала она, заново перебинтовывая запястье. – Ну откуда ты свалился на мою голову!.. Так не больно? Ты весь позеленел!.. Кружится голова? Держись за меня, опирайся!

Глеб закинул ей на плечо здоровую руку, не без усилий встал, шлёпнул тапками по луже, сделал два или три шага, и его повело. Чтобы не упасть, он опёрся порезанной рукой о стену, вскрикнул от острой боли и стал наваливаться на Ольгу. Она не удержала его и упала с ним на пол.

– Нельзя ж быть таким толстым! – причитала она, заливаясь слезами и пытаясь волочить Глеба по полу. Тот стонал, ревел и плакал от боли. Голова его гулко ударялась о пол. Он не без труда встал на колени и, раскачиваясь, будто молясь, с ожесточением кусал губы.

– Олюшка… это мне наказание… за мою любовь… Ох, как мне больно!

– А мне за что это наказание?! Я не могу нести на себе сто двадцать килограмм! Ты о чем думал, когда в три горла в ресторанах жрал?!

– Прости, Олюшка, прости…

– И ты меня прости, мучитель, изверг, палач! Что я натворила из-за тебя!!

–А я что натворил… Мы оба… так похоже вляпались…

* * *

«Выведение из запоя. Снятие наркотической «ломки». Врач широкого профиля, кандидат наук. Анонимность гарантируется». Ольга очертила это объявление в газете и взялась за телефон.

– Что у вас случилось? – спросил мужской голос.

– Надо вывести мужа из запоя, – стараясь говорить как можно увереннее, произнесла Ольга.

– Давно пьёт?

– Да пьёт-то он не так давно, – замялась Ольга, лихорадочно думая, как бы ей точнее и осторожнее выразиться. – Тут проблема в другом. Он устроил дебош и нечаянно поранился… Пожалуйста, приезжайте как можно скорее!

– Ну, хорошо, – после недолгой паузы сказал врач.

Это был молодой человек с крупной яйцевидной головой, быстрым и подвижным взглядом и неразвитой, почти женской фигурой. Зайдя в квартиру, он первым делом пробежал взглядом по стенам, мебели, затем пристально, словно просвечивая рентгеном, посмотрел на Ольгу. Наконец, разулся и прошествовал в ванную. Помыв руки, он следом за Ольгой прошёл в комнату, где на диване лежал бледный как смерть Глеб.

Врач сел рядом с ним на табурет и некоторое время, молча, рассматривал его лицо. Потом повернулся к Ольге, стоящей за его спиной.

– Говорите, у него запой?

В его голосе легко угадывалась насмешка.

– Вот, руку поранил, – не по теме ответила Ольга.

– Руку-то я вижу, – вздохнув, сказал врач, открыл свой чемоданчик, достал из него ножницы и обрезал ими набухший от крови бинт. – Жгут давно наложили?

– Час назад.

Врач осторожно снял повязку, положил её в пепельницу и со всех сторон оглядел рану. Затем снова посмотрел на Ольгу – долгим, пронырливым взглядом.

– Не совсем уверен, что он сам себя порезал – наконец, сказал он.

– Ей-богу сам, доктор, – с трудом разлепив губы, произнёс Глеб.

– Значит, вам хорошо помогли это сделать. Иначе бы вы не задели тыльную сторону ладони… Я советую вам поехать в больницу.

– Нет, ни в коем случае! – наотрез отказался Глеб. – Если бы я хотел в больницу, то мы бы вызвали «скорую».

– Моё дело предложить, – себе под нос пробормотал врач и принялся готовить рану к зашиванию.

Закончив, он тщательно отмыл руки от крови и, вытирая их полотенцем, подошёл к Ольге.

– Учитывая срочность вызова, а также все… э-э-э… нюансы вашего случая, вы мне должны полштуки.

Ольга отсчитала ему пятьсот рублей, но врач усмехнулся и, пронизывая своим колким взглядом её глаза, уточнил:

– Я имел в виду пятьсот долларов.

Ольга стушевалась и вышла к Глебу.

– У тебя есть пятьсот долларов?

– Поройся в пиджаке, – не открывая глаз, тихо ответил Глеб.

Ольга нашла у Глеба всего несколько сторублевок. Пришлось заглянуть в мамин тайник – в фарфоровый чайник, который стоял в серванте. Там оказалось триста долларов и рублевые купюры. Ольга добавила все свои сбережения, но всё равно не хватило почти тысячи рублей.

– Вы оставьте мне свой адрес, и через несколько дней я вам подвезу недостающую сумму, –пообещала Ольга.

– Я сам вам позвоню, – ответил недовольным голосом врач и, подхватив свой чемоданчик, направился к выходу.

У двери он остановился и, сжимая губы, словно во рту у него лежал ломтик лимона, сказал Ольге:

– Другой врач на моём месте вообще запросил бы тысячу за молчание. У вас же криминальный случай, девушка.

* * *

Он стоял перед ней с мучнистым, одутловатым лицом, на котором вдруг проступили голубые прожилки, и стали заметны мелкие дефекты кожи, прыщики и порезы.

– Оля… Я тебя попрошу…

Только сейчас она заметила, что Глеб держит в руках и мнёт газетный свёрток.

– Я тебя попрошу… Выкинь, пожалуйста, это в мусорный бак. Только желательно подальше от дома. И так, чтобы никто не заметил.

Она, уже почти догадавшись, что у него в руках, взяла свёрток, медленно, словно в нём сидел ядовитый паук или скорпион, развернула.

– Осторожнее! – крикнул Глеб. – Не касайся его пальцами! Я два часа протирал…

Это был пистолет. Чёрный, матовый, пахнущий горькой смазкой и ещё чем-то, что сразу напомнило Ольге Чечню. Держа его через газету, она повернула его стволом к себе, осмотрела полированную поверхность ствольной коробки… Маленький, крепенький, изящный мерзавец. Из его ствола вылетела пуля, которая ранила Сергея. Словно злобная и очень опасная собачка – на кого натравишь, того и укусит.

– Заряжен? – спросила Ольга, продолжая рассматривать оружие.

– Нет… В смысле, ствол чист. А в обойме остались два патрона… Вот только направлять в меня всё равно не надо.

«Боится, – подумала Ольга со странным удовольствием. – Не доверяет. Мало ли что у меня в голове. Да я и сама не знаю, что там у меня… Интересно, а смогла бы я выстрелить в человека?»

– Где ты его взял?

– Купил.

– Зачем?

Ответ дался Глебу не без усилий:

– Чтобы сделать то, что сделал.

– Жаль выбрасывать, – произнесла Ольга. – Красивая штучка. Да мало ли…

Она выразительно взглянула на Глеба.

– Оля, ты меня пугаешь, – попытался отшутиться он, но улыбка получилась жалкой. – Это вещественное доказательство, и от него надо избавиться как можно быстрее.

Она завернула пистолет и затолкала под свитер. Взяла мусорное ведро и вышла на улицу.

Действие, которое сначала представлялось совершенно простым, вдруг обросло массой неприятных ощущений и потребовало огромных нервных затрат. Едва Ольга очутилась на улице, как её стала терзать навязчивая мысль, что на неё пристально смотрят десятки глаз. Она шла к мусорному баку и чувствовала себя так, будто впервые вышла на подиум, причём непричёсанная, да ещё и с мусорным ведром, и зрители в шоке от её прикида. Походка её стала какой-то семенящей, напряжённой, во всём теле появилась скованность, и, как назло, стала больно давить под ребро рукоятка пистолета.

Ольга высыпала ведро и пошла дальше, в другие дворы, чтобы выбросить пистолет там. Но уже через минуту поняла, что со своим ведром она выглядит вовсе не естественно, как сначала думалось, а необычно, и прохожие недоброжелательно косятся на неё и даже морщатся – примета-то плохая! Пришлось закинуть ведро в кусты. Теперь Ольга мобилизовала все силы, чтобы правдоподобно изобразить прогуливающуюся беззаботную девушку. Ей трудно было судить, насколько это у неё получалось, потому что все её мысли были обращены к пистолету, обжигающему ей живот. Как назло, пистолет начал потихоньку подниматься выше, и чтобы он не выпал, Ольге приходилось незаметно поправлять его.

Когда она зашла в чужой двор, то сразу поняла, что не удастся избавиться от пистолета незаметно. У каждого подъезда, мимо которого она проходила, сидели вездесущие глазастые бабушки, и Ольге казалось, что они знают, что у неё под свитером, и для какой цели пришла сюда. Чтобы не мозолить людям глаза, Ольга пошла в следующий двор, но там у мусорного бака дрались бомжи, и ей пришлось пойти дальше.

«Что ж это такое? – нервничала Ольга. – Газетный свёрток не могу выкинуть!» Она дошла до новостроек и направилась вдоль незаселённого дома к большому контейнеру, заполненному строительным мусором. По пути дважды оглянулась. «Это я зря! – тотчас подумала она. – Человек, который оглядывается, сразу привлекает к себе внимание». Она повернула голову, глядя на тёмные, забрызганные побелкой окна. Увидела своё отражение и ужаснулась. «Вот же глупая голова! – начала ругать она себя. – Вырядилась в красную куртку, которую за километр видно. Надо было надеть что-нибудь серенькое, неприметное…»

У контейнера всё же пришлось остановиться. Пистолет, как назло, зацепился за поясной ремень и никак не хотел вылезать. На беду порвалась газета, и Ольга машинально схватилась за чёрный ствол. «Отпечатки пальцев! – подумала она, чувствуя, как от страха слабеют колени. – Надо протереть. Но не здесь же!»

Она не знала, что делать. Даже самый ленивый и нелюбознательный новосёл обратил бы на неё внимание, окажись он рядом. Уже слишком долго торчала она у контейнера, да ещё производила руками какие-то странные движения на уровне живота.

– Девушка! Девушка, можно вас на секунду?

Ольга обмерла. У неё онемели кончики пальцев, и она перестала чувствовать ствол пистолета. Медленно повернула голову, ни жива, ни мертва. Мужчина с обширной лысиной, улыбаясь краем рта, шёл к ней. Ольга опомнилась, рывком одёрнула свитер. «Может, бежать? Выкинуть пистолет и бежать?» – молнией ожгла мысль.

– Девушка, можно вас спросить…

«Сейчас как заломит мне руку, как рявкнет в лицо: стоять! милиция!»

Он приближался, и она физически ощущала боль: какая-то неведомая сила жгла, корежила её тело. Какая у него отвратительная, самодовольная улыбка! Как же, поймал с поличным. Выследил…

– У меня всего один маленький вопросик…

Ага, как же! Так она и поверила, что всего один, и маленький. Всю душу на допросах наизнанку вывернет. Влезет в самые тайные уголки личной жизни… Мужчина, продолжая улыбаться краем рта, медленно опустил руку в карман куртки. Наручники готовит. Какой стыд – идти среди людей в наручниках. Ольге как-то раз довелось видеть мужчину в наручниках. Его выводили из супермаркета, и вид у него был затравленный и жалкий. А как, должно быть, ужасно выглядит женщина в наручниках…

Она круто повернулась и, прижимая к животу пистолет, со всех ног побежала прочь. Быстрее, быстрее! Ветер в ушах, цокот каблуков по асфальту, подъезды проносятся мимо, словно вагоны поезда, дыхание рвётся из груди с хрипом, со стоном, и силы уже кончаются, а страх всё подгоняет, словно арапником по спине…

Едва не падая, Ольга добежала до угла дома и там всё-таки остановилась, оглянулась. Мужчина вовсе не преследовал её. Он стоял у мусорного контейнера, сжимая в руке обрывок бумажки, и с недоумением смотрел Ольге вслед.

– Выкинула? – спросил Глеб, когда Ольга вернулась домой.

– Выкинула.

* * *

Участковый, который допрашивал Ольгу, был прав. Через день из прокуратуры с нарочным прислали повестку.

Следователем оказалась женщина лет сорока, полноватая, с очень коротким «ёжиком», выкрашенным в едко-жёлтый цвет. Ольга вошла в кабинет в тот момент, когда следователь поливала из чайника многочисленные цветы в горшках. Они стояли повсюду: на подоконнике, на шкафах и даже на столе.

– Заходите, Оленька, – неожиданно ласково пригласила следователь. – Вот я ещё кактусу дам попить… Садитесь, не стойте. Терпеть не могу, когда у меня в кабинете стоят.

Приветливый тон хозяйки кабинета вовсе не успокоил Ольгу, а даже наоборот. Она стала чувствовать себя как на минном поле: знала, что где-то кроется опасность, но где именно, в каком месте – вопрос. Села на стул и как раз оказалась под разлапистой веткой веерной пальмы.

– А у вас дома есть цветы? – продолжала общение следователь, сосредоточенно поливая мохнатый кактус. – Мне, например, очень нравится кротон. На подоконнике видите? Этакий гибрид каштана с магнолией. Если ему дать много солнечного света, то каждый лист приобретёт неповторимую индивидуальную окраску: от оранжевого и жёлтого до бурого и коричневого. Но у моего все листья зелёные. Света мало. А где я возьму много солнца, если эта сторона северная? Сколько раз просила начальника, чтобы поменял кабинет – всё без толку. Никому мои цветочки не нужны…

Она вытерла руки полотенцем и села на стол.

– Как спалось? – снова задала она неожиданный вопрос, и Ольга напряглась, как на очень серьёзном экзамене. Ей казалось, что посредством вот таких отстранённых вопросов следователь в два счёта выудит из неё правду. Ольга неопределенно пожала плечами, а следователь, надев очки и склонившись над бумагами, пробормотала:

–А вот я плохо сплю. То ли из-за магнитных бурь, то ли… Кстати, а кто такой Глеб Матвеев?

Вот оно! Ольге показалось, что в неё выстрелили из лука, и стрела пронзила грудную клетку насквозь. Следователь вскинула голову и в упор посмотрела Ольге в глаза. Ольга только набрала в лёгкие воздуха, чтобы начать рассказывать о давней дружбе с молодым предпринимателем, как следователь махнула рукой и снова опустила взгляд.

– Впрочем, если не хотите, можете не отвечать.

Это не допрос! Это пытка какая-то! Ольга словно в футбольный мяч превратилась, и её пинают с одного края поля на другой, и невозможно определить, откуда последует удар, и куда она полетит. Хаос в мыслях и чувствах!

– Почему же? – пробормотала она, испугавшись того, что её молчание следователь может истолковать не в её пользу. – Я могу ответить. Это мой старый знакомый. Я знаю его много лет. У нас хорошие приятельские отношения…

– А вы не знаете, где он сейчас может быть? – перебила следователь.

– На работе, должно быть…

– Да в том-то и дело, что третьи сутки ни на работе, ни дома его нет. Коллеги беспокоятся… Вы давно видели его в последний раз?.. Хотя, ладно, это не имеет никакого отношения к нашему делу… Вот, почитайте – это с ваших слов записал участковый. Если всё верно, распишитесь и поставьте дату.

Следователь протянула Ольге лист свидетельского опроса. События развивались столь быстро и непредсказуемо, что Ольга растерялась, сознание её наполнил туман, и она долго пялилась на мелкие рукописные буквы, не понимая их смысла.

– Если есть желание дополнить показания – пожалуйста, – произнесла следователь, не поднимая головы. – Может, вспомнили что-нибудь. Или появилась потребность быть более откровенной со следственными органами.

Неимоверное усилие потребовалось Ольге, чтобы дочитать текст до конца и понять, что там идёт речь вовсе не о Глебе, как она предполагала. «Зачем же она спрашивала про него? – думала Ольга, нервно мусоля краешек опросного листа. – Догадывается, что он прячется у меня? Или это был безобидный и естественный вопрос – у кого ещё спросить о Глебе, как не у его подруги?»

– Ну? – поторопила следователь. – Что-нибудь не так?

Ольге пришлось ещё раз прочитать текст. Всё верно. Возвращалась из магазина со своим другом Сергеем Рябцевым. Около подъезда в него кто-то дважды выстрелил. Ольга кинулась на колени, чтобы приподнять раненого и стала звать на помощь. Кто стрелял – не видела.

– Всё так, – ответила Ольга и расписалась.

– Раз так, то давайте лист сюда, – усмехнулась следователь и протянула руку. Даже не взглянув на подпись, она отправила лист в ящик стола таким небрежным жестом, как в мусорную корзину.

– Скажите, а вы с Рябцевым давно знакомы? – спросила она, поворачивая зеркальце на подставке так, чтобы видеть в нём себя.

Вопрос снова будто пронзил Ольгу насквозь. «Как же ответить? – лихорадочно думала она, делая вид, что сосредоточенно вспоминает. – Сказать, что познакомились совсем недавно? Или, наоборот, что знакомы уже давно?»

– Наверное… Полгода наверняка уже будет… Или даже больше, – с трудом ответила Ольга.

Следователь кивнула, вздохнула.

– Я почему спрашиваю, – сказала она, приблизившись к зеркалу. Послюнявила кончик пальца и пригладила бровь. – Сейчас молодёжь такая – даты, символы, юбилеи для них совершенно пустые понятия. Я вот прекрасно помню дни, когда я познакомилась со своим мужем, когда он впервые меня поцеловал, когда признался в любви… Нет-нет, голубушка, это вовсе не в укор вам. Просто сейчас время другое. Сентиментальности меньше, расчёта и практичности больше.

Ольга кивала, соглашаясь.

– Может, это и правильно, – продолжала следователь. – Зачем забивать голову всякой ерундой? Тем более что первых свиданий у вас могло быть несколько. Сегодня Сергей, завтра Глеб, послезавтра ещё кто-то… Вы не обижаетесь на мою прямоту? Кстати, а с Глебом вы познакомились раньше, чем с Сергеем, или… или как?

«Как она давит! Как давит! – с ужасом думала Ольга. – Петля на шее! Неспроста она задает эти вопросы. Господи, помоги мне!»

– С Глебом? – зачем-то переспросила Ольга, оттягивая свой ответ в отчаянной надежде, что её озарит какая-нибудь спасительная мысль. – Глеб – это старая песня. Мы с ним почти как сестра и брат. Мы были знакомы, когда я ещё дочь не родила. И мой бывший муж его хорошо знал. Они по бизнесу пересекались…

«Что я несу? Причём тут бывший муж?» – мысленно ужаснулась Ольга, но следователь, похоже, слушала её невнимательно, а потом и вовсе отвлеклась на телефонный звонок. Минуты две она разговаривала, а точнее, слушала трубку, при этом лишь единожды произнесла «Вот так даже?», и всё это время не сводила с Ольги взгляда. Положив трубку, она некоторое время сверлила Ольгу своим чуть насмешливым взглядом, от которого Ольга начала увядала, как сорванный цветок. Наконец, следователь вынула из органайзера визитную карточку, протянула Ольге и сказала:

– Звоните мне, голубушка, в любое время дня и ночи.

Ольга онемевшей рукой взяла визитку, растерянно взглянула на неё и произнесла:

– А зачем звонить?

– Как зачем? – усмехнулась следователь. – Как зачем? Чтобы я смогла докопаться до истины. Ведь вы хотите, чтобы я разыскала убийцу вашего друга? Хотите?

Ольга неуверенно кивнула и как на ватных ногах вышла из кабинета.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Она торопится изо всех сил, но всё равно катастрофически опаздывает. Дела наваливаются на неё, становятся в очередь, толкаются, требуют к себе первоочередного внимания. Ольга растеряна. Она застывает на краю тротуара, и проезжающая мимо машина обливает её грязной водой.

Ольге кажется, что её сознание от изобилия мыслей и проблем взрывается, как паровой котел, в котором создалось критическое давление, и она не может сосредоточиться, не может вспомнить, что должна сделать, за что взяться. «Спокойно! – говорит она себе. – Без паники! Не надо решать проблемы завтрашнего дня, тем более что их может и не быть!»

Это внушение немного успокаивает её. Для начала надо зайти в магазин и набрать продуктов. Затем взять такси и сгонять в больницу к Сергею. Потом забрать из садика Ксюшу, отвести её домой и к семи вечера успеть в фитнес-клуб на собеседование. Да ещё составить и отправить два резюме: в магазин строительных материалов и в медицинский центр. Она ищет работу. С частичной занятостью и терпимым окладом. Но предлагают почему-то совсем не то, что она ищет.

С тяжёлыми продуктовыми пакетами Ольга идёт домой. Тонкие, как верёвки, ручки больно впились в ладони. Как ножи… Ольга вспоминает, как ударила ножом Глеба, и её сердце снова сжимается от жалости и страха. Дура, дура соломой набитая! Ведь могла убить его сгоряча. И что? Идти в тюрьму, оставлять Сергея на больничной койке, а Ксюшу – слабой после болезни маме? Никогда нельзя давать чувствам волю. Надо думать о последствиях. Выверять каждый шаг, просчитывать ходы. Особенно сейчас…

Её обгоняет милицейская машина, и Ольга неосознанно останавливается, а потом кидается к красной двери какого-то магазина. Эта машина наверняка гналась за ней! Рыжая следовательша пустила церберов по её следам… Ольга тяжело дышит, смотрит через жалюзи, закрывающие окно, на улицу. Машина катится дальше по улице, ярко вспыхивают красные тормозные огни… Сейчас развернётся?.. Но нет, машина сворачивает во дворы.

– Вам что-нибудь подсказать?

Ольга оборачивается. За прилавком стоит молодая женщина, с каким-то скрытым смыслом улыбается. Ольга оглядывает витрины. Да это же магазин «Интим»! Повсюду вульгарно демонстрируют себя сморщенные субстанции телесного цвета. Омерзительные муляжи, силиконовые обрезки человеческих тел, аккумулирующие в себе порочную похоть. Ольга чувствует, как к горлу подкатывает тошнота. Она выходит из магазина, и за её – спиной мелодично звякает колокольчик.

Она озирается по сторонам. Милицейской машины не видно. Похоже, она вовсе не гналась за Ольгой. Мало ли забот у милиции! Ольга задыхается от липкого, удушливого страха. Так дальше жить нельзя! Сколько ещё это будет длиться? Что будет завтра? Надо гнать Глеба из дома поганой метлой. Пусть убирается, пусть сам несёт свой крест.

Злость переполняет её. Ольга заходит в свой подъезд, ногой распахнув дверь. Лифт не работает, и ей приходится идти на пятый этаж пешком.

– Ничего, – нараспев бормочет она, едва справляясь с тяжёлым дыханием. – Из этого состоит жизнь… Бывает и хуже… Лифт, сумки – какая, однако, чепуха…

Наконец, она добирается до пятого этажа. Смотрит на соседскую квартиру, на тёмный глазок. Наверняка тётя Вера следит за ней. Пусть следит! Пусть хоть все глаза просмотрит!

Ольга показывает дверному глазку язык, опускает пакеты на пол и достаёт ключи. «Надо ко всему относиться с юмором, – думает она, отпирая дверь. – Даже если очень хочется плакать. Иначе можно сойти с ума… На сколько меня ещё хватит?»

* * *

Глеб медленно показывается из-за стены. Сначала видны только ухо и глаз. Затем голова. И, наконец, он решает выйти из своего укрытия.

– Привет, – едва слышно шепчет он и кидает испуганный взгляд на дверь. – Замок заперла?

У него даже не возникает мысли взять тяжёлые пакеты и отнести их на кухню. Он думает о своей безопасности. Ему страшно, и он не скрывает этого. Сейчас он кажется Ольге отвратительным. Она хватает пакеты и босиком идет на кухню. С грохотом кидает покупки на стол.

– Ну? Что следователь говорил? О чём спрашивал? – шепчет Глеб.

– О тебе спрашивал! – громко и злобно отвечает Ольга.

Глеб кривится как от боли и кидается закрывать кухонную дверь.

– Ты что кричишь так громко? – шепчет он, округляя глаза. – Через воздуховод соседи услышат!

– А мне наплевать!

– Олюшка, тише! Пожалуйста! Прошу тебя! Я же о тебе беспокоюсь!

Он унижается перед ней, будто молит о пощаде. Ольга открывает холодильник и закидывает туда пачки сыра, масла, батон докторской колбасы. Глеб, молча, сопит. Он не рискует повторить свой вопрос и терпеливо ждёт, когда Ольга смилостивиться и сама расскажет о допросе. Она знает, что он мучается от неведенья, от страха, но старается ударить как можно больней.

– Докладываю: следователь спрашивала про тебя! – чеканя каждое слово, произносит Ольга.

– Спрашивала? – едва слышно произносит Глеб, бледнеет, медленно опускается на стул и начинает неудержимо заикаться: – А… а-а… а что… что она спрашивала?

– Интересовалась, почему ты не ходишь на работу!

Ольга бьёт с удовольствием. Она даже не пытается скрыть улыбку.

– Чёрт возьми, – бормочет Глеб и начинает яростно чесать голову. – Надо было сразу позвонить директору. Но сейчас звонить не стоит, телефон могут прослушивать… Что ж нам делать, Оленька?

Она обращает внимание на его вопрос и немедленно парирует.

– Не нам, а тебе. Но я не знаю, что тебе делать. Ты слишком много уже сделал!

Он соглашается, кивает, но молчит. Чешет, без устали чешет голову. Ольга замечает, что повязка на его запястье пропитана кровью. «Ну и ладно! А мне какое дело до его раны!» – думает она и уже хочет выйти из кухни, как взгляд её падает на нож, стоящий торчком в деревянном футляре, и снова на неё обрушивается гнетущее чувство вины. «Ксюша увидит кровь и испугается», – думает Ольга, пытаясь обмануть себя.

– Ты перевязку делал? – спрашивает она.

– Утром мама… твоя мама делала, – отвечает Глеб, поправляя несвежий и разлохмаченный с краю бинт. – Но я потом надумал форточку отремонтировать, чтобы плотнее закрывалась, и нечаянно отвёрткой по ране саданул.

– Сдалась тебе эта форточка? – ворчит Ольга, доставая аптечку.

– Она не плотно закрывалась. Соседи могли услышать мой голос…

Ольга разматывает липкий бинт. Хочет показать, что эта процедура ей – как наказание, и всё же старается, чтобы Глебу не было больно. Она слышит, как он кряхтит, скрипит зубами. Видит жуткий рубец с мясо-красными воспалёнными краями. Кровь стекает Глебу на локоть и капает на стол. Его боль передается ей. Она видит результат своего поступка. Кем бы ни был Глеб, но по её вине он страдает. И Ольга уже не злорадствует, уже жалеет, что так жёстко сказала ему о следователе.

– Я бы позвонил директору, – говорит Глеб, – а вдруг засекут твой телефон, и у тебя будут неприятности.

– Ты думаешь, что у меня их нет?

– Лучше через почту отправить факсом заявление об отпуске. И тогда на работе меня не будут искать. Нет меня. Уехал на месяц. Сел за руль и уехал. Никто не знает куда. Правильно?

Ольга рассматривает рану. По краям она начинает гноиться.

– Не нравится мне, как врач тебя заштопал, – бормочет Ольга и вскрывает упаковку со стерильным бинтом.

– Да чёрт со мной! – равнодушно отвечает Глеб и его взгляд становится отстранённым и безжизненным, как бы обращённым куда-то вглубь себя, в беспросветную тьму. – Жизнь кончилась…

– Ой! – нарочито скептически восклицает Ольга. – Чья бы корова мычала. Жизнь твоя кончилась… Это ты чуть не лишил человека жизни! А сам, вместо того, чтобы на нарах сидеть, кайфуешь у меня под крылышком.

– Разве это кайф – видеть, как ты удаляешься от меня? – возражает Глеб. – Я ведь здесь остался, потому что ещё жива надежда. Думаешь, мне спрятаться больше негде? Думаешь, я не мог нанять киллера? Если бы не любил тебя, так бы и сделал. Но разумом я уже не владел, ревность играла со мной по своему разумению.

– Не дёргайся!

– Да брось ты этот бинт! Не нужна мне повязка. Ничего я не хочу. Зачем макияж наводить, если голову рубить будут? Ты скажи, Оля, ты не стесняйся: мне уйти?

– Да сиди уже, не трави душу!

– Одно твоё слово – и я уйду. Я, конечно, заноза в твоём сердце, но ты меня не жалей. И не переживай, когда меня за решётку кинут. Я там долго не задержусь. Месяц, два – и меня вынесут из камеры ногами вперёд. Не тот я человек, чтобы смириться с судьбой. Слишком много души тебе отдано, чтобы выжить в разлуке…

– Замолчи же ты!

– Как молчать, если слова словно слёзы, и их не удержишь?

Ольга склоняется над рукой Глеба, пытается надорвать зубами бинт, чтобы связать его узелком, но Глеб вдруг обхватывает её голову ладонями и начинает неистово целовать волосы.

– Глеб, – сквозь зубы цедит Ольга. – Я тебя ударю…

– Ударь, – шепчет он. – Ударь, милая. Добей меня. Зачем мучить подраненное животное? Я – прожитый день, прочитанная книга… Вытри об меня ноги, выкинь на мусорную свалку…

Он рывком поднимает её на ноги, жадно целует в лоб, щёки, подбородок. Ольга прячет лицо, сопротивляется.

– Глеб!

– Ударь же меня опять… Схвати нож… Освободи меня от пыток видеть тебя…

– Ты… ты подонок…

Она не в силах совладать с ним. Глеб хватает её в охапку, несёт в комнату и опускает на диван. Она бьёт его по лицу. Бинт разматывается, падает ей на шею, как петля. Близко-близко она видит малиновую рану, и кровь срывается с неё тяжёлыми каплями.

– Любимая моя, единственная моя, – бормочет Глеб. – Всё у меня забрала… Ничегошеньки мне не оставила… Скажи только слово – я встану и уйду… Только слово, и ты меня уже никогда не увидишь…

Она плачет, кусает губы. Может, чтобы не закричать от бессилья, может, чтобы не сказать то, о чём он просит.

* * *

Застёгивая на ходу белый халат, Ольга подбежала к двери, дёрнула за ручку так сильно, что зазвенело стекло. Дверь приоткрылась ровно на столько, что можно было просунуть кончик туфли, и Ольга тотчас это сделала.

– Поздно уже! – громко сказала пожилая санитарка, заслоняя собой проход. – Посещения закончены!

– Я так торопилась, – заговорила Ольга, продолжая проталкивать себя вперёд. – Электричка опоздала, на работе задержали, я со всех ног неслась, едва в магазин успела забежать…

– Поздно, девушка! – уже не так категорично произнесла старушка, и тут посторонилась, чтобы позволить кому-то выйти из хирургического отделения. Воспользовавшись этим, Ольга немедленно проскользнула за дверь и вдруг нос к носу столкнулась с Катей.

Катя была сама на себя не похожа. Щеки её полыхали румянцем, малиновые пятна покрывали шею и верхнюю часть впалой груди, не прикрытую широким воротником блузки. Глаза её словно обмелели и стали тусклыми, веки обессилено опустились, волосы растрепались. Не узнав Ольгу в первое мгновение, Катя уже намерилась оттолкнуть её, чтобы освободить себе путь, как вдруг её тонкие губы разомкнулись и надломились, как от страшной и резкой боли.

– Ты-и-и-и! – протянула она, мгновенно придя в бешенство. – Тварь! Что ты с ним сделала!

Ольга не успела сообразить, как Катя вцепилась ей в волосы и попыталась притянуть её голову к своим худым коленкам, чтобы ударить по лицу.

– Эй, эй! – закричала санитарка. – Вы что ж это! Запрещено!

– Тварь! Тварь! – громко вопила Катя, таская Ольгу за волосы, но не устояла, тонкий каблук хрустнул, нога девушки подломилась и, чтобы сохранить равновесие и не упасть, Катя разжала пальцы. Санитарке этого было достаточно, чтобы оказаться между девушками.

– Запрещено! – сильным голосом объявила она, отталкивая девушек подальше друг от друга. – Вы что ж это себе позволяете?! В хирургическом! Отделении! Сейчас охрану вызову!

– Тварь, – всхлипывала Катя уже тихо и жалобно, и заливалась слезами. Её лицо было чёрным от туши. Сняв туфлю, она оторвала болтающийся на кожаном лоскутке каблук и отшвырнула его.

– Катя, – хриплым голосом произнесла Ольга, ещё не зная, что собирается сказать, но соперница, утопая в своём безутешном горе, не стала слушать, прижала ладони к лицу и заплакала навзрыд. Прихрамывая, она быстро вышла в фойе, а оттуда на улицу.

– Иди уж, – сжалилась санитарка. – Коль тебе ни за что, ни про что досталось…

Ольга всё стояла и смотрела, как под проливным дождём, припадая на сломанную туфлю, идёт худенькая девушка, ослепшая от слёз, замкнувшаяся в тесном чёрном пространстве своего бесконечного несчастья. И вдруг почувствовала облегчение.

* * *

Врач долго протирал очки о край халата. Подышит, протрёт и посмотрит на свет. Потом опять всё сначала.

– Ещё одна жена? – спросил он у Ольги.

– Я не ещё одна, – ответила Ольга. – Я единственная.

– Значит, ещё одна единственная, – поправил себя врач. – Ну, коль назвалась груздем… Зайдите!

Он пригласил её в кабинет, сел за стол и положил перед собой кипу рецептурных бланков. Ольга стояла рядом и смотрела, как он что-то бегло и неразборчиво пишет на них. Исписал один, затем взялся за второй, потом за третий… Наконец, проштамповал рецепты личной печатью и сдвинул бумажки на край стола, поближе к Ольге.

– Это далеко не все лекарства, которые нужны Рябцеву для выздоровления, – сказал он, избегая смотреть Ольге в глаза. – Но больница не располагает даже этой частью. Стоят эти лекарства дорого. Очень дорого.

– Выписывайте ещё! Всё, что ему нужно, – произнесла Ольга, пряча рецепты в сумочку.

– Я уже выписал. И отдал девушке, которая приходила до вас.

– Но почему… – пробормотала Ольга и вдруг сорвалась на крик: – Какое вы имели право раздавать рецепты каким-то посторонним?! Кто вам позволил?! Вы…

Врач вдруг с силой хлопнул ладонью по столу и встал.

– Вот что, девоньки! – сказал он грубо, исподлобья глядя Ольге в глаза. – Вы для начала приглушите свои бабские эмоции, забудьте о своих претензиях и всем скопом поднимите Рябцева на ноги, помогите вернуть ему здоровье, а уж потом делите его между собой. Но не сейчас, когда он одной ногой в могиле стоит! Не сейчас!

Ольга судорожно сглотнула, попятилась к двери.

– Можете зайти к нему, – тише добавил врач. – Даю пять минут. Всё, время пошло!

* * *

Сергей не изменился – всё так же неподвижен, свинцово бледен, всё так же рядом с ним старательно пыхтит аппарат искусственного дыхания. Ольга не плачет, сидит на стуле ровно, в тугой, натянутой как струна позе, руки лодочкой лежат на коленях. Она безотрывно смотрит на родное лицо. Ей уже кажется, что так было всегда, что Сергей всегда был таким, на этой больничной кровати он родился и здесь же стал взрослым. А его смех, поцелуи, отвагу, его крепкие объятия и горячее дыхание она всего лишь создала в своем воображении.

Она почти спокойна. И не переполняют её горячие чувства, не задыхается она от желания кинуться перед койкой на колени и вымаливать у Сергея прощение. О том, что случилось дома час назад, она вспоминает как малоприятный фильм. Посмотрела – и забыла. И настойчивые руки Глеба, и его учащённое дыхание, и размотавшийся бинт, и его локти, упирающиеся в подушку – всё это кадры из фильма. Потому что в жизни этого не могло быть. Потому что это настолько дико, настолько низко, настолько некрасиво, что в реальности этого быть не могло… Нет, нет, не могло! Этого не было! Этого никогда не было и никогда не будет, потому что Ольга любит Сергея…

Она поднимается со стула, обходит койку, не отрывая взгляда от белого лица. «Ты выживешь, – мысленно говорит она. – У тебя впереди долгая и счастливая жизнь. Ты её достоин. Ты заслужил её».

* * *

Ксюша, зайдя в квартиру, первым делом кидается Глебу на шею. Он подхватывает её, отрывает от пола и кружит. Девочка заливисто смеётся. Ольга разувается и старается не смотреть на эту слащавую и лживую идиллию.

– Только не называй меня дядей, – шепчет он ей на ухо. – Зови меня… ну, скажем, Медвежонком. Это будет наш большой секрет. Договорились?

– Договорились, Медвежонок! – принимает игру Ксюша.

– И никому-никому не рассказывай, что я здесь живу. Храни эту тайну даже от твоих самых лучших друзей.

– Ладно, ладно! – нетерпеливо соглашается девочка, хватает Глеба за руку и пытается увести к себе в комнату.

Ольге стыдно и тяжело смотреть Глебу в глаза, а он, чувствуя это, нарочно пытается поймать ее взгляд.

– Я уже соскучился по тебе, – тихо произносит он, помогая ей снять плащ. – А почему ты молчишь?

– А ты ждёшь, что я скажу тебе то же самое?

Он пожимает плечами. Ольга замечает, что он уже не выглядит столь затравленно, как прежде. В его глазах можно уловить слабый отголосок некой упоительной победы. «Животное!» – думает она и тотчас старается отвлечься от этой темы:

– Глеб, я хочу с тобой поговорить.

Ксюшу приходится изолировать на кухне. Ольга ставит перед ней тарелку с макаронами и котлетой и предупреждает, что если не съест всё, то не будет играть с дядей Глебом. «Я сама приучаю к нему ребенка», – отрешенно думает она, но понятия не имеет, что можно сделать, чтобы было наоборот.

Глеб спокоен. Он сидит, закинув ногу за ногу, смотрит на Ольгу пытливо, и края его губ едва заметно подрагивают, словно Глеб с трудом сдерживает улыбку.

– И сколько это будет продолжаться? – спрашивает Ольга.

– Что «это»? – уточняет он.

– Как ты собираешься жить дальше, Глеб? – повышает голос Ольга. – Ты долго будешь прятаться? Долго будет продолжаться эта конспирация с медвежатами, перешёптываньем?

– Я бы уехал к себе, но боюсь, что у квартиры выставлена засада.

– А ты не боишься, что в один прекрасный момент сюда ворвутся омоновцы с обыском?

– А что ты предлагаешь?

– Я ничего не предлагаю. Я спрашиваю тебя, как ты собираешься жить дальше? Ведь ты должен думать о завтрашнем дне?

– Должен, – соглашается Глеб. – Но я не хочу. Что будет, того не миновать. Я с тобой рядом, и это уже счастье.

– А мне что прикажешь делать? Мне надоело выходить из квартиры тайком. Надоело прятаться, вздрагивать при виде милицейской машины, лгать и выкручиваться на допросах.

– Я тебя не заставляю это делать. Можешь сказать правду. Мне будет приятно, что ты хоть что-нибудь сделаешь для меня.

– Что ж, ладно! – обещает Ольга, выходит из комнаты и с треском захлопывает за собой дверь.

* * *

Мама крутится вокруг Глеба, будто он её любимый сын. И добавки предложит, и заискивающе спросит, какое блюдо он больше всего любит, и расспросит о работе. В эти минуты Ольга чувствует себя так, будто находится среди заговорщиков, которые плетут вокруг неё интриги и желают ей зла.

«Сама заварила кашу, а расхлебывать приходится мне!» – с негодованием думает Ольга о матери, отказывается от ужина и выходит из кухни.

Нескоро мама заглядывает к ней в комнату, спрашивает, не заболела ли. Ольга пытается поговорить с ней на тему, которая не дает ей покоя:

– Мама, как дальше жить будем?

Мама делает вид, что не понимает вопроса и начинает что-то бормотать про пенсию и премиальные, которые вот-вот ей выдадут на работе.

– Я не о деньгах, – перебивает Ольга. – Я о Глебе. Мама, я хочу, чтобы он ушёл.

– А я не хочу, – на удивление спокойно и твёрдо отвечает мама.

– Наша жизнь превращается в пытку! – убеждает Ольга. – Мы как на пороховой бочке сидим! Ты понимаешь, что мы занимаемся укрывательством преступника?

– Я не считаю Глеба преступником, – спокойно отвечает мать. – Он выстрелил от безысходности, от отчаяния. Ты в большей степени виновата в том, что случилось. Когда мужчины дерутся из-за женщины, виновата всегда женщина. Потому что она – провокатор.

– Хорошо, Глеб не преступник, – Ольга изо всех сил старается говорить спокойно. – Но он чужой нам человек. Пусть уходит и сам решает свои проблемы.

– Я его должница, – ровным голосом отвечает мама. – Он спас мне жизнь, и я обязана ему помочь.

– Пока ты будешь ему помогать, я сойду с ума.

– Я обязана ему помочь, – как заговоренная повторяет мама.