Помнится, были годы, когда посещение «Макдоналдса» становилось значительным событием для всей семьи и было это не менее престижным, чем, к примеру, званый ужин в английском посольстве. Впрочем, в посольства нас тогда никто не приглашал, а вот проторчать два часа в очереди на Пушкинской площади Первопристольной, чтобы попасть в заветную дверь королевства фастфуда, считалось делом обычным не только для гостей столицы и лимиты, но и вполне гламурных москвичей. И не рассказывайте мне сказки, хулители нездорового питания и ратующие за национальную кухню патриоты, – когда в Москве появился первый «Макдоналдс», буквально все поняли: Россия будет великой страной, поскольку сделала первый шаг в общество потребления.

Дальше, понятно, все пошло само по себе, покатилось, гремя на ухабах российской ментальности и запутанной полубандитской экономики. Про «Макдоналдс» и думать забыли, пришли новые символы: очереди у Сбербанка и стальных дверей МММ, Железный Феликс, опутанный такелажем и покидающий постамент на Лу­бянке, нищий дрожащей рукой пересчитывает крохоборскую милостыню миллиона на полтора-два – все те незабываемые реалии, в которых и суть, и аромат эпохи. Но «Макдоналдс» – о, это особое ощущение распахнувшихся дверей в запретное и недостижимое – он все-таки подарил тогда нечто, что сегодня стыдливо мы не хотим признавать за настоящее чувство. А оно называется – предощущение свободы, и оно острее самой этой свободы, ведь оно – когда еще можно не все, но уже что-то, овеществленное и чужое. Его можно потрогать, увидеть, обонять – романтичный запах пенящегося раскаленного масла, золотистых полосок картофеля, хлеба, загра­ничной котлеты… И нутром, каким-то интуитивным инсайтом ощутить приближе­ние заветного мига свободы. И ради этого наркотического предощущения никто не станет переживать о двух часах толкучки в возбужденной толпе.

Короче, я не о Маке, поскольку свою символическую функцию в России он уже выполнил и более к ней не вернется. Днями ресторан открылся в Ульяновске и вот символом, разумеется, никаким не стал, да и не мог стать. Хотя маркером настрое­ний или признаком социальных ожиданий – возможно. Любопытна реакция горожан на это – событие-не событие, но все же позитивную новость. Позитивную потому, что по мне, если открывают не газовую камеру или притон с рулеткой и одноруким бандитом, опиумную курильню или что-нибудь в этом роде – так это и хорошо. Пусть открывается все, куда можно прийти добровольно, а уйти без наряда мили­ции. Горожане раскололись пополам – одни ругая его почем зря в Интернете, другие сбиваясь в очередь перед входом. Нет единодушия, как нет и символа.

А вот подумать о символах, которые дарят предощущение надежды не только выступающим с двусмысленными спичами чиновникам, но и народу, пожалуй, не лишне. Это ведь часть здорового или больного эмоционального фона. Задумываясь над этим, особой перспективы как-то и не наблюдаешь. Вот сколько раз убеждал себя после очередного помпезного расчленения ленточек и довольно унылого фуршета – ну вот оно, появилось: торговый комплекс, в котором, как в настоящем западном супермаркете, есть почти все и еще много места, или другого комплекса, где эскалаторы полого уходят в стеклянные купола, а вокруг хром и стекло, – вот оно появилось и теперь-то мы уж точно достигнем. Ан, нет – не приходит! Не убеждает все это торговое благоденствие в неотвратимости светлого будущего.

Чуть дрогнуло, когда отремонтированный театр впервые после реконструкции рас­пахнул двери и новый чудесный зал как-то по-доброму царапнул сердце надеждой – неужели и у нас ЭТО (ну культура, к примеру) случится. А вот мост, хоть и Пре­зидентский, – совсем не задел, может быть потому, что вместо удивления и надежды принес чувство облегчения, как в мультфильме: строили мы строили и наконец по­строили… А вообще, я по нему ездить боюсь, потому что строили его, мягко говоря, торопясь к некоей дате, а как это бывает у нас – рассказывать, конечно, не надо. Так что не символ тот мост, явно не символ.

Эфраим Севелла, удивительный, великий писатель – Шолом Алейхем нашего времени, – когда вернулся из мучительно долгой эмиграции, шел по улице Тельмана и смотрел на окна своего прежнего дома – элитного приюта писателей и поэтов. Мы снимали фильм про то, что домой по-настоящему нет возврата из прошлого, про то, что только символы прошлого, настоящего и будущего есть истинная связующая нить бытия. «Вот тут я прожил лучшие годы жизни, – говорил он, – а памятник поставили Тельману… Не логично. Если бы памятник поставили мне, то вот те вороны, быть может, были бы к моей персоне более почтительны и не гадили бы мне на голову». А во дворе он остановился, и слезы почти навернулись на его глаза – голос ощутимо дрогнул. «Вот те пеньки были вишнями, которые я когда-то сажал… А теперь только пеньки остались… Вот он, символ, вот он трагический символ моей жизни». Камера взяла крупный план, и вдруг в глазах промелькнуло веселье. Закрытый одним из пеньков, выходил на поверхность еще не оформившийся, но уже с листвой побег. Его поливала какая-то женщина… Новая вишня вырастала на прежнем месте – и она кому-то была нужна. Севелла ничего не сказал, мы быстро ушли. Но, кажется, воплощение символа он увидел иное… Вот что же нам нужно, чтобы ощутить надежду? Пока не знаю и не узнаю, пока не увижу.

Какие признаки процветания или упадка Ульяновска Вы видите?

Александр ЗУБОВ, директор музея-заповедника:

– Давайте возь­мем умные города – Вену, Париж. Все они развиваются так: центральная часть города – это историческое нутро, они ее берегут как зеницу ока. Ничего там не строят, ограждают от транспорта. Для того, чтобы люди пришли и могли на­слаждаться, ностальгировать. Каждый город имеет свою ауру. Проблема урба­низации в том, что камни, бетон, стекло вызывают агрессию, раздражительность, потому что человек там не отдыхает.

В прошлом веке наши архитекторы могли грамотно строить здания, одно было не похоже на другое. Пройдите по улице Гончарова: старые дома не несут никакой нагрузки, агрессии, даже если гулять рядом весь день. И на улице Ле­нина наши старые дома совершенно по-другому влияют на психологию людей. А если пройти по улице Хмельницкого, по проспекту Созидателей, к концу дня вы сойдете с ума от этой урбанизации.

В Вене центральная часть города вся сохранена. Да, есть 17-й район – на­подобие нашей Киндяковки, тоже все в бетоне, в стекле, но это за историческим центром. Если указано на дороге – вело­сипедная линия, то ни один пешеход, ни один мотоциклист на нее не свернет. Они так развиваются – с учетом психологии людей, чтобы люди отдыхали душой и телом.

Нельзя сказать, что мы не развива­емся, но качество развития хромает. У нас уничтожено большое количество хра­мов, их нам никто не вернет. Чемпионат мира будет в Казани, Самаре, Саранске. Они получат современные поля. А у нас у ТЮЗа нет своего здания, нет стационар­ного цирка. В Самаре есть театр оперы и балета, есть балет на льду… В развитии города мы отстаем от соседей.

Сергей ПЕТРОВ, краевед:

– Символы упадка – это транс­порт, ЖКХ, посе­щаемость учреж­дений культуры (недавно заходил в краеведческий музей и узнал, что за день там по­бывали 6 человек), заболеваемость социальными болезнями, преступ­ность, алкоголизм, наркомания. Мы занимаем одно из первых мест в России по заболеваемости СПИДом.

Хотел обратить внимание на за­крытие военных училищ. Кстати, это очень ухудшило демографическую ситуацию. В прежние времена, когда у нас было 3-4 военных училища, боль­шинство курсантов женились здесь, появлялись дети. И если они уезжали по распределению, то у девушек оста­валась связь с родителями. Поэтому дети чаще тут оказывались. Потом, от­служив, люди возвращались. За 10-15 лет население в области возрастало на 100 тысяч человек. Это было связа­но и со строительством «Авиастара», Центра микроэлектроники, много было светлых планов. А сейчас этого ничего нет. В городе царит атмосфера хамства, пессимизма, очень низкий интеллект у руководящих работников.

Есть официальные данные, что люди до 30 лет хотят уехать из Улья­новска в крупные города и за границу. А что касается сельского населения, то до 80% молодежи заявляют, что готовы уехать. Это и понятно. Закры­ваются школы, больницы, библио­теки. Выбивают почву из-под ног. Дороги у нас самые отвратительные в Поволжье. Средняя продолжитель­ность жизни очень низкая. Динамика смертности существенно обгоняет рождаемость. Бум деторождения закончился. Обстановка очень де­прессивная.

Лидия САУРОВА, дирек­тор ОГУК «Ульяновск-Кинофонд»:

– Я считаю, что город развивается. Нет никакого смысла сравнивать про­винцию с Москвой, с Парижем. У каж­дого города есть свое место на карте, не совсем корректно спрашивать, почему люди тянутся в Москву. Это положительно, что люди туда тянутся. Как бы ни был хорош Ульяновск, в Мо­скве всегда возможностей больше.За­метьте, что публичные люди, например политики, – они же все в основном из провинции. Поэтому туда рвется чело­век, который чувствует в себе больший потенциал для самореализации. Это не умаляет значения города, из которого они приехали. Город развивается.

Если говорить о кинематогра­фии, то мы далеко не на последнем месте среди регионов Поволжья. Есть определенные сложившийся нормы, через которые переступать нежелательно. Количество киноза­лов, например. Скажем, в Казани на сегодняшний момент их слишком много открылось, есть некое перена­сыщение. Но жизнь движется: есть перенасыщение – значит, их будут перепрофилировать. А у нас в бли­жайшее время открывается шесть кинозалов в торгово-развлекательном центре «Пушкаревское кольцо», скоро появится многозальный киноцентр «Аквамолл» на Песках. Сказать, что мы не развиваемся, не могу. Когда в мае в Ульяновске проходил кинофестиваль «От всей души» им. Валентины Леонтьевой, то было очень много известных гостей. Люди очень тепло отзывались о нашем городе. Пусть в каких-то областях пока осо­бых результатов нет, но мы пытаемся измениться.