Называя Ивана Александровича Гончарова пассионарием, предвижу упреки: какой же он пассионарий, когда на обломовском диване в сквере его имени можно прочитать: «Здесь я окончательно постиг поэзию лени. И это единственная поэзия, которой я буду верен до гроба, если только нищета не заставит меня приняться за лом и лопату»? Если в «Обломове» Гончаров вывел сам себя в образе литератора с «апатичным лицом», и многие современники угадывали в нем Обломова?

«И все-таки Гончаров – не Обломов. Чтобы предпринять на парусном корабле кругосветное плавание, нужна была решительность, всего менее напоминающая Обломова. Не Обломовым является Гончаров и тогда, когда мы знакомимся с той тщательностью, с которой он писал свои романы, хотя именно вследствие этой тщательности, неизбежно ведущей к медленности, публика и заподозрила Гончарова в обломовщине. Видят авторскую лень там, где на самом деле страшно интенсивная умственная работа», – пишет по этому поводу «Энциклопедический словарь» Брокгауза и Эфрона.

Правда в том, наверное, что Иван Александрович любил и умел шутить, подшучивал и над собой. Нельзя не видеть, что за «поэзией лени» и апатичным лицом Гончарова скрывается и поныне громадный «мир грез». Он выразил себя не в кипучей штольцевской деятельности, а в творческом литературном труде, который требует не только умственных усилий, но и полного сосредоточения и самоотречения от многих житейских радостей. На это способны только пассионарии духа, каким и был И.А.Гончаров. Пассионарии действуют во всех областях общественной жизни, и совсем не обязательно становятся великими личностями. Но все великие личности – да и просто выдающиеся – всегда пассионарны, – говорил автор теории пассионарности Л.Н.Гумилев.

К тому же жизнь Гончарова отнюдь не всегда была спокойной и размеренной, в ней была и настоящая буря. Все мы знаем, что его роман «Обломов» имел всероссийский успех, но до сих пор не вполне отдаем себе отчета, какой травле, какому поношению он подвергся после выхода в свет романа «Обрыв».

Прибегнем опять к цитате из Брокгауза и Эфрона: «Всего десять лет отделяют “Обломова” от “Обрыва”, но страшная перемена произошла за этот короткий срок в группировке общественных партий. Гордо и заносчиво выступило новое поколение на арену русской общественной жизни, и в какие-нибудь три-четыре года порвало всякие связи с прошлым. От прежнего единодушия не осталось и малейшего следа. Общественная мысль разделилась на резко-враждебные течения, не желавшие иметь что-либо общее друг с другом, обменивавшиеся угрозами, тяжкими обвинениями и проклятиями. Поколение, еще так недавно считавшее себя носителем прогресса, было совершенно оттерто: ему бросали в лицо упреки в устарелости, отсталости, даже ретроградстве. Понятно, что озлобление, вызванное этими, в значительной степени незаслуженными упреками, было очень велико.

Гончаров никогда не был близок к передовым элементам; он писал “объективный” роман, когда сверстники его распинались за уничтожение крепостничества, за свободу сердечных склонностей, за права “бедных людей”, за поэзию “мести и печали”. Но потому-то он меньше всего и был склонен к снисходительности, когда “Обрывом” вмешался в спор между “Отцами” и “Детьми”.

«Я не требую похвал себе…»

«Я не требую похвал себе, но желал бы, конечно, чтобы к труду моему отнеслись серьезно и зрело, притом искренно, а не давали на жертву грудным младенцам», – пишет своему корреспонденту Гончаров в мае 1869 после выхода в свет романа «Обрыв». Гончаров не раз откладывал публикацию «Обрыва»: он предчувствовал, что этот последний его «большой» роман станет причиной нападок на него «грудных младенцев». Но тем и отличаются великие писатели от замечательных и талантливых, что их заботит не только земная слава.

В июле 1868г. в письме к Никитенко Гончаров так оценивает свое положение в литературном мире: «Знаете ли Вы, чем пахнет вся эта темная, продолжающаяся годы история? Тем, что я не безопасен среди своего любезного отечества. Я очень несчастлив, нет средств против этого… Вы не верите мне, мешая мне быть полезным, вы, передовые люди России! Ну, делайте же свое дело! Я бросаю это перо – и пусть это будет одним из завоеванных Вами венков… И между этими людьми есть прекрасные по уму и дарованиям личности, которым я был глубоко предан, предполагая в них светлый ум, возвышенный характер и – вот!»

Но «Обрыв», задуманный им еще до выхода в свет «Обломова», эту свою, можно сказать, «лебединую песню», Гончаров все же напечатал. Тем более что читавшие его в рукописи давали высокие оценки. Например, писатель А.К.Толстой, автор «Князя Серебряного», так отозвался о романе: «Не знаю, придется ли ему (Гончарову – В.К.) зарываться в подушки от критиков и показывать им каблуки, но от публики, наверно, не придется. Я не сомневаюсь ни одной минуты, что его «Обрыв» будет принят с восторгом» (декабрь 1868г.).

Критика быстро отреагировала на публикацию в начале 1869г. в журнале «Вестник Европы» «Обрыва», назвав его ни больше ни меньше как «карикатурой и памфлетом» против молодого поколения России. Бросим беглый взгляд на прессу об «Обрыве» (Л.С.Утевский «Жизнь Гончарова», 1931).

Вот журнал «Дело» деланно удивляется: «Как ни скучен, ни утомителен новый роман Гончарова «Обрыв», но у него есть свои читатели. Многие из них очарованы и (припоминая старое выражение Пушкина) огончарованы «Обрывом»… А далее дает рекомендацию: «Их время (Гончаровых – В.К.) прошло; они пережили свою славу. Лучшее, что они могут сделать – замолчать». Ему вторят «С.Петербургские ведомости»: «Тщетно было бы также в «Обрыве» искать какой-то довлеющей «злобе дневи» общей идеи, ради которой одоление пятидесятилистной эпопеи о Райском…» А некий «Листок объявлений и извещений» так говорит об авторе «Обломова»: «Литературная карьера г.Гончарова, вероятно, кончена, и поэтому советовать ему поздно. Но на всякий случай мы посоветуем ему вот что: если вы, г.Гончаров, вздумаете что-нибудь писать, пишите такие же сцены, как гг.Успенский, Слепцов и прочие. Будьте уверены, что у вас таланта не больше, чем у них».

Плохо скрываемое раздражение критики вызывало то, что «скучный и утомительный» роман имел большой читательский успех. Издатель романа М.Стасюлевич сообщает: «О романе И.А. ходят самые разноречивые слухи; но все же его читают и много читают. Во всяком случае только этим можно объяснить страшный успех журнала: в прошедшем году у меня набралось 3700 подписчиков, 15 апреля я переступил журнальные Геркулесовы Столпы, т. е. 5000, а к 1 мая имел 5700».

Но тем хуже для Гончарова! А.К.Толстой с удивлением для себя отмечает тенденцию: «Пришла ноябрьская «Заря», которую разогнув, я увидел недоброжелательство к Гончарову – mot d’ordre, который, кажется роздан журналами друг другу». В дело вступает тяжелая критическая артиллерия. В «Отечественных записках» с большой статьей «Уличная философия» выступает Салтыков-Щедрин (под псевдонимом), в которой, обобщая газетные наскоки на «Обрыв», формулирует главные претензии к Гончарову, недвусмысленно обвиняя его в том, что он посмел «бросить камень в людей за то только, что они ищут, за то, что они хотят стать на дороге познания».

Идейная критика Салтыкова-Щедрина подкрепляется «художественной» А.Скабичевского: «В лице Марка Волохова Гончаров изобразил экстракт всевозможных гадостей, отвергнувши в нем всякую возможность чего-либо человеческого… И это сделал г.Гончаров, художник реальной школы, завещанной Гоголем… Это называется стремиться к художественной правде, брать образцы для своих произведений из жизни… Перед нами словно произведение 16-летнего юноши, не имеющего никакого понятия о жизни…»

Журнал «Заря» от лица возмущенной общественности выносит обвинительный приговор: «Марк Волохов только недозрелый плод досугов г.Гончарова, белая бумага, испачканная сначала чернилами автора, а потом типографскими… Г.Гончаров как первоклассный художник – есть, по нашему мнению, крупная ошибка русской критики (хотя и не всей). Г.Гончаров художник из второстепенных. Второстепенным делает его та бедность миросозерцания и бледность идеалов, которые ему присущи. Нельзя быть сильным и глубоким писателем, слабо чувствуя и мелко понимая».

Н.Шелгунов, имевший авторитет «самого передового публициста», в статье с хамским – назовем вещи своими именами – заголовком «Талантливая бесталанность» фарисействует: «Мы положительно знаем, что лучшие русские люди бросали «Обрыв» с четвертой части; но также положительно знаем, что значительное большинство читало «Обрыв», продолжает его читать, и скромно отмалчивается, если спрашиваешь его мнение о романе. Это похвально, потому что не усиливает торжество ретроградной пропаганды».

Что все это такое?

Едва прикрытая критическим словом, публичная травля писателя Гончарова. Причем увенчавшаяся таким сокрушительным успехом, что его отголоски ощущаются до сих пор. В чем тут дело? Разгромные фельетоны в прессе имеют под собой еще и «второе дно». Не только «передовые публицисты», но и многие крупнейшие наши писатели – «лучшие из лучших» – тоже бросили свои камни в Гончарова, и, понятно, их частные мнения не могли не отразиться на общем тоне, взятом на долгие годы вперед нашей общественной мыслью.

«В первом номере «Вестника Европы» прочел я начало нового романа Гончарова, – пишет в январе 1869 г. И.С.Тургенев своему корреспонденту. – Многословие невыносимое, старческое и ужасно много условной рутины, резонерства, риторики. Должно признаться, что после правды Л.Н.Толстого, вся эта старенькая чиновничья литература очень отдает фальшью, да, какой-то кислой неприятной фальшью… Не знаю, какой успех ожидает в публике этот роман. Но знаю наверное, что восторгаться им будут только пошляки – умные или глупые, – это все равно. Это написано чиновником для чиновников и чиновниц».

Нелестный отзыв дает также в письме (февраль 1869)и Ф.М.Достоевский: «Что такое Райский? Изображается по-казенному, псевдо-русская черта, что все начинает человек, задается большим и не может кончить даже малого? Экая старина! Экая дряхлая пустенькая мысль, да и совсем даже неверная! Клевета на русский характер при Белинском еще. И какая мелочь и низменность воззрения и проникновения в действительность! И все одно да одно…» И это – Федор Михайлович! Изображавший «русский характер» в самых разных его ипостасях!

Примечательна реплика А.К.Толстого на статью об «Обрыве» другого уважаемого в то время критического «ума»: «При всем уважении к его уму, я не могу не заметить, что он оказывает странную услугу новому поколению, признавая фигуру Марка (Волохова – В.К.) его представителем в романе… Отчего люди нового поколения начинают кричать: пожар! Как скоро выводится на сцену какой-нибудь мерзавец? Ведь это… называется на воре шапка горит!» И эта «шапка», кажется, до сих пор «горит» на русской литературе.

Реакция Гончарова на эту кампанию в печати поистине удивительна. Он стоически переносит нападки в свой адрес, не отвечая в печати. Но его мнение все же известно из писем к друзьям: «Говорят, в «Отечественных записках» появилась ругательная статья «Уличная философия» на мою книгу. Буренин ли написал ее, или сам Щедрин, который все проповедовал, что писать изящно – глупо, а надо писать, как он, слюнями бешеной собаки – вот это же и литература – и все из того, чтоб быть первым! Ах, эти первые! Нет гадости, на которую бы они не решились за это первенство… Нет, я человек конченый – честь и слава уму, тонкости и силе, которых потрачено немало, чтоб уничтожить такого изверга, как я…»

Иван Александрович отдавал себе отчет: «Многие недовольны направлением моего романа и поэтому выражают свое недовольство и художественной стороной,… потому что прямо нападать на его направление неудобно в печати… Нигилизм всячески хлопочет подорвать кредит противного ему романа, чтобы он не вредил ему и не распространялся». Что он мог с этим поделать? Ему остается только переживать: «Я стараюсь забыть об «Обрыве» и в этом следую только общему примеру. Мне очень выразительно и очень многие давали понять, что они игнорируют «Обрыв»… нужна зрелость: чтоб человек пожил и узнал опытом жизнь».

Этой зрелости не было тогда у многих. Она придет позже, например, у Достоевского в «Записной книжке» (апрель 1876) находим: «Я на днях встретил Гончарова и на мой искренний вопрос: понимает ли он все в текущей действительности или кое-что уже перестал понимать, он мне прямо ответил, что многое перестал понимать. Конечно, я про себя знаю, что этот большой ум не только понимает, но и учителей научит, но в том известном смысле, в котором я спрашивал (и что он понял с полслова), он, разумеется, не то что не понимает, а не хочет понимать. «Мне дороги мои идеалы и то, что я так излюбил в жизни, – прибавил он, – и я хочу с этим провести те немного лет, которые мне остались, а штудировать этих (он указал мне на проходившую толпу на Невском проспекте) мне обременительно…»

Как видим, далеко не все было благостно в золотом веке русской литературы: высшие ее авторитеты бывали и небеспристрастны, и невеликодушны. Гончаровские идеалы стали поперек дороги «передовым умам» общества, и они ему этого не простили. В молчании об этом скрывается творческая трагедия И.А.Гончарова.

Иван Александрович не раз говорил, что при работе над «Обрывом» его занимал в первую очередь «анализ так называемого падения», не только главной героини романа Веры, но и нравственного падения России. Он предвидел, и показал в романе, будущий Обрыв 1917 года. Но кто тогда почитал революцию за обрыв? – только «ретрограды». Демократическая критика не простила ему трагическое предчувствие революционного обрыва, поскольку сама предчувствовала всенепременное «освобождение России».

Честный консерватор

Впрочем, были и другие литераторы, которые почитали Гончарова. «Каждая строчка его произведений служила мне, уже умственно окрепшему юноше, свидетельством возвышенности его общественных идеалов… Я проникался к нему чувством глубокого уважения, почти почитания… и жаждал и в то же время страшился принять на свои слабые плечи крупицу тяжелого, но и великого наследия поколений», – пишет в своих воспоминаниях Ростислав Иванович Сементковский (1846-1918), писатель, публицист и литературный критик; сотрудник многих либеральных газет и журналов. Консервативная партия общества со временем увидела в нем выразителя своих идеалов.

Гончаров проповедовал, что жизнь, при всей своей изменчивости, удерживается в неизменных берегах бытия. Со временем бытийные устои жизни не убывают, а остаются неизменными. «Жизнь трудна и требует жертв. А их по новому учению приносить не нужно», – сетует Гончаров, и в этом заключается его решительное расхождение с философией позитивизма, овладевшей уже тогда общественными умонастроениями. Эта философия царствует в умах и сегодня, поэтому, наверное, в ряду четырех великих романистов России Гончаров является наименее читаемым и в России, и в Европе (после Достоевского, Тургенева и Толстого).

Но время вносит свои коррективы, и принимает все больше сторону честного русского писателя-консерватора. Жизнь оказывается все же трудна, несмотря на все ухищрения прогресса. Она по-прежнему требует жертв, а за непонимание этого наказывает деградацией культуры, нравственности и уже самой природы. Так что Гончаров – консерватор со своею проповедью неизменности берегов бытия ожидает нас, кажется, впереди в начинающем свой бег XXI веке.

«Странный» писатель

Поскольку многих не устраивал гончаровский «анализ падения», не удивительно, что стала обсуждаться и личность неудобного писателя. «Странности Гончарова, – читаем в переписке Тургенева за декабрь 1868 года, – объясняются его нездоровьем и слишком исключительно литературной жизнью…».

Что ж, Гончаров действительно был «странным», но по причине иной, более серьезной, чем та, которая ему вменяется. Вот что пишет в своих воспоминаниях А.Ф.Кони: «Глубокая вера в иную жизнь сопровождала его до конца. Я посетил его за два дня до смерти, и при выражении мною надежды, что он еще поправится, он посмотрел на меня уцелевшим глазом, в котором еще мерцала и вспыхивала жизнь, и сказал твердым голосом: «Нет! Я умру… Сегодня ночью я видел Христа, и он меня простил…».

Наша критика до сих пор силится объяснить «странности» творчества Гончарова медицинскими причинами, а именно: тяжелым психическим расстройством. Между прочим, Гоголя в поздний период его творчества тоже ведь некоторые объявляют почти сумасшедшим. Какая параллель! Оба писателя знали успех, у обоих усиливалось религиозное чувство, что отражается на их творчестве, и на отношении к ним критики. Дело в том, что Гончаров, как и Гоголь, верил в Бога, а не размышлял о Нем, не приходил к нему через разум, как Ф.М.Достоевский, и тем более не вступал с Ним в спор, как Л.Н.Толстой.

…В «Вестнике Европы» М.Стасюлевич поместил и некролог о смерти писателя, в котором говорится: «И.А.Гончаров скончался после кратковременной болезни – около трех недель – 15 сентября 1891 года. Самая кончина его наступила так тихо, что в первое время окружающие приняли смерть за сон». (Точно так же умирает Обломов!) Газета «Новое время» в заметке о погребении писателя отметила, что «могила И.А. находится вблизи кладбищенской церкви, у реки, в поэтическом уголку кладбища, над обрывом». Гончаров, действительно, прощен на небесах…

Виктор Каменев