Очевидное расслоение общества вызывает индивидуальные протесты.

Унылая беспросветность, тоскливая безысходность – так, пожалуй, можно определить состояние, в котором пребывает ныне этот поселок. Как будто сплошная безнадега вытеснила отсюда все остальное – радость, оптимизм, уверенность, как будто только она и составляет суть бытия местного населения…

Под самое Рождество, хлебнув для храбрости «граммулечку», наладчик местной суконной фабрики Николай Рубиков решил выяснить отношения с директором предприятия Юрием Гнобиным. Вооружившись огнетушителем, стибренным с противопожарного стенда родного предприятия, Рубиков подобрался к директорскому коттеджу. По его словам, он намеревался лишь «фабриканту бесстыжие глаза пеной залить». Однако на подходе к начальственному особняку хозяйский сторожевой пес настиг хулигана. Рваная штанина, брошенный в панике огнетушитель и следы собачьих зубов на «пятой точке» – вот результат этого «партизанского налета». Да густой слух по всему поселку о том, что директора чуть ли не убил собственный работяга, вдрабадан напившийся…

– Да он сам, фабрикант хренов, эту дурь порет, – бурчит Николай. – Но дождется: не по пьянке с огнетушителем, а по трезвости с вилами народ на него двинется…

А когда я интересуюсь, за что же так осерчал народ на своего директора, мой собеседник взвивается:

– За что? За то, что мы полгода зарплату не получаем! А ему хоть бы что! Он в своем коттедже кайфует. Поговорите с людьми – подтвердят. Я ведь не только за себя – за народ страдал…

Поселок Речевой – назовем так – это село возле старинного тракта из Москвы в Симбирск. Две главные достопримечательности Речевого. Первая: это гнездо знаменитого рода. В первой половине прошлого века селом владел друг Пушкина, известный поэт. Именно к нему по пути в Оренбург заезжал в сентябре 1833 года Александр Сергеевич. Вторая достопримечательность: здесь располагалась мануфактура, изготовлявшая сукно. Это производство стало фундаментом существования поселка и его жителей.

После Октября семнадцатого фабрика стала государственной. Власть развивала фабрику. И жилые дома, и клуб, и детский садик, и библиотека – вообще все, что было построено и действовало в поселке, – все это было возможным только потому, что выдавала сукно местная фабрика. Увы, сегодня в Речевом картина совершенно иная. Обе ипостаси поселка – культурно-романтическая и производственно-обыденная – пребывают в полной мрачности. Некогда великолепный барский парк и пруды запущены; усадьба давно сгорела, фамильное кладбище заброшено.

Не лучше обстоят дела и с суконной фабрикой. По мере «развития» дикого российского рынка госфабрика стала акционерной. Но это не спасло: производство постепенно съеживалось… Простои, административные отпуска, увольнения, задержки и невыплаты и без того мизерных зарплат – все, как и в прочих местах России. Но! То, что в больших городах представляет хоть и неприятные, но лишь трудности, в маленьком поселке переросло уже в настоящую беду.

– У вас, в Ульяновске, если человек попал под сокращение – то он всегда может поискать работу в другом месте. А у нас куда деваться, кроме фабрики? – просвещал меня «народный мститель» Рубиков. – Вот и сидим на сухарях да картошке. Мы тут все к фабрике, как дите к мамке, пуповиной привязаны. Магазин и тот фабричный: в нем нам крупу и селедку давали вместо зарплаты. А теперь должны…

– Кому?

– Да своему директору.

– За что?

– А за продукты, которые он нам выдавал в счет зарплаты…

Так вот что повергло наладчика Рубикова к наивной попытке штурмовать особняк директора!

В домах круглые сутки температура чуть выше нуля.

– В шубах спим! В валенках! Варежки не снимаем, когда едим! Свет отключался. Выморозить нас хотят, что ли? – отчаивался Рубиков.

Я не знал, что ответить. Я молча смотрел на почерневшие стены, от которых отваливаются обои; на намерзший в углах лед, на печку-буржуйку, колченогая труба которой выведена в форточку… А Рубиков проклинал директора, экс-президента Ельцина, местную поселковую власть. В молчаливой угнетенности покидал я неуютный двухэтажный дом, в восьми квартирах которого странной жизнью живут люди. Я брел по сугробистой улице мимо шеренги таких же съежившихся домов в направлении поселковой администрации. Но на дверях оной висел амбарный замок.

И этот замок как бы являл собой некий символ наглухо запертой безнадеги как навсегда утвердившейся в селе. И без какой-то надежды на то, что вся эта несуразица, все это фантасмагорическое бытие когда-то исчезнет, развеется и в поселок вернется нормальная жизнь…

И безработицу, и замерзание в квартирах, и свою неустроенность поселковый люд связывает исключительно с именем директора Юрия Гнобина.

Рассказывают: был ранее доступен в общении, заботился о работниках. Но годы реформ сильно директора изменили.

– Важный, гордый. Орет на всех. И все только под себя гребет, – так определил его сущность «агрессор» Рубиков. – Только из-за него и маемся.

Думаю, что для подобного суждения основания имеются. Хотя конечно – не только лишь фабричная администрация повинна в бедственном положении текстильщиков. Причин много. Скажем, шинельное сукно, которое раньше

шло нарасхват и по разнарядке, в последние годы стало никому не нужным: армия и милиция переоделись в синтетические куртки и прочий камуфляж. Да и вообще: кто ныне шьет одежду из сукна?

Короче, общероссийский развал не обошел стороной поселок Речевой. Его беды – общие беды всех россиян.

А директор Гнобин? За что его поджигать? Главная его вина – и собственно она так сильно взбудоражила Рубикова – это ничем не прикрытое стремление к оголтелому личному благополучию. На фоне всеобщей тягостной жизни эта директорская устремленность особенно злит. Народ страдает, а директор сооружает свое автономное отопление. «Живыми» деньгами зарплату не платит, а заводит при фабрике, по сути, частную лавочку, где «отпускает» безденежным работягам не первой свежести продукты – «по записи», то есть в долг.

В Речевом я обнаружил парадокс, и ранее много примечаемый. Если сравнить производство с океанским лайнером, то все судно, вместе с машинным отделением, трюмами и экипажем, погружается в пучину. А капитанская рубка – вопреки логике – вместе с капитаном непостижимым образом оказывается на плаву, да еще и держит курс на Канары.

Наступали мглистые сумерки, село было погружено во мрак – но коттедж господина Гнобина , «хозяина всей округи», празднично светился…

Создавая гигантское милитаристское государство, Советы развивали суконное дело. Достаточно сказать, что каждая третья солдатская шинель была сшита в Советской Армии из ульяновского сукна. Ныне все «суконные» поселки региона пребывают в очень незавидном положении. Отрадных перемен нет. И не только потому, что власти не слишком заботливы, а директора хапуги. Объективно! – в ближайшие годы ни спрос на сукно не появится, ни инвестиций для переустройства производства для выпуска иной востребованной продукции не предвидится. Так что фабрики будут стоять без дела, а люди будут сидеть без работы.

Можно поджигать особняки, но что дальше?

У меня есть одна «бредовая» идея. Возле Речевого (как и возле прочих поселков российских) в последние годы зарастают сорняками сотни полей. Я, честно говоря, не знаю, как теперь вернуть на поля этих бывших сельских людей. Во-первых, им просто некуда уже возвращаться. Во-вторых, кто и откуда найдет средства для их обживания на сельской почве, для закупки техники, горючего и проч.? И, в-третьих, мировой универсальный закон гласит: тот, кто однажды покинул деревню и землю, больше туда не возвращается.

Так что мой «прожект», действительно, бредовый. Но – честное слово – я ни для жителей Речевого, ни для их коллег в прочих фабричных поселках никакого иного выхода не вижу.

А «народный мститель» Рубиков, поди, готовит канистру с бензином…