Татьяна Альфонская

Юрий Копылов о себе, об актерах и управлении культурой.

Все-таки сцена – загадочная штука, правда? Только там – настоящая жизнь. В жизни реальной надо жить с закрытыми глазами. Эти слова я услышала от Юрия Копылова на одной из давних репетиций. Он ставил спектакль «о театре в театре». Но – как и в других его постановках – почему-то придуманные чувства, нафантазированная мудрость, вымышленная страсть казались на сцене более реальными, чем настоящие. Персонажи снимали маски, одну за другой, и вроде бы вот она – истина… Но режиссер открывал для зрителя второе, третье измерение, и еще один смысл, и еще один подтекст. И ты начинал верить – только в театре настоящая жизнь…

А жизнь реальная такова. Нынешний сезон в Ульяновском драмтеатре стал первым за два с лишним десятилетия сезоном без Юрия Семеновича Копылова. Он ушел с поста художественного руководителя по состоянию здоровья. Саму должность – ликвидировали. Но думаю, за эти месяцы ульяновские театралы не раз вспоминали спектакли мастера – было с чем сравнить. А говорить с Юрием Семеновичем о театре можно часами и вне театральных стен.

– Вы первый почетный президент нашей Ульяновской «драмы». Что это значит?

– Со мной иногда советуются…

– Сегодня власти всех мастей дают установку: культура должна зарабатывать сама! Поэтому в провинциальных театрах процент соотношения классического репертуара и спектаклей для кассы – не в пользу первых. Не умеют зарабатывать на классике? Или на ней нельзя заработать?

– Классика – самое «накладное» дело в театре. А почему, вы думаете, сейчас во многих театрах устанавливается единоначалие директоров и ликвидируется должность художественного руководителя?

– Худрук мешает зарабатывать?

– Всегда мешал. Всегда при двоевластии художественный руководитель и директор в театре существовали в конфликте. Если неглупые люди работали рядышком, они эти сложности понимали и друг друга поддерживали. И театр был на плаву. Думаю, рано или поздно театр сам потребует необходимость руководителя, который управляет художественными идеями и задачами. Рядом с хорошим экономистом и организатором. Иначе – печально…

– Руководители от культуры, те, что «приказывают сверху», считают иначе.

– Человек, который не имеет отношения к искусству, не имеет права заниматься культурой. Был у нас такой начальник управления культуры Борис Иванович Мынов. Тоже чиновник. Но в нем существовал художник. Музыкант, закончивший консерваторию, он чувствовал, понимал природу искусства. И то, что он внутренне разрывался на художника и чиновника, в этом его трагедия.

– А вам чиновники ставили «палки в колеса»?

– Еще по молодости работал в Орле. А секретарем по идеологии в Орловском обкоме тогда был – знаете кто? Нынешний первый коммунист России.

– Зюганов, что ли?!

– Да. Я пришел к Геннадию Андреевичу и сказал, что хочу поставить «Гамлета». А он спрашивает: «Разве это тема для молодежи? Нам нужно про то, как молодой человек входит в жизнь! Зачем нам Гамлеты? Нам люди сомневающиеся не нужны!».

– Наш театр сезон работает без главного режиссера. Долгие поиски – это нормальный процесс?

– Товстоноговский, Александринский театры долго существовали без главного режиссера. И десятки провинциальных. И всегда это было плохо. Нормально – никогда! Попробуй скажи трезвомыслящему молодому актеру: вы придете в театр без главного режиссера. А что я там буду играть? А кто меня увидит и оценит? Лишь бы период поисков не затянулся. Артисты уровня Клары Шадько, Зои Самсоновой, Ирины Янко, Евгения Редюка, Сергея Кондратенко переживут его. А молодые должны вырастать – от одной роли к другой. Самое страшное, когда театр перестает расти изнутри.

– Иначе снижается творческая планка, что, на мой взгляд, и происходит сейчас в ульяновском театре?

– Театр – это живой организм. Здесь все, как в человеческой жизни. Он развивается по нарастающей, поднимается и вдруг на высоте – получает от судьбы по морде, падает, мучается, сомневается. И самолюбие помогает опять подняться наверх… А актеры соединены судьбой в один клубок. Ради одной художественной идеи. И в какой-то момент возникает высший всплеск театра в одном или нескольких спектаклях. А в момент падения планки удерживает инстинкт творческого самосохранения.

– Как бы вы отнеслись к тому, что придет главный режиссер, по творческому почерку похожий на вас?

– Зачем? Просто нужен режиссер, который попытается построить свой театр, объединенный – пусть интуитивно – какой-то художественной идеей. Ведь всю свою жизнь я ставил одну сказку. Даже в комедиях искал трагическую природу того же Шекспира. Он же все-таки в один год создавал и «Двенадцатую ночь», и «Гамлета», исследуя природу человека и в комедиях, и в трагедиях. Мне ближе его трагическое мироощущение, когда человек попадает в ужасающую ситуацию и только там происходит его духовное рождение. Когда, как говорил Достоевский, битва между ангелом и дьяволом идет в сердце человека.

– А кто же побеждает?

– Душа человеческая. Тогда даже на краю гибели – все равно есть свет в конце тоннеля.

–Вряд ли найдется в стране режиссер, поставивший спектаклей по шекспировским пьесам больше, чем Юрий Копылов. Шекспир – это вечное искушение любовью и властью. Вечная борьба низких помыслов и высоких страстей. Почему человек слаб и бездумно жесток? Одинок и безмерно властолюбив? Благороден и до смешного тщеславен? Во имя чего? Эти вопросы задавали зрители на всех ваших шекспировских спектаклях. Вы еще хотели бы поставить что-нибудь из Шекспира?

– Я вообще хотел бы ставить… Но… Все приходит к концу. Мне действительно трудно выходить из дома. Снега много. Ну с удовольствием бы поставил молодого Шекспира. Берясь за постановки трагедий – «Ричарда», «Бури», «Отел-ло», «Короля Лира», – нужно иметь в труппе великих артистов. Ранние же пьесы, начиная с «Бесплодных усилий любви», и с молодыми актерами можно поставить увлекательно. А что мы сумели хорошо сделать в нашем театре – это воспитать молодых, способных и даровитых. Целое поколение, которое умеет серьезно работать. Девочки вообще прекрасные – Оксана Романова, Юля Ильина, Катя Поздышева и не только они.

– Ваш сын Максим в этом сезоне сыграл главную роль в спектакле «Я, бабушка, Илико и Илларион». Похвалили или покритиковали?

– Артистов надо хвалить. И так их слишком много ругают. Даже если актер просто откроет рот и звук будет верным – обязательно сказать: о! вот это хорошо! это великолепно! Они же – как дети. Знаете, что я заметил? Самые талантливые артисты свои лучшие роли играют в молодости, как ни странно. Вот чем меньше опыта, чем меньше мастерства, чем меньше он знает про театр и про то, как надо играть, но при этом его распирает изнутри художническое самолюбие – я хочу! я могу! я докажу! – тогда и получается очень много интересного. И потом эта матрица, эти интонации, эти мысли просто обрастают мастерством, тонкостью, опытом, объемом. А то нервное напряжение, когда ты выскочил вдруг и «заорал» живым голосом, – остается главным на всю жизнь. Только нужен режиссер, который может увидеть и вытащить самое главное в актере.

– Роль личности в судьбе театра…

– …очень велика! Возьмите театр Марка Захарова. Большая труппа, а театр «делали» несколько актеров. Но умерли Леонов, Абдулов, Янковский, не играет Караченцов. Те, кто играет сейчас – талантливые люди, но, к сожалению, на голову ниже по актерскому уровню, начиная с Певцова. У нас были Борис Александров и Валерий Шейман – на них строился театр. Очень разные. Но что парадоксально – мне удалось их совместить, при несоответствии темперамента, мировоззрения, мироощущения. При этом они всю жизнь прожили в одной гримерке. Как творческие люди, они очень остро существовали сами по себе, внутри себя. Они ушли, и театр стал, как выжженная земля. Когда ушел Шейман, у меня наступило первое похолодание. Когда ушел Александров – ужас… Про что ставить? Тот театр, который существовал – мужской, – просто кончился. Без них – другой театр. Со своими сомнениями, взлетами, неудачами – и женский. А сейчас все-таки в театре нет актера-лидера.

–У вас есть любимый спектакль – из тех, что вы поставили? Я, к примеру, обожала «Шлюка и Яу».

– Есть спектакли, которые приносили какое-то удовлетворение. Насчет «Шлюка и Яу»… Я ведь его сначала ставил в Москве – в Театре Советской Армии по приглашению главного режиссера Леонида Хейфица. Хорошие артисты были заняты. Но наступил момент, когда я не смог преодолеть инерцию актеров, ослабленных внутренне и не готовых к серьезной работе. Спектакль получился очень средним. Потом я очень обиделся на судьбу, приехал в Ульяновск и поставил «Шлюка и Яу» здесь. Человек не может долго находить с ущемленным самолюбием, он должен себя внутренне восстановить. Вот и восстановил.

– Мне кажется, одна из самых заметных последних работ театра – «Три сестры» в постановке Аркадия Каца. Как оцениваете?

– Аркадий Кац – мастер, это безусловно. Он классный режиссер, которому уже 70 с лишним лет. Он смотрит с высоты своего опыта и возраста на все, что сейчас происходит. Его главная внутренняя задача – равно как и у меня – как можно дольше быть активным в жизни. Как только остановишься, то… И себя все время спрашиваешь, почему это не сделал, почему опять не то? То есть ощущение конца – оно все ближе. И вот этим же трагическим мироощущением, предощущением катастрофы Кац окрасил чеховскую пьесу. Просвета нет. Чехов ли это? И это Чехов! Гениальную пьесу можно ставить как хочешь.

– Слышала, вы книгу пишите…

– Кое-что. Предполагаю, что это кому-то покажется интересным. Когда я начал писать, думал: вот прожил в ульяновском театре 20 лет и что от тебя останется? Все уйдет, как ветер в степи. И песком засыпет. Обидно стало. Пусть останется хотя бы легенда: вот такой был Ульяновский драматический театр в конце ХХ – начале ХХI века. Чтобы было понятно: мы в нем не просто так хлеб ели и делали спектакли только для увеселения публики. Мы пытались создать свой театр, в который люди приходили «духовной жаждою томимы». Если о нас так скажут, то жизнь прожита не зря