«Ewig bin ich dein Ja»

Ф. Ницше

Деспот Сталин

Сталин — настолько масштабная фигура, что любое обращение к его личности, его функции, его миссии в истории сразу же ставит перед нами необъятные проблемы. Можно говорить о Сталине с геополитической точки зрения — как о крупнейшем евразийце-практике; можно с идеологической — как о выдающемся, ключевом деятеле мирового социализма; можно с государственной — как о создателе мощнейшей в истории мира империи. Но часто Сталин ассоциируется с эмблематичной, знаковой фигурой тирании и деспотизма. И от этого нельзя уйти даже в том случае, если нас интересуют иные стороны его личности.

Какова глубинная подоплека этой — тиранической — черты великого деятеля мировой истории?

Социолог Сталин

Сталин устойчиво ассоциируется с чистками, репрессиями, показательным государственным террором. Когда же дело заходит до объяснения природы этого явления, мы сталкиваемся с примитивными, сверстанными по меркам банального мышления и обывательского кругозора версиями — личная паранойя, врожденный садизм, жестокость, маниакальная мания величия, антигуманность большевистской идеологии и т.д. Все банальное — ложь, и следовательно, все придется начинать сначала.

Чему служили сталинские чистки с социологической точки зрения? Сами вожди СССР всякий раз объясняли их по-разному, исходя из «актуальности момента». Ясно, что это был «Эзопов язык», и его подробная и достоверная расшифровка увела бы нас слишком далеко в лабиринты историчес ких деталей. Налицо факт: перманентные волны чисток в высших эшелонах советского руководства. Не важно, чем они всякий раз обосновывались, важно лишь, что это — устойчивое явление, по-видимому, тесно связанное с самой социологической структурой советского общества в первой половине его цикла. Для объяснения феномена «чисток» полезнее всего прибегнуть к теории итальянского социолога Вильфредо Парето, сформулировавшего принцип «циркуляции элит».

Согласно Парето, в каждом обществе — как бы оно ни называлось и на какой бы идеологии ни основывалось — явно прослеживается неизменный общественный закон. Он заключается в том, что любое общество — и демократичес кое, и тоталитарное — всегда управляется меньшинством, представляющим собой его «элиту». Эта элита имеет строго фиксированный механизм циклического развития. Корни ее уходят в некоторую оппозиционную («пассионарную», по Гумилеву) группу, которая лишена власти и полномочий существующей верхушкой, но по всем признакам способна осуществлять центральные функции. Эту изначальную «элиту», «пассионариев», еще не пришедших к вершинам власти и сосредоточенных на периферии, Парето называет «контрэлитой» или «элитой будущего». В определенный момент «контрэлита» опрокидывает старую правящую группировку и захватывает центральные позиции в обществе (государстве), становясь, в свою очередь, просто элитой, утрачивая частицу «контр». В начале своего правления «новая элита» действует активно и адекватно, укрепляет общество, развивает его, дает общественному и государственно му бытию новый импульс. Потом она начинает застывать. Второе поколение той же элиты состоит уже из более пассивных элементов, сменяющих в спокойную эпоху первую активную, фанатичную волну пассионариев. На третьем поколении элита ветшает, стремится всячески приватизи ровать властные функции в обществе, несмотря на то, что разложение, лень, коррупция, недееспособность, паразитическое отношение к власти как к привилегии, как к капиталу, а не как к общественному служению, делают ее неадекватной номинальным функциям, и тогда она становится препятствием для развития общества. Тогда, утверждает Парето, на периферии снова оформляется «контрэли та» пассионариев, и все начинается сначала.

И Ленин и Сталин были знакомы с теориями Парето, модным в то время автором в европейских социалисти ческих кругах. Нет ничего удивительного, что большевики, столкнувшись с конкретикой «реальной политики», начинают использовать теории «прагматика» Парето, не заботясь о том, чтобы примирить их с ортодоксальным марксизмом.

Сам приход большевиков к власти — а Сталин был именно в гуще этой первой, сугубо пассионарной волны большевиков (то есть он — плоть от плоти «контрэлиты») — был радикальной, тотальной, не имеющей аналогов по масштабности сменой элит. Ленинские чистки, революционный террор — первый аккорд циркуляции элит, смена неадекватной, разложенной верхушки консервативно-капиталистической царистской России на гиперактивных выходцев с социального дна. Романовская, дворянская элита вырождалась (по Парето) уже не одно поколение, поэтому сменившая ее контрэлита большевиков вынуждена была действовать довольно радикально. Но этот этап советской истории связан с Лениным и ленинизмом.

Сталин осуществляет свои «чистки» на принципиально ином этапе, когда пассионарии низов уже надежно обосновались на вершине власти. На глазах Вождя убежденные идеалисты, фанатики «нового порядка» превращаются в коррумпированных, своекорыстных администраторов, чиновников; классовая и партийная солидарность, общность высокого идеала быстро вытесняются в большевистской элите новыми шкурными интересами. Начинается «бюрократизации» большевизма, неизбежный второй этап застывания элиты. Но Иосиф Сталин не дремлет. Тут-то и включается аппарат чисток.

Против чего он направлен? — Против социального закона стагнации элит. Сталин стремится продолжить ротацию кадров, которая имеет естественную тенденцию буксовать на каждом этапе. Стоит только какой-то активной группировке подняться к вершинам, как тут же начинается имитация деятельности, клановость, групповщина. Перед партией и страной стоят сложнейшие задачи. За них в первую голову отвечает Вождь. А тут еще неизбывная косность социальных паретовских механизмов вырождения элиты! В условиях гигантского перенапряжения всех сил нации, строящей небывалое общество Справедливости и Счастья, не до нюансов. Под нож идут все те, кто выказывают признаки «второй стадии цикла элит». Иногда возникают перегибы. Но это детали. Социолог Сталин вполне усвоил уроки Вильфредо Парето.

Пока он был жив, циркуляция элит была гарантирована. Суровой ценой, слишком суровой ценой… Но конец чисток означал необратимый процесс «стагнации». Сегодня мы знаем, к чему это привело и партию и государство.

Законы Парето подтвердились самым трагичным для страны, народа и государства образом.

Антрополог Сталин

Человечество в целом трудиться не любит. А планомерно, самостоятельно и гармонично трудиться вообще не способно по определению. Отсюда вытекает необходимость внешней мотивации труда с соответствующей его организацией.

Есть два глобальных решения: капиталистический и социалистический. Капиталистический подход заключается в том, что самым эффективным принуждением человека к труду считается экономический террор. Кто не идет трудиться, тот обречен на экономическую гибель, тот не может купить продукты, оплатить жилье и одежду. Безусловно, это форма прямого организованного насилия системы. Оттого, что угроза смерти здесь опосредована, дана через шаг, суть дела нисколько не меняется.

Есть второе решение — социалистическое. Пока человечество «не доросло» до настоящего свободного труда, приходится принуждать людей к труду неэкономическими способами. Для этого годится моральное давление, особая трудовая этика, наконец, прямое принуждение. При социализме труд не ставится в зависимость от денег и материального благополучия. Силовыми методами здесь прививаются духовные, этические навыки. Капитализм цинично относится к человеческой пассивной природе, стремится эксплуатировать ее, не изменяя. Социализм воспринимает тот же (бесспорный) факт трагически, силится его превозмочь, преодолеть несознательность человеческого существа

Отсюда два пути насилия: мягкое, но крайне циничное насилие капитализма, эксплуатирующего человеческую слабость, и жесткое, но в пределе преображающее, спаситель ное, этически оправданное насилие социализма, неэкономи ческое принуждение к труду.

Иосиф Сталин прекрасно понимал антропологический дуализм двух подходов. По ту сторону безответственных, кабинетно-интеллигентных «гуманистов» от социализма, Иосиф Сталин имел дело с реальностью, причем с нутряной, побеспокоенной, разоблаченной, обнаженной человеческой реальностью, вывернутой наизнанку после акушерской мистерии Революции.

Неэкономическое принуждение к труду, жесткая этическая антропологическая терапия—второй уровень осмысления чисток.

Людей надо наказывать, надо заставлять трудиться, надо силовым образом трансмутировать их косную природу, превращая ее из лунно-пассивной в солнечно-ак тивную, из потребительской в трудовую, из ветхой в новую. Социализм перестанет быть социализмом, если он откажется от этой важнейшей миссии. Сталин понимал все. И воплощал принципы «новой антропологии» в жизнь.

Философ Сталин

Философия социализма основана на основополагающем принципе — вторичности индивидуума относительно некоей органичной, целостной, коллективной реальности. Индивидуум — лишь отлитая деталь. Матрица — общество. Индивидуум — серийная штампованная продукция. Причем в социалистической перспективе само общество не складывается из индивидуумов, но, будучи первичным, создает индивидуумы, учреждает их как свое продолжение, как нечто вторичное.

Буржуазная философия, напротив, ставит во главу угла индивидуума. И все коллективные формы считает продуктом агломерации атомарных индивидуальных особей. Отсюда идея контрактной, искусственной, договорной, вторичной основы любых объединений — нации, государства, класса и т.д.

Два несовместимых философских подхода предопреде ляют два взгляда на террор, формируют две философии террора.

Буржуазное общество рассматривает террор как необходимую меру, осуществляемую на договорной основе над теми индивидуумами, которые переступают границы в соблюдении индивидуальных прав остальных граждан или нарушают социальный контракт, принятый этими гражданами. На этом строится либеральная теория права.

Социалистический подход иной. Не признавая первичности индивидуума, социализм совершенно иначе видит саму природу террора. Террор — неотъемлемая прерогатива общественного целого по отношению к каждому отдельному его фрагменту, коль скоро этот фрагмент отказывается признавать себя инобытием целого и заявляет (словом, делом или намеком) о своей самости. Иными словами, социалистичес кий террор направлен сущностно против «автономного индивидуума», против особой философски-бытийственной установки человека. Это — социалистический аналог того, что немецкие романтики, органицисты и русские славянофилы называли «холизмом» или «соборностью».

Нелепо мерить буржуазными нормами и критериями правовую и этическую модель социализма. Когда несправедливо истязаемые в застенках НКВД советские вожди или простые люди после унижений и пыток, тюремных лишений и морального садизма перед расстрелом выкрикивали «Да здравствует, Сталин!», «Да здравствует социализм!» — они не кривили душой и не вымаливали пощаду. Они утверждали великую социалистическую философскую истину: индивидуум — ничто перед лицом общества, но не всякого общества, а социалистического, положившего «онтологию общественного бытия» (Д. Лукач) в свое основание.

Иосиф Сталин превратил в педагогический (почти метафизический) праксис философский принцип «первичности общественного бытия».

Как и Иван Грозный, считавший царский террор необходимым трагическим элементом социального «домострои тельства спасения», Сталин через практику репрессий утверждал важнейшую духовную, сотериологическую истину.

Dulce et decorum est pro Stalin mori

Много раз цитировались слова, сказанные Сталиным генералу Де Голлю в ответ на его поздравление с Победой — «В конечном итоге, побеждает Смерть».

Что это за тезис, смутно напоминающий строем своим глубокую религиозную истину?

Смерть — это реальность, кладущая предел раздельности индивидуального существования. На этом кончаются временные и пространственные трепыхания отдельного, атомарного существа. Как будто мы входим в торжественную, темную залу, где царит возвышенный покой, мягкий строй непоколебимого, вечного, триумфально застывшего бытия. Смерть — высшая стадия дифференцированной всеобщности.

Невротичные индивидуалисты еще при жизни пытаются загромоздить чистейшие просторы смерти обрывками сюжетов и перипетий, сверстанных по аналогии с посюсторонним миром, сделать и посмертные регионы ареной бессмыслен ной мышиной возни жалких, ленивых и неказистых человеческих душ в кампании со столь же «человеческими-слиш ком человеческими» ангелами или чертями. Но как есть самый правильный сон (сон без сновидений), есть и самая правильная смерть — смерть как темная тишина, как реальный и строгий, благородный покой. То, что следует за смертью, не имеет ничего общего с тем, что ей предшествует. В синкопическом миге разрыва схватки агонии превращаются в готически успокоенное небытие. Смерть есть тайный двигатель жизни, именно она дает духовную насыщенность всему тому, что и в посюстороннем мире представляется достойным, благородным и интересным. Что может быть чище самурайского культа смерти, являющегося животворной основой верности и чести, кодекса благородного воина.

Dulce et decorum est pro Patria mori. «Сладко и благородно погибнуть за Отечество». Если внимательнее приглядимся к этой формуле, увидим, что акцент в ней ставится не столько на этической нагрузке поступка, сколько на факте смерти, который сам по себе и облагораживает все остальное. Вообще все вещи, за которые считается достойно умереть, уже сами в себе несут нечто от Смерти. Отечество, Родина — эта идея связана с умершими поколениями, с тихим миром тех, кто когда-то, жертвуя собой, создал из хаоса ландшафтов и территорий прекрасную стройную государственную конструкцию. Римляне считали империю сакральной (не контрактной), поэтому и умирали за нее с готовностью и радостью.

«Сладко и благородно погибнуть за Справедливость». «Сладко и благородно погибнуть за высокий идеал Целого». Все, что превышает индивидуальность, достойно того, чтобы отдать за это жизнь. Смерть побеждает не бытие, она побеждает лишь индивидуальность, индивидуальную иллюзию бытия. Все остальное остается. И по ту и по эту сторону. В тайной гармонии, связывающей между собой все, что по настоящему ценно.

Иосиф Виссарионович Сталин, — с именем которого миллионы русских, советских людей шли на верную смерть, с именем которого поколения трудились в чудовищных условиях, преодолевая неподатливую, косную плоть упрямой материи, с именем которого смиренно и озлобленно тянули страшную лямку ГУЛАГа и правые и виноватые, с именем которого фанатики Великой Мечты всех наций и рас бились с унизительными энтропическими темными законами Капитала, — имел необъяснимую связь с последним таинством истории — с таинством Смерти.

Кажется, половиной своего существа он напряженно вглядывался в непроглядный темный горизонт. Без дешевых ораторских трюков, без мещанских среднеевропейских факелов (напоминающих парады gay pride), без слащавой мистики бутафорских рыцарей с картонными мечами, без карикатурного псевдожречества и псведоритуала, строгий и светский, скромный, невысокий грузин, он был настоящим посланцем из высшей инстанции мира, носителем тайной вести, вести о Смерти, о ее загадочной, обволакивающей стихии, вести о тишине, о странном достоинстве того, что покинуло сферу превращений.

Великий Сталин. Молчаливый посланец Смерти.

Один индийский философский текст «Маджхиманикайо» намекает на сущность этой мистерии: «Тот, кто понимает смерть как полную смерть, и приняв смерть как полную смерть, думает, исходя из главенства смерти, думает о смерти, думает исключительно о смерти, думает «смерть — это моя последняя цель», и кто беспрестанно радуется смерти, тот… никогда не познает смерти».

Это означает, что Сталин жив, потаенно жив в каждом из нас.