«…03 июня 2011 года на волжском заливе обнаружен труп Мокрова Ивана Васильевича, 1980 года рождения, жителя села Полянки, безработного. Смерть наступила в результате переохлаждения тела».
(Из милицейского протокола)

Знаток пресноводных
В документе, подводящем черту под недолгой жизнью Ивана Мокрова допущена неточность. А именно: покойный безработным в прямом смысле этого слова никогда не был. Наоборот, с юных лет до самой своей нелепой кончины он трудился неустанно, не зная ни сна, ни отдыха, ни выходных. Ибо только такая неуемная энергия давала ему возможность вполне сносно существовать. Иметь дом, автомобиль, деньги на еду и выпивку. И, конечно, на приобретение сетей, , моторной лодки , сапог-бродней, прорезиненных курток и прочего инвентаря.
Ванька Мокров всю жизнь работал. Браконьером.
Фамилия ему вполне подходила: вечно у воды или в воде, вечно в резиновых броднях, вечно простуженный. Вот и звали его Ванька-Мокрый.
Известно, что браконьеры имеют свою специализацию, свой профиль.Иван Мокров был асс по волжской рыбе.
Могут сказать: ну какие уж тут особые знания требуются, чтобы рыбу губить? Ставь сети, тащи бредень, поджигай взрывчатку – и конец! Не скажите, граждане. Квалифицированный «бракоша» – это мастер своего дела. Он должен знать, когда начинается нерест у белого карася и карася желтого, при какой температуре активизируется сом и идет в заливы, в какие утренние часы и где именно толпится крупный язь… Ну, ветер, погода и прочие условия – это само собой.
Иван Мокров, именовавший себя «заслуженным браконьером Поволжья», оба сабанеевских тома «Пресноводные рыбы России» наизусть, можно сказать, зазубрил. И при случае похвалялся:
– Я заметки на книге профессора делаю – неточности и ошибки фиксирую, своими наблюдениями дополняю. Думаю, переиздать придется.
Иван знал, что говорил. Разве мог, скажем, Сабанеев ведать, как сложится жизнь волжской рыбы после того, как реку перепрудят гигантские плотины? Разве мог он предполагать, что в илистых глубинах подпруженных вод заведется стадо золотых и серебряных карасей – и когда именно эти полчища ранее исключительно прудовой рыбы станут подниматься в заливы на нерест? И что именно эти дни рыбьих свадеб станут днями свальной наживы для Ивана Мокрого и его сотоварищей-браконьеров? Нет, не мог знать этого ученый муж Сабанеев, потому как и к ужению рыбы, и к природе вообще относился как исследователь, как оберегатель, лишь в меру пользующийся ее живыми дарами. А отнюдь не как взломщик, бандит и насильник, помышляющий лишь о личной корысти…
Но вот наступают эти светоносные июньские дни. Двинулся волжский карась вверх, в мелководье. И тогда Иван…

«Баланс с прибытком»
Впрочем, о том, как живет-дышит Ванька-Мокрый в эти «кормные» дни, чуть ниже. А сейчас о том, почему из тысяч занятий на земле он выбрал именно браконьерство.
Ивану Мокрову служить довелось в Каспийской флотилии. Его назначили заведовать каптеркой, и это определило весь его жизненный путь.
– Сижу и размышляю. Вот кто я есть? Младший сержант, полный нуль. А подходит ко мне кавторанг и уважительно так сетует, что его жена запилила по поводу сильно поношенных простыней. А у меня этих тряпочек – на целую команду, я их и меняю по мере потрепанности. И разве мне трудно принять пяток драных и выдать командиру четыре новых? И ему приятно, и мне прибыток. Такой вот баланс, я над ним много размышлял…
Двадцатилетний парень пришел к выводам почти марксовским. И стал искать сферу деятельности, где «прибыток» как бы был заложен сам собой, автоматически, изначально. И его осенило что самый весомый «прибавочный продукт» существует там, где уже за него поработала природа-матушка.
– Меня озарило: дрова! сено! пух-перо! дичь! И – рыба, рыба! Ведь я же в Астрахани служил, насмотрелся, наслушался…
Вернувшись в родные пенаты, Иван никуда работать не пошел- а стал усердно «окучивать» громадный волжский залив.
Чем только не промышлял он! Вывел всю ондатру (продавал мех на шапки); осенью утиное племя истреблял беспощадно; зимой бил кабанов. Весной, на пролете – гусей. И каким оказался изобретательным, сметливым, увертливым! Охотинспекция поначалу пыталась Мокрого прищучить. Нагрянули однажды с обыском: мол, трех кабанов накануне завалил. Иван все сараи-погреба настежь: ищите! Служивые целый день шарились: ни-че-го! А когда «гости» отбыли, подошел Иван к колодезному вороту напротив своего дома, стал не спеша накручивать цепь – вроде бадью с водой тянет. А глянь, вместо бадьи тушки кабаньи на цели из колодца выплывают: одна, другая. Но кому глядеть-то? На дворе уже темно, соседи к телевизору прилипли…
Так совершенствовалось мастерство.
В конце концов Иван окончательно специализировался на рыбе. Ее и истребить труднее: природа заложила громадный запас прочности в процесс икрометания. И никаких границ и кордонов для ее передвижения почти нет – гуляет под водой, где ей лучше. А уж где рыбе лучше – это Ванька-Мокрый изучил досконально. Тем умением своим и жил-кормился до самой кончины.

Кормные дни
Так вот: карась в залив пошел!
Ждет не дождется этого часа Иван Мокрый. И не один: целая команда под его началом: две машины, семь здоровенных мужиков готовятся к крестовому походу против самой миролюбивой рыбки российских вод.
Впрочем, можно ли назвать рыбкой вот того красавца в три кило весом, которого только что вытащил из мотни бредня Иван Мокрый и торжествующе держит над головой ? И орет на всю Волгу-матушку:
– Пошел лобан, мать его… С наваром будем, братва!
Это он подчеркивает, что противозаконным делом заниматься все равно что разбой учинять. И значит, все повязаны одной веревкой, все «по понятиям» живут. И вся округа знает: «рыбные братаны» – люди серьезные. «Кормные» участки на заливе все поделены, чужака могут и в сеть завернуть да в омут бросить – такое в округе случалось…
И вот началось! Такое бывает только раз в году. Еще только начинающие зеленеть камыши мелководья шевелятся, шуршат – это трутся боками, выметывая икру и молоки, матерые рыбы. В такие дни над Волгой даже благовест запрещался – не спугнуть нерест, залог будущих уловов. Но когда это было?! Ныне по сумеркам – а то и средь бела дня – парни с нехорошим взглядом волокут длиннющие бредни, набитые рыбой, заполняют ею полиэтиленовые мешки и увозят – на продажу, для засолки. Да, да, малосольный карась под пиво – это ноу-хау сегодняшних браконьеров.
А тем временем на берегу разворачивается становище: машины, палатки, костры и мангалы. И водка ящиками, и пиво, и девочки, и музыка – все здесь. Хмельной и гордый руководит всем этим браконьерским табором Ванька-Мокрый.
И продолжается это дикое издевательство над природой не день-другой, а целый месяц с гаком! Ибо не только карась, покорный вечному зову размножения, валом валит в мелководья, но и сазан.
И потому так ликует Иван и вся его ватага. Жирует браконьер, набивает и пузо, и мошну!
А рыбинспекция? Ха-ха, да вот она – за «данью» прибыла. Иван «отстегивает» регулярно и щедро. Претензий к нему у служивых не имеется.

Последний сазан
Как истинный мастер своего дела, Иван любил его совершенствовать. Это именно он догадался утюжить протоки: сперва тащить по дну канат с железными грузилами – вспугивать, поднимать рыбу. А идущие следом с бреднем уже выцеживали ее чуть ли не до последнего пескаря.
Как у любого классного спеца, у Ивана были и любимые виды занятий, и «инструменты». Нет, бредень он не уважал: грязно, грубо, тяжело. Нет азарта, куража, страсти. И потому все чаще и чаще шел на залив острожить. То есть бить рыбу острогой. Дело тихое, индивидуальное, одиночества требует. Инструмент у него был особый, сделанный по личному заказу приятелем на судоремонтном заводе: пучок зазубренных стрел из нержавейки, словно когти у хищника, не оставлял жертве ни малейшего шанса на спасение…
– От меня и пескарь не уйдет, не то что сазан! – хвастался Мокрый. – Я с острогой – водяной бог!
Потому второе прозвище у Ваньки-Мокрого было такое: Иван-Посейдон.
Ах, как замирала в предвкушении охоты его душа, когда шел он к заветной протоке, где шевелилась от брачного сазаньего хоровода уже поднявшаяся над водой осока! Затаив дыхание, стоял он, пока не являлась, чуть не тыкаясь в его бродни серая сазанья спина. Короткий удар – и вот уже бьется пронзенная насквозь трехкилограммовая рыбина. Так сильно трепыхается, что прогибается дубовый держак остроги и сам Ванька чуть не теряет равновесие при могучих рывках рыбины…
Было – и промахивался Иван. Или цепляла острога рыбий бок – и срывалась жертва, уходила бурым кровавым клубком, искалеченная и обреченная. И тогда возвращался Мокрый с залива злой, не разговаривал с женой, уходил в огород. Там стояла у него большая емкость с водой для полива, где плавал резиновый мячик. Вот его-то и пырял, и пырял до отупения острогой Иван по часу и более. То ли нервы успокаивал, то ли руку набивал.
…Наверное, и тот вечер был бы удачным и благополучным для Посейдона. Он выбрал место на своей самой любимой протоке. Она была безлюдна, тиха, заманчива.
Из еще не сошедшей воды пробивались зеленые стрелки осоки. Полоска чистой, зеркально-спокойной воды тянулась посередине. Там была глубокая промоина. «По ней и придут женихаться, – хищно, отметил про себя Посейдон.
Он долго и безрезультатно стоял метрах в двух от промоины. Затекли и запотели ноги. Защитный костюм из тонкой прорезиненной ткани был хорош – легок, свободен. Одно плохо: гладкие, почти не рифленые подошвы. Скользко. Но стоять в засаде можно.
…Рыбы возникли из глубины беззвучно. Первой к желанным кущам шла сазаниха полуметровой длины; отстав на полголовы, ее сопровождали два самца. Торжественно и неторопливо двигались они прямо в ноги Ивану.
«Всех! Троих! » – замер от мысли Ванька-Мокрый. Он держал острогу перед собой обеими руками. И как только морда беспечной рыбины коснулась его сапога, изо всех сил бросил острогу вниз.
Ах, если бы все три сазана не метнулись ему прямо в ноги, если бы Иван не поскользнулся! Если б не дрогнула его рука!
Звериный вопль взметнулся над безлюдной протокой в светозарный час июньского заката. Так торжествующе вопил Посейдон, когда его «братки» выволакивали на берег очередной браконьерский улов. Но сейчас это был не крик победы, а крик боли.
Посейдон промахнулся.
С насквозь пробитой стопой и застрявшей в ней острогой Иван сумел пройти по воде метров двести. Потом упал – и больше уже не поднялся. Помочь было некому…
Умер Посейдон, конечно, не от переохлаждения, как отмечено в милицейском протоколе. Ведь сазан мечет икру при температуре плюс 15 градусов по Цельсию. Скорее всего, захлебнулся. Но какое это имело значение?