После Петра Великого никто из царственных особ в Синбирск полвека не заглядывал, но синбиряне не шибко о них скучали, а если кто из приезжих упрекал в этом горожан – в ругань, а то и в драку бросались. Мы – ста синберене , у нас дворянство самое родовитое, купцы – тароватей не найдёшь, наши глиняные кувшины – балакири – самые звонкие, промзинские платки – самые баские! В этом довольстве собой и бахвальстве застала государыня Екатерина синбирян в лето 1767 года.
В Синбирске, как услышали о скором приезде императрицы, все переполошились, замятня началась – пыль столбом. Выгнали из казармы служивых, дали им в руки лопаты и метлы, кочки соскребают, мусор и шавяки навозные сметают, всю Соборную площадь чисто вылизали, кардегардию и дом провинциальной канцелярии побелили, а наличники на окнах жёлто выкрасили. Чиновники в присутствия кто в чём хаживал, заставили всех достать мундиры, проветрить от нафталина, крючки да пуговицы по пришивать. Безмундирным велели по домам сидеть и носа не высовывать. Купцам тоже дело досталось – тащат штуки красного сукна, чтобы в двести саженей ковровую дорожку сделать под ноги государыне. Соборные диаконы глотки прочищают гулким кашлем и кагором смачивают. Дишкантам и тенорам по сотне яиц отпустили бесплатно, пусть пьют от пуза, для голосистости.
Государыня знать не знает об учинённом ею своим приездом переполохе в Симбирске, почивает себе на перине из лебяжьего пуха под шёлковым одеялом. В бока галеры, сделанной из архангельских корабельных сосен волны плещутся, шелковый парус похлопывает, сто гребцов, саженных солдат-гренадёр, вёсла в руках баюкают, дремлют сами. Тут и солнышко взошло, осветило императорский штандарт на мачте, обласкало тёплыми лучами палубу, высветило на носу судна бородатого и голого мужика с вилами – морского бога Посейдона. Государыня шевельнула ручкой по лебяжьему ложу, место рядом ещё не выстыло, ушёл Гриша, как обычно, до её просыпа. Вздохнула, очи распахнула, в колокольчик брякнула. Появились дамы-прислужницы, у одной в руках серебряная лохань с тёплой водой для умывания, у другой – гребни из зуба морского зверя для расчёсывания волос, у третьей – шкатулка из чёрного эбенового дерева с притираниями, мазями, помадами, белилами-румянами, всё французской выделки. Граф Григорий Орлов зашёл, ручку чмокнул, справился, как государыня почивала, а о том, где был в ночном – молчок! «Как погода, ваше сиятельство?» – спросила Екатерина. «Знойно, матушка! Скоро в Симбирске будем». «Ах, – молвила государыня. – «Надеюсь, хозяева приготовленные мне покои охладили, да мух повыгоняли. Уж очень они меня в Казани замаяли!»
Галера «Тверь» причалила к Синбирской пристани под радостные крики горожан. Когда царица ступила на берег, колокола соборов и церквей заблаговестили, над полуразрушенными стенами старой крепости закурился белый дым. И внятно чихнули четыре единорога времён царя Алексея. По красной дорожке, приветствуемая со всех сторон горожанами и дворянами Синбирского уезда государыня поднялась в гору к каменному дому Мясникова, где ей были устроены покои. После двух часов отдыха она изволила выйти в залу, где потея в суконных мундирах, при шпагах и треуголках ожидали аудиенции чиновники, которые были шибко травмированы сиянием, исходившим от российской самодержицы, глаза у них заслезились, руки затряслись, души затрепыхались от прилива крови и административного восторга. Не чаяли они, что будут находиться в двух шагах от порфироносной владычицы всея России. А та милостиво улыбнулась, допустила их к своей августейшей руке и, сжалясь над их потной краснотой, отпустила.
«Какие медведи! – промолвила она, адресуясь к Орлову. «Медведи? – задумчиво произнёс граф. – Это волки, матушка!» «Других у меня нет! Душно однако и скучно. Что там на завтра?» «Торжественная служба в соборе, представление народу». «Ладно, займусь бумагами».
У графа Орлова тем часом из головы не выходила мысль, как развеселить свою царственную подругу. На такие придумки он был не очень горазд, не шут Балакирев, а гвардейский офицер, прямой, как плевок солдата, вот шпагой бы кого проткнуть или в морду кулачищем заехать, на это граф был способен без раздумий. Ндрав он имел пылкий, а ум недалёкий, тем и проиграл в будущем Потёмкину, а пока у него с Екатериной отношения были страстными, умел Григорий так обнять, таким жаром-пылом обжечь, что отказу ему ни в чём не было. Орлов стоял возле окна в коридоре и смотрел, как одна за другой покидали покои государыни её камеристки. Когда вышла последняя, он двинулся к заветным дверям, но возле лестницы его остановило какое-то шуршание. Он откинул портьеру и увидел прижавшуюся к стене хорошенькую девицу, которая зарделась, как маков цвет. «Ты кто такая?» – спросил Орлов. «Я хозяйская дочь, ваша милость, Екатерина». Граф улыбнулся. Чудно ему показалось – опять Екатерина. «И сколько ещё таких розанов здесь произрастают?» «У батюшки моего нас четверо». «И все так же прекрасны?» По – гвардейски привычно схватил девицу в охапку и поцеловал в губы. «Ах, сладка ягодка!» Она убежала вниз по лестнице, а граф задумался, почесал затылок и радостно улыбнулся – его осенила блестящая идея, чем занять государыню. Вошёл в покои, увидел свою Катерину, убранную ко сну, в прозрачной батистовой рубашке, подхватил на руки, закружил. «Нашёл я тебе заботу, матушка! Всю твою грусть, скуку окаянную, как рукой снимет! Нужно заковать четырёх девиц в крепкие оковы!» «Это как они провинились?» «Ох и провинились! Представь: молоды, с лица далеко не дурны, за каждой два завода, двадцать тысяч душ, миллионы рублей серебром да золотом. Немедленно возложи на них узы Гименея!» Государыня рассмеялась: «Ты предлагаешь мне быть свахой?»
Так снизошло на семейство Ивана Семёновича Масленникова царское благоволение. Крепко он маялся, как и жена его Татьяна Борисовна, одной думой: дочери на выданье, а женихов, соразмерных по своим достоинством с приданным, не находилось. Дворянство бывшего купца, полученное им за классный чин, выглядело в глазах родовитого барства скороспелым и даже плюгавым. Конечно, были женихи из дворян, но по большей части с червоточиной: то голь, из имущества только ботфорты на ногах да шпаженка на боку, да аттестат на чин поручика за пазухой. Такие бы тысячами со всей России набежали, только свистни! Но не о таком счастье мечталось дочерям и самому Масленникову. И он и Татьяна Борисовна были склонны выдать дочерей за своего брата, купца, за ним надёжнее и капиталы будут целы, и от балов-машкерадов головы не закружатся, веру отцов крепко блюсти будут. Тревожные думы одолевали Масленниковых, тревожные.
«Завтра ведь у нас куртаг, – сказала государыня. – Озаботься, Гришенька, чтобы наши хозяева были.» «Непременно!» – обрадовался Орлов. Ему намеченное на завтра мероприятие было любо по одной весьма важной причине: государыня, не смотря на его недовольство, постоянно держала вокруг себя свиту молодых блестящих офицеров гвардии, жадно взирающих на неё и готовых при малейшем знаке прыгнуть в царскую постель. Граф прекрасно понимал, что его могущество держится на приязни к нему государыни и не хотел его лишаться. Завтрашний куртаг его радовал тем, что он может одним махом избавиться сразу от четырёх соперников.
Дом Масленикова строил московский архитектор, он был в два очень высоких этажа, имел, кроме жилых комнат и спален, просторный зал на втором этаже с наборным из дуба полом, лепным потолком и роскошной люстрой. Окна выходили на Волгу, из них открывался величественный вид на Заволжье, речные острова и растёкшееся между ними русло реки. К приезду государыни весь дом чистили, мыли и скребли, и зал, ярко освещённый множеством свечей люстры и светильников на стенах, сиял, как сказочный дворец. В дом Масленникова съехались самые родовитые синбирские дворяне, занесённые в шестую часть Бархатной книги российского дворянства. Государыня, встречая гостей, милостиво улыбалась. Ни обеда, ни возлияний на куртаге не предполагалось, это было время общения избранной знати со своей повелительницей, и приглашение на него означало причастность к самому высшему кругу лиц и крайнюю близость к трону. Но сегодня был вечер, где главное внимание уделялось не потомкам Рюрика и Гедемина, а Масленниковым. В карты ни Иван Семёнович, ни Татьяна Борисовна не играли, и на сегодня ломбер был оставлен. Музыканты играли длинный польский или полонез, кавалеры и дамы дефилировали с ритмическими приседаниями по залу, а всё общество, глядя на танцующих, приосанивалось, видя себя таким прекрасным, таким знатным, таким пышным, таким учтивым.
Екатерина была великая мастерица вести всякого рода переговоры. «Я слышала, – сказала она Масленникову, которого не опускала от себя ни на шаг, – у тебя много красного товара имеется, а у меня – добрые молодцы?» Ивана Семёновича окатило жаром, он сразу понял, о чём идёт речь, и не стушевался. «Товар имеется красный, да только по плечу ли он молодцам будет? Мы люди простые наукам не обученные.» «Полно тебе, Иван Семёнович, – улыбнулась государыня. – Не след тебе прибедняться. Всё от твоего слова зависит.» «С превеликой благодарностью вручаю судьбу дочерей вам, ваше величество» – сказал Мясников и прижался губами к милостиво протянутой руке императрицы.
И начались свадьбы: и в Синбирске, и в Москве и в Санкт-Петербурге. Ирина вышла замуж за Павла Бекетова, родовитого дворянина и капитана гвардии; Дарья – за Александра Пашкова, в его память россиянам остался знаменитый «Пашков дом» в Москве; Аграфена – за Алексея Дурасова, построившего на деньги жены великолепную усадьбу, завзятого театрала; Екатерина – за Григория Козицкого, чей дворец в Москве был перестроен в «Елисеевский» магазин. Мужья получили жён с большим приданным, Екатерина развеяла скуку, а граф Орлов был доволен удалением своих вероятных соперников. Синбирское сватовство Екатерины – редкий случай, когда все остались довольны. Призвание государей – видеть своих подданных счастливыми, и Екатерина это удалось сделать в граде Синбирске, славном и похвальном.
Николай Полотнянко, Союз русских писателей