Опять о граде нашем Синбирске, славном и похвальном, начну сказывать, о житие неспешном его обывателей, мещанах, купцах, служилых людях и дворянах, в царствие Петра I в части своей лишённых бород и облачённых в немецкое платье. От немцев и табак завезли к нам, от чего пожары в Синбирске, граде деревянном и ветряном, участились, недели не пройдёт, чтобы чья-то изба не полыхнула берёстой. Народ на пожар сбегается, а тушить нечем, воды нет. Стоят людишки, пялятся на полымя, руками машут, только ветер нагоняют, а помощи погорельцам никакой. Вот до чего табачная привычка доводила, а утеснить её нельзя, царю деньги требовались на войну со шведом, на строительство новой столицы, на машкерады, да на прорву воров вокруг своей державной особы. Питие хмельного тоже не возбранялось, голи кабацкие, рванины бурлацкие, как нетопыри, кружили вокруг кабаков в волжском подгорье на пристани и в самом граде, двери в кружала не закрывались, меднолицые целовальники сгребали полушки и гривенники с мокрых от пролитого вина прилавков всё туда же, в царёву мошну. Правда, и к их рукам немало прилипало.
Не все, конечно, обыватели винище лопали, курили да жевали табак. Много было людей богомольных, ко всякому рукомеслу прилежащих, от их щедрот поднимались во граде божьи храмы. Построили каменный Свято-Троицкий собор, чуть позднее Свято-Вознесенский, благоденствовали женский Спасский и мужской Покровский монастыри. Каждый помещик в родовой вотчине строил храм своим иждивением или с помощью крестьянской общины. Колокола звонили, попы служили, обыватели толпились в храмах, но много ещё было в народе тёмных верований, от язычества ему доставшихся. Нет-нет, да возьмут силу над легковерными людьми ведуны, знахари, ворожеи, к коим простодушные обыватели обращались в надежде вылечить застарелую хворь, извести обидчика, присушить желанного человека, заручиться удачей в торговом предприятии. А когда холера начинала грозить из Астрахани или чума надвигалась из Ногайских степей, то появились лживые пророки и пророчицы и смущали народ дерзкими предсказаниями, доводя его до полной душевной немощи и готовности броситься на первого встречного с кулаками или оружно. В ход шли ябеды, клепали на соседей, даже на родню, обвиняя их в колдовстве, в канцелярии воеводской даже рундук особый завели для хранения челобитных и подмётных писем.
И вот однажды ранёхонько, едва приказные отпёрли городскую ратушу, прибежала к ним молодая баба и с порога в пол лбом ткнулась, зарыдала, заголосила. Орёт благим матом, понять можно только одно: на кого-то клепать хочет. Сначала подумали, что дело пустое, оказалось, что полностью попадает под новый указ государыни Анны Иоанновны «О некоторых людях, которые, забыв страх Божий, показывают себя, будто они волшебства знают и обещаются простым людям чинить всякие пособы, чего ради те люди призывают их к себе в домы и просят их о всепомоществовании в злых своих намерениях…». Утёрла баба со смазливой мордашки мокроту и поведала о своём муже посадском человеке Якове Ярове, за которого она вышла замуж полгода назад «неохотой», под давлением родителей. Житьё с мужем срезу не заладилось, оный Яшка Яров не прилепился к жене, а стал с первого дня удаляться в свою комнату на чердаке, чем вводил супругу в недоумение и любопытство. Она стала за ним поглядывать, сучок в перегородке вынула и всё узрела. Видит, горят несколько лучин, муж перетирает в ступе какие-то травы, пересыпает семена. С той поры ни одной ночи спокойно не спала, страшные ведения стали подступать к ней во сне, мучили сердцебиение и приливы крови к затылку. Под внушением страха Варвара Ярова обратилась к своему духовнику, священнику Никите Андрееву, а потом к другому иерею Никифору Епифанову. Духовные особы нашли в действиях Ярова признаки преступления: «Чтобы не остаться ей приличной (обвинённой) вместе с мужем ея в таком еретичестве, нужно обо всём донести начальству». Извет Варвары Яровой был запротоколирован, её отпустили домой и наказали хранить всё в тайне.
На другой день собралось немалое приказное воинство во главе с земским старостой Семёном Ясырином, и нагрянули они вечером на подворье Якова Ярова, но без шума и звона, а тишком, чтобы поймать еретика во время волшебства. Понятые, приказные были пропущены Варварой к лестнице, осторожно поднялись по ней, и Ясырин приник глазом к дырке от сучка. И видит: на столе перед Яровым коробочки, а в них находятся травы, порошки, толстую книгу, тетрадки гадательные, а вокруг расставлены кости человеческие. Ясырин дал отмашку дюжему понятому, тот ударом ноги вышиб хилую дверь, и орава приказных ворвалась в комнату. Якову заломили руки, связали его накрепко, нашли большой лубяной короб и сложили туда травы тёртые и не тёртые, сушёные и не сушёные, тетрадки, книгу, заговорную и притворную к блуду. Потрясённый нападением Яров не сопротивлялся, его сволокли вниз, бросили вместе с коробом в сани и повезли в ратушу.
Содрали с Ярова зипун и портки, разложили на скамье, вынули из бочки с водой прутья и приступили к дознанию. Взвыл Яшка благим матом, попытался вывернуться из-под двух мужиков, державших его за голову и за ноги, и начал показывать на себя страшные признания. Что имеет он у себя книгу волшебную девять лет и по ней всегда святотатственные действа чинил, познал эту книгу и «отрёкся от истинного Бога, но от Христа он вовсе не отрекался». По этому самому учению «он дьявола и сатану чтит и теперь владыками их признаёт и клянётся ими».Приказной усердно скрипел пером, занося признания Ярова на бумагу, иногда кивая подручным, чтобы добавили злодею шелепов, и тот продолжал клепать на себя дальше, что лечил по их просьбе у себя людей синбирских и назвал имена.
На другой день приказное следствие устроило злодею очную ставку с его женой Варварой. Та неуступно стояла на своём: и волшебства де еженощно устраивал, и заговоры накладывал и «еретичество за ним признаёт издавна и в такой силе, как раньше показывала». Приходский священник заявил о Ярове по тем временам ужасное: «он де на исповеди у него не был, в своём еретичестве ему не каялся и Святых Таин не приобщался». Окольными путями навели справки о тех, кто лечился у Ярова и притянули к допросу братьев Карамышевых, Ивана Издеберского со снохой Марьей, Григория Деревягина и других посадских людей. Все они единогласно показали, что лечились у Ярова о разных болезней, ни каких волшебных действ он над ними не совершал, еретических книг не видели, а читал Яков над ними три молитвы, которые напечатаны в требнике в чине крещения, и запретительную от бесов и злых духов. Эти показания были приобщены к делу, но никакого влияния на дело Ярова не оказали. А оно велось явно с обвинительным уклоном.
Городская ратуша передала Ярова вместе с розыскными бумагами в провинциальную канцелярию, там учинили свой розыск с сечением подозреваемого и вызовом свидетелей по второму разу. Удостоверившись, что дело идёт о волшебстве и еретичестве, сообщили об этом в канцелярию Казанской губернии, и та уведомила об этом правительствующий сенат. Медленно тащилась колесница российского правосудия от Синбирска до Казани и Санкт-Петербурга, а Якова Ярова, возложив на него оковы, поместили в провинциальную тюрьму возле воеводской избы. Узников в те времена не кормили, они существовали на подаяние. Беглые крестьяне, базарные тати, разбойники в сопровождении караульного ходили за милостыней на торжище и в богатые дома синбирян. Особо щедрые дачи колодники получали в дни церковных праздников. В сырой и земляной тюрьме тяжко дались Ярову проведённые в ней четыре года. Он полуослеп, разбух от водяной болезни, жил среди людей, но был отделён от них пропастью обвинений в еретичестве и волшебстве. Тюремные сидельцы сторонились его, как зачумлённого, за милостыней его не выпускали как еретика, он питался тем, что ему бросали соузники.
Но пришёл час и его судьбы. Прискакал из Казани курьер и привёз депешу, а в ней прописано: «Казнить еретика Якова Ярова смертью сожжением». Воевода Иван Иванович Немков прочитал сие и перекрестился. Призвал к себе начальника канцелярии и приказал сводить Якова Ярова в баню, переодеть в чистую одежду и накормить до отвала. А ещё приказал срубить на Венце сруб и подвезти к нему два воза сена. Всю ночь при свете смоляных факелов плотники рубили и вязали венцы сруба, и к утру он был готов. Хотя о казни народу не объявлялось, с рассветом на Венец со всех концов града начали сходиться посадские люди. С барабанным боем пришла воинская команда, солдаты с четырёх сторон окружили сруб, оставив лишь небольшой проход для смертника. Из Заволжья выкатилось солнце, осветив место казни. «Ведут!» – выдохнула толпа. Яров шёл в чистой посконной рубахе в сопровождении двух солдат с ружьями. Его подвели к воеводе и бросили на колени. «Читай!» – велел Немков канцелярскому начальнику. Тот поправил на носу оловянные очки и откашлялся: «… потому ему, Ярову, экзекуция ученена будет за волшебство, за все злые и богопротивные дела казнить оного Ярова сожжением». Едва были произнесены последние слова приговора, как солдаты схватили Ярова и бросили в сруб, и разом вспыхнуло со всех его сторон сухое сено. Посадские, сняв шапки, крестились, некоторые плакали, а из столба огня и дыма раздавались леденящие душу вопли сгорающего заживо человека.
Перед смертью Яков Яров отказался от исповеди.
Николай Полотнянко, Союз русских писателей
