ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ.
Комната старого барского дома: изразцовая печь, обширная кровать, большой оббитый железными полосами сундук, стол, вокруг него четыре стула, громоздкий открытый шкаф с медной и серебряной посудой. Входят Кротков и Сысой.
Кротков. Я и не ожидал, что мужики и бабы так меня любят.
Сысой. Кого же им любить, кроме тебя? Ты для нас теперь единственный поилец и кормилец.
Кротков. Мне никогда рук не целовали а тут обслюнявили до локтей. Подай воды, я их сполосну!
Сысой поливает руки барина водой из ковша, подаёт ему полотенце.
Объявляю тебя, Сысой, с этого часа своим ближним гайдуком.
Сысой пытается поцеловать барину руку. Тот уворачивается.
Ты ко мне с поцелуйной лаской не лезь. Говори только: «Слушаюсь!» и «Так точно!»
Сысой. Слушаюсь! Так точно!
Кротков. Тебе должно быть известно, где мой родитель хранил свою казну?
Сысой. Так точно! В кованом сундуке.
Кротков подходит к сундуку, бряцает навесным замком.
Кротков. Где ключ?
Сысой. В медном кувшине.
Кротков. Подай его сюда!
Сысой берёт из шкафа кувшин и ставит на сундук. Кротков достаёт из него ключ и открывает замок.
А тебе тут не на что пялиться. Брысь отсель!
Сысой уходит. Кротков вынимает из сундука лист бумаги.
Это, стало быть, батюшкино завещание… Недвижимость меня не интересует, а вот наличность, край как нужна. Ага, вот. «Оставляю тебе в золоте и серебре полторы тысячи рублей, всё, что у меня есть…» Гляди-ка, угадал, у меня как раз столько долгу. «… шесть блюд малых, шесть чашек позолоченных по серебру, четыре золотых кольца голых и три перстенька, золотых с алмазами, а так же пять образов святителей в золотых окладах с каменьями, каждый рублей на двести потянет, а то и поболее, позолоченный медный крест, которым владел твой пращур, что сел на этой земле во времена Василия Шуйского…» Прямо скажем – невеликое наследство… А напоследок совет с того света. «Не верь, Степанушка, тому, что говорят умники, мол, помещики тиранят своих рабов. Дворяне – не тираны, это в старину бывали тираны некрещёные и мучили святых, но мужики ведь не святые; как же нам быть тиранами? Мужики нищи, голы – эка беда? Надо ли, чтобы мужики богатели, а дворяне скудели? Да это сам господь постановил: кому-нибудь одному быть богатым, либо помещику, либо крестьянину: не всем же старцам в игуменах быть»… Вот и про дядюшку! «Остерегись моего братца Парамона Ильича, он слезлив, медоточив, но ухватки у него волчьи, враз оттяпает от твоего добра кус и не подавится. Он мне все уши законопатил воеводской племянницей, нашёл диво-дивное! Ей тридцать годков стукнуло, на что тебе старая яловица? Остерегайся, сын, дядюшку и дольше жить будешь»…
Ну-с и где тут золотые и серебряные?
Достаёт кошель, вынимает из него несколько монет, кладёт обратно, укладывает кошель в сундук, запирает его на замок.
А что тут на полках?
Подходит к шкафу, достаёт из него блюдо.
Старинная работа, но медное. И это медное, а это – олово.
Входит гайдук.
Сысой. Парамон Ильич пожаловал.
Кротков. Встречай его сам и принеси вина, закуски.
Сысой. Слушаюсь!
Уходит.
Кротков. Примчался. Знать, раскатал губищу, у сироты возмечтал поживиться. Но я не лыком шит, а моя полковая выучка покрепче будет его, подъяческой.
В комнату с распростёртыми объятиями вбегает дядюшка.
Парамон Ильич. Степанушка, разлюбезный ты мой племянник! Утешил, можно сказать, меня никудышного, приехал, облегчил моё сердце. Дай я тебя, радость, расцелую!
Обнимает племянника.
А мы вскорости за твоей матушкой и батюшку твоего схоронили, вот такие у нас слёзные новости. Как ехалось, что виделось, что слышалось? В Москву к своим тёткам заезжал?
Кротков. Всего на два дня. Там тоже несчастье: тёткиному
мужу турецким ядром ногу по колено отшибло. Сейчас на чурбачке прыгает, бедолага.
Парамон Ильич. Был я у него в гостях лет пять тому, как он мне все уши прожужжал: долг, честь, слава России… А за честью, Степанушка, не угонишься. Кому честь, а кому нечего есть! Пусть у тебя не будет егориевского крестика, зато ты здоровее всех егориевских кавалеров. С Егорием и молодые поохивают, которые постарее, так еле дышат: у кого ноги перестреляны, у кого руки, у кого голова, за таких и плохонькая невеста не пойдёт, а я тебе, племянничек, подыскал невесту, лучше не бывает.
Кротков. Женитьба меня не прельщает.
Парамон Ильич. Часом ты, Степанушка, не захворал гнилой болестью от какой-нибудь девки?
Кротков. Нет, я здоров.
Парамон Ильич. Ты меня не бойся, я в делах между своими нем и глух. Если у тебя в штанах сыро, так и скажи, я тебя мигом сведу со здешним кудесником Савкой-богом.
Кротков. Что, так его и кличут?
Парамон Ильич. Он, кажется, мордовская некресть, но наши православные к нему толпами ходят. У кого зуб болит, у кого грыжа, у кого корову увели, так он на воду глянет и тут же укажет, где коровьи рожки да ножки. А ты, говоришь, здоров?
Кротков. У меня есть дело поважнее, чем невеста.
Парамон Ильич. Скажешь какое, или мне самому догадаться?
Кротков. Догадайся сам, дядюшка.
Парамон Ильич. Ты думаешь, как подороже продать своё наследство, уехать с деньгами в Петербург и там весело пожить?
Кротков. Я бы и от гулянки в Париже не отказался, но сколько мне даст за землю и мужицкие души даже самый щедрый покупатель?
Парамон Ильич. Тыщонки три я бы наскрёб.
Кротков. Меня не заинтересуют и сто тысяч.
Парамон Ильич. Сколько же ты хочешь?
Кротков. В три раза больше.
Парамон Ильич. Триста тысяч! Триста тысяч за худую деревеньку и две сотни лентяев?
Кротков. Можешь надо мной, дядюшка, смеяться, но я эту сумму получу.
Парамон Ильич. Теперь я знаю, чем ты хвораешь. У тебя, болезный, головушка не кружится?
Кротков. С чего ей кружиться? Я не пьян.
Входит Сысой с подносом, на котором графинчик вина, закуска. Дядюшка сразу кидается к угощению.
Парамон Ильич (поднимая чарку). Давненько я не усугублял очищенную. А ты что медлишь?
Кротков. Я дал зарок, не брать в рот вина, пока не разбогатею.
Парамон Ильич. Разве богатство приходит только к тому, кто трезвенник?
Кротков. Когда речь идёт о кладе, то пьянице он не откроется.
Парамон Ильич. О каком это кладе ты вспомнил?
Кротков. Я знаю, что обрету невиданный клад, не сходя с этого места.
Парамон Ильич. У каждого свои причуды. Твой соседушка Олсуфьев мужиков грамоте вздумал учить, ты возмечтал о кладе. И во всём виновата Европа, нет-нет да и плескает на нас какой-нибудь блажью, чтобы мы соблазнились.
Кротков. Я без всякой Европы знаю, что обрету клад.
Парамон Ильич. Я твоему счастью не помеха. Но клад ещё не явился, а за тобой есть должок.
Кротков. Мы четыре года не виделись, откуда взяться моему долгу.
Парамон Ильич. Разве Сысойка не передавал тебе сто пятьдесят целковых?
Кротков. Ах, эти… Что-то припоминаю.
Парамон Ильич. Вот и чудесно, что вспомнил. Не забудь ещё добавить к долгу тридцать рублей сверху.
Кротков. Это что – проценты?
Парамон Ильич. Таков порядок. И не будем его нарушать.
Кротков. Согласен, не будем. Однако у меня к тебе, дядюшка, есть претензия.
Парамон Ильич. Чем же ты, Степанушка, недоволен.
Кротков. Не успел я приехать, как узнаю, что мой бык пасётся с твоими коровами. Как рассчитываться думаешь – телятами или рублями?
Парамон Ильич. Презабавный вопрос ты задал, но, к несчастью, отвечать на него некогда: меня ждёт исправник, но после мы с ним к тебе зайдём, и он сообщит нечто важное.
Уходит.
Кротков. Сысойка, ты не знаешь, что здесь поделывает исправник?
Сысой. Наверно, давно наших наливок не пробовал. Твой батюшка его не привечал.
Кротков (обеспокоенно). А что, как из Петербурга пришла на меня бумага по долговому сыску?
Сысой. Ужели полиция такая хваткая? Наш исправник и шагу не сделает даром, и со всего ищет, как бы получить выгоду.
Кротков. Что ж, придётся от него откупиться. А ты, Сысойка, проверь, открыт ли в доме чёрный выход и привяжи там оседланного коня.
Сысой. Слушаюсь!
Кротков. Правильно отвечаешь. Повернись вокруг себя. Ещё раз.
Сысой исполняет приказание.
Я тебя приблизил к себе, сделал гайдуком, но ты ещё мужиком смотришься. Подай ножницы!
Сысой исполняет приказание. Кротков подводит его к зеркалу.
Ты в каких годах?
Сысой. Тридцать один стукнуло.
Кротков. Я думал тебе далеко за сорок. Бородищу вон какую отпустил, а гайдуку это негоже.
Сысой (испуганно). Что ж, мне теперь голым ходить? Помилуй, барин, с бритьём я не справлюсь, да и люди засмеют. Верой и правдой буду служить, только не режь бороду!
Кротков. Я у тебя всю не возьму. А тебе, для твоего мужицкого счастья хватит и вершка волосьев.
Сысой. Не позорь меня, барин, перед людьми. Я этого не переживу!
Кротков. Экий ты остолоп! Я же хотел приблизить твою образину к человеческому облику. Однако насильно мил не будешь. Тогда ступай к ключнице, возьми у неё новые штаны, кафтан, сапоги, шапку и переоденься. И не забудь про чёрный ход.
Сысой уходит.
А у меня ведь похолодело под ложечкой, когда узнал, что моим гостем будет исправник. Вздрогнул, ознобными мурашками с головы до пят подёрнулся, а я дворянин хорошего роду, среди моих предков были и воеводы, дед – капитан гвардии. Так почему же я сомлел от испуга? Или начал бояться всего с того дня как затеял погоню за счастьем? Это клад видит, что я на него нацелился, и пытается от меня улизнуть. Насылает на меня страхи, испытывает, водит за нос. А я кожей чувствую, что он где-то совсем рядом. Но самому гнаться за ним бестолку. Он должен сам ко мне явиться – бери меня и владей мной. Народ не зря говорит: «Счастье придёт и на печи найдёт».
Шумно входят исправник, следом Парамон Ильич.
Парамон Ильич (потирая руки). Видишь, Степанушка, как я скоро обернулся, ты даже не успел со стола винцо прибрать. Но в этом нет тайны: Кузьма Платоныч запирал в амбар подарок, который для тебя приготовил.
Кротков. Что за подарок?
Парамон Ильич. Об этом чуть позже, а пока познакомься с нашей уездной защитой дворянства.
Кузьма Платонович. Я знаком с господином Кротковым, дай бог памяти, уже двадцать лет. С тех пор, как заехал к его батюшке поздравить с первенцем! И Егор Ильич, помнится, потчевал меня хлебным вином собственной выделки и очистки. Знатное было винцо!
Кротков. Оно с тех пор хуже не стало. Извольте угоститься, господа!
Кузьма Платонович. С превеликим удовольствием. Вы себе не представляете, Степан Егорович, какую тягчайшую ношу мне приходится нести на исправнической службе.
Кротков. Я её совсем не знаю.
Кузьма Платонович. Вы счастливый человек, потому что можете пить хмельное только в своё удовольствие. А мне приходится ежедневно подвергаться давлению со стороны помещиков, которых я посещаю по долгу службы. Не успеешь полслова сказать по делу, как перед тобой образуется стол и начинается: пей, нудит хозяин, угоститесь, канючит хозяйка. Как тут откажешься?
Кротков. Избави бог, я не настаиваю, но обычай велит приветить гостя.
Парамон Ильич. Кузьма Платоныч изволит шутить. Но что, правда, то, правда: наш Кузьма Платоныч, окромя воеводы, первейший человек в уезде. Ты, Степанушка, завяжи с ним дружбу таким узлом, чтобы вовек не расцепился. Ты уважишь Кузьму Платоныча, и он тебя уважит. А если кто начнёт нос задирать, так ему будет сделан такой укорот, как Олсуфьеву.
Кузьма Платонович. Я сделал то, что был обязан сделать.
Парамон Ильич. Не уважил наш симбирский французик Кузьму Платоныча, возомнил невесть что, а сняли с него собачьи кудри, которые он на голове таскает, и нет его, и спесь куда подевалась, когда обласканные им дворовые людишки высвистали из лесу разбойников, а те казну вынули, дом подожгли и собачьи кудри в огонь бросили.
Кузьма Платонович. Молодой Олсуфьев сам виноват: я его предупреждал не играться с крестьянишками своим вольнодумством. А он поставил себя с ними на одну ногу, а наш холоп – самая наглая тварь из живых. Так и вышло, явились разбойники и позабавились над вольнодумцем, добро, хоть не до смерти.
Парамон Ильич. Вот и рассуди, Степанушка: разве Кузьма Платоныч не самый нужный для дворян человек?
Кротков. Я со всей душой почитаю старших. Особливо начальство, как был выучен батюшкой и в гвардейском полку.
Парамон Ильич. Тогда внемли тому, что скажет Кузьма Платоныч. И отшугни слуг от двери, чтобы не подслушивали.
Кротков плотно прикрывает дверь в комнату.
Кузьма Платонович (приосанившись). Воевода обязал меня довести до сведения помещиков строго секретное известие, полученное из Симбирской канцелярии. Наша Казанская и Оренбургская губернии объявлены на особом положении. Причиной тому стал бунт, учинённый яицкими казаками во главе с Емелькой Пугачёвым и выплеснувшийся ныне в Поволжье. Всем дворянам велено озаботиться о своей безопасности и пресекать распространение вздорного слуха, что во главе бунта стоит не беглый донской казак, а император Пётр Фёдорович, которого уже давно нет в живых.
Кротков (возбуждённо). Как! Казак объявил себя императором? И ему поверили?
Парамон Ильич. Эка невидаль! В здешних краях обитает Савка-бог и крестьянишки в него верят ещё покрепче, чем в Пугачёва.
Кузьма Платонович. Пугачёв – не первый самозванец. В последние два года уже несколько лжецарей были пойманы, биты кнутом и отправлены в ссылку. Но этот, сдаётся мне, взбаламутит мужицкую Русь покруче Стеньки Разина. Он уже близ Казани, и народишко ждёт от него знака, чтобы кинуться на своих господ.
Кротков. Что, Пугачёв из себя такой же богатырь, как Степан Разин?
Кузьма Платонович. Какое там – аршин с шапкой! Но наш народ – бараны, не распознали в самозванце волка и пошли за ним на убой.
Парамон Ильич. Да ты сейчас сам увидишь мужицкую копию с Пугачёва, если, конечно, разрешит наш исправник.
Кузьма Платонович. Дозволяю. В амбаре дожидается твоего барского над ним суда твой беглый раб Фирска Тюгаев. Прикажи его привести, пусть он поведает свою правду о Пугачёве.
Парамон Ильич. Сысойка! Веди к барину окаянника Фирску!
Кузьма Платонович. Вам это впервой, поэтому объясняю: вы имеете право запороть его до смерти.
Кротков. А простить могу?
Кузьма Платонович. На нём пока нет крови, поэтому поступайте по своему усмотрению. Но не забывайте, как за его доброту мужики отплатили Олсуфьеву.
Сысой вталкивает в комнату щуплого мужичка.
Кротков. В армейском артикуле, господа, записано, что командиру запрещается наказывать подчинённого тотчас после совершения им проступка. Кару надо назначать в здравом рассудке. Поэтому с Фирской я разберусь позже.
Парамон Ильич. Я, к примеру, порченных побегом крестьян не держу. И сам уйдёт и других сманит.
Кротков. Куда же ты, дядюшка, их деваешь?
Парамон Ильич. Задешево, но продаю без семьи, подальше от здешних мест.
Кузьма Платонович (надев шапку). Нам время ехать. Надо ещё к двум-трём помещикам заехать, ознакомить с секретным указом.
Парамон Ильич. За одним удостовериться, чьё винцо в нашем углу уезда вкуснее и крепче.
Кротков. Кузьма Платонович, дядюшка! Без доброго посошка на дорогу я вас не отпущу.
Кротков наполняет чарки, он явно рад, что нежданные гости покидают
его дом.
Кузьма Платонович. Ты, Степан Егорович, зорче поглядывай по сторонам. Живи с великим бережением, мужики лютеют на глазах. Ты, вижу, собираешься пощадить беглого раба, но он, при случае, тебе спуску не даст.
Уходят.
Кротков. Так ты и есть тот самый злодей Фирска? Кто тебя поманил убежать и какой сластью?
Обходит мужика вокруг.
Думаешь отмолчаться? Встряхни его Сысой! Только гляди, чтобы у него головёнка с плеч не слетела.
Сысой встряхивает Фирску.
Говори, куда ты побежал от своей бабы, детишек, от своего бари-
на? Ты уразумел, что я могу тебя за это забить батогами до смерти?
Фирска. Все бегут, и я побежал. Куда народ, туда и я.
Кротков. Все побегут топиться, так и ты с ними? Полно врать, говори, куда возымел мысль уйти? Скажешь правду – останешься жив.
Фирска. Сейчас все бегут в одно место…
Кротков. Что молчишь, как пень? Сысой, вели там приготовить для битья палки!
Фирска (торопливо). Хотел на царя глянуть, хоть одним глазком.
Кротков. У нас государыня императрица Екатерина Алексеевна!
Фирска. Люди бают другое.
Кротков. И что же ты от них узнал?
Фирска (боязливо). Я скажу, а ты барин рассвирепеешь. Уж лучше я промолчу.
Кротков. Нет, изволь говорить. Мне тоже любопытно узнать, что говорят в народе.
Фирска. Ампиратор Пётр Фёдорович объявил крестьянству полную волю, а бары этот указ похитили, а самого царя посадили под караул. Но он с божьей помощью спасся и вздыбил мужицкую Русь на дворянство.
Кротков. Ты так складно глаголешь, что Сысой уши развесил. Скажи, гайдук, веришь ли ты в Фирскины бредни?
Сысой. Никак нет!
Кротков. А ты, Фирска, если хочешь дальше жевать хлеб, запомни, что Пётр Фёдорович, почил в бозе и тому свидетелями многие тыщи людей. Емелька Пугачёв лжёт, выдавая себя за царя, а сам он – битый за кражу коня плетьми донской казачишка.
Фирска. Однако люди говорят другое. А народ зря не скажет.
Кротков. Заладила сорока про Якова! Ты, Сысой, что скажешь?
Сысой. Слишком много людей толкуют о спасшемся царе, а это, барин, не шутка. Все разом соврать не смогут. Я ещё на Москве слышал толки, что государь жив, то же говорили и во Владимире, когда мы с тобой его проезжали.
Кротков. Почему о сём не донёс?
Сысой. А ты, барин, меня не спрашивал, да и не для твоих ушей эти слухи.
Кротков. Скажи, Фирска, а не слышал ли ты толков о захоронках, которые Пугачёв оставляет в тех местах, где побывал со своим мужицким воинством?
Фирска. О кладах не знаю. Однако бают, что батюшка-царь, выезжая в деревню или село, сыпет вокруг себя деньгами.
Кротков (живо) Золото? Серебро?
Фирска. Про то не слышал. Но скорее сыплет медные пятаки. Я сам видел дубовый бочонок на обочине близ Алатыря. Правда, казны в нём не было.
Кротков. Но там Пугачёв еще не проходил?
Фирска. Государевы работнички сейчас по всей Волге растеклись. Они ходят, где хотят и разрешения на проход не спрашивают.
Кротков. Вон ты как заговорил! Ещё немного и по-волчьи зубами начнешь щёлкать. А я ведь тебя проверял: осталось ли в тебе желание исправиться, а ты решил, что барин – тетеря, рохля, а я – солдат гвардии!
Фирска. Прости, барин если чем нагрубил.
Кротков. Конечно, самое место тебе – в петле на воротах, но мне твоя смерть не нужна. Да и сам ты мне не нужен. Сысой! Возьми этого махра, кинь на телегу и отвези куда-нибудь подальше и оставь. А ты, Фирска, забудь сюда дорогу. Забудь навсегда!
Сысой уводит Фирску. Кротков подходит к столу, наливает в чарку вина, раздумывает над ней и выплескивает. Сцена освещается цветом солнечного заката, который постепенно гаснет.
Что это? Ужели, пожар? Может Фирскины дружбаны запалили усадьбу?.. Нет, это солнце так ярит… И зачем я сюда явился? Уверо-вал, что обрету здесь свой клад, богатство? Как же, получил от ба-тюшки две сотни душ, а на что они мне? Лучше бы родитель завещал мне две сотни золотых кирпичей, они есть – пить не просят, а мне на крыльцо нельзя выйти, кто-нибудь да ткнётся лбом в ноги: дай, барин, то, пожалуй, кормилец, это… И всё равно не знает наш мужик счастья жить за барином. Разве помещик за ним не приглядывает. Как за ма-лым дитём, не ограждает от голода и кабацкой напасти? У меня хлеба стоят на гумне улицами, разве я его один съем? Хвалят Европу, а в той же Франции мужик с коровой числится богатеем. А у нас любой му-жик начинает утро с кружки молока и краюхи хлеба, разве ему от это-го худо? Отчего же наш мужик всегда готов окрыситься на барина?.. Говорят, ему волю надо, а у меня она есть эта воля? Мой пращур с Иваном Грозным на Казань хаживал, а я четыре года тянул солдатс-кую лямку. От дворянской ли воли мне пришлось бежать из Петербурга в гробу?
В зале стало сумеречно.
Савка-бог. Что ты, барин, сидишь в потёмках? Пора бы и огонь вздуть.
Кротков (испуганно). А ты как сюда попал? И кто будешь?
Савка-бог. Народ меня кличет Савкой-богом. Ты меня желал видеть, вот я и явился.
Кротков. Как же ты узнал об этом? Я за тобой Сысойку не посылал.
Савка-бог. Ни какого чуда здесь нет. Приходила баба со своей хворью и поведала, что приехал молодой барин. Я счёл за долг тебе поклониться туеском мёда.
Кротков. Ты и в самом деле мне нужен. Только я не знаю, сможешь ли ты мне помочь.
Савка-бог. Говори, как на духу, ничего не утаивай.
Кротков. Я тебе не мужик, чтобы пред первым встречным распахивать душу. Если ты кудесник, узнай всё сам. Только поначалу скажи, почему тебя зовут богом?
Савка-бог. Это от некрещённой мордвы ко мне прилипло, у них богов много, одним больше или меньше, для них нет разницы.
Кротков. Но ты, я гляжу, совсем не против своего прозвища?
Савка-бог. Они же как малые дети, пусть тешатся. Но в их глупости есть весомая правда: любой человек волен поступать, как он похочет, даже раб, и сие означает, что каждый из нас для самого себя бог.
Кротков. Для меня, Савка, это потёмки. Но ты объявил, что знаешь, зачем ты мне нужен. И я жду ответа?
Савка-бог. И это невеликая хитрость. Ты молод и здоров, стало быть, этого у меня не ищешь?
Кротков. Ты прав, за этим я явлюсь к тебе в другой раз.
Савка-бог. Вот ты, барин, и ответил, что тебе от меня надо.
Кротков. Я не открывал, что у тебя ищу. А ты, дедко, не тяни с
ответом и не виляй словами, я – не мужик, которому легко задурить голову.
Савка-бог. Все люди одинаковы, но так и быть скажу. Счастье всякого человека в здоровье и богатстве. Ты пока здоров, значит, ищешь богатство.
Кротков (возбуждённо). Ты угадал! Открой мне, Савка, богатый клад, ты ведь знаешь, где они захоронены и как их отчитывать.
Кротков наступает на кудесника, тот пятится и, запнувшись, падает на пол.
Я тебя пальцем не тронул, ты сам грохнулся.
Савка-бог (поднимаясь с пола). Знаю, что сам. Экий ты, барин, огонёк! Вспыхнул, как порох, а зря: не знаю я ни кладов, ни заговоров. Иди к попам, они кладами ведают, но будь готов, что половину из обретённого тобой богатства они заберут себе.
Кротков. Я хочу своим кладом владеть один. И ты, Савка, врёшь, что не можешь мне подсобить! Хоть ты и не поп, могу тебя за верное слово пожаловать золотым.
На ладони Кроткова вспыхивает золотой.
Савка-бог. Добро, барин. Золотой у тебя настоящий, как раз тот, по которому можно узнать, дастся тебе клад в руки или нет. Но хватит ли у тебя духа совершить то, что я повелю?
Кротков. Делай своё ведовство, Савка, во всю свою силу!
Кудесник достает из мешка небольшой котёл, щепки, разжигает костерок и наливает в котёл воды. Бросает в него корешки, сухие листья.
Савка-бог. Давай сюда золотой!
Бросает монету в воду, заливает костерок водой, появляется дым.
Кротков кашляет, протирает глаза.
Кротков (в сторону). Знаю я эти хитрости. Окатил меня вонью, чтобы я про свой золотой не вспомнил.
Кудесник подаёт барину котёл с водой.
Савка-бог. Испей, господин. Испей, и тогда будешь знать, дано тебе принять заповедное золото или ты им подавишься.
Кротков пьёт отвар.
Пей до дна! Пей до дна!
Кротков заглядывает в котёл, переворачивает его вверх дном.
Кротков. Где мой золотой?
Савка-бог (весело). Эх, барин! О том ли ты подумал? Стоит ли жалеть полено, если нужно согреться? Ты ещё помнишь, что от меня ждёшь?
Кротков. Как можно? Забудь, Савка, про золотой и говори правду.
Савка-бог. Правда… Все ищут правду, но не там, где надо. Правду знает только бог, а мои слова не от него.
Пауза.
Знай, барин, что в самом скором времени станешь ты неслыханно богат, но не от клада, а от великого человека, который побывает в твоей усадьбе и оставит сундук с золотом и серебром.
Кротков. И что это за великий человек?
Савка-бог (помедлив). Сам государь-анпиратор!
Кротков. Какой ещё государь-анпиратор! Я присягал государыне Екатерине Алексеевне и никому другому!
Савка-бог. Вот беда! А мне помнилось, что ты, барин, знаешь лишь одного господина и присягнул ему, как только явился на свет.
Кротков. Не морочь мне голову, Савка! Говори, кто этот господин?
Савка-бог. Золото. И клад, который ты обретёшь, в анпираторе Петре Фёдоровиче
Кротков. Так он же мёртв. Как он ко мне явится?
Савка-бог. А вот явится и спроси, жив он или мёртв. А теперь садись на стул и жди а я пойду к себе. Не привычен я по барским хоромам разгуливать.
Уходит.
Часть сцены погружается в темноту, которая вскоре под удары метронома начинает рассеиваться. Проступает большой гроб на каменном основании, украшенный императорским девизом и двуглавыми орлами. Кротков, погружённый чарами кудесника в сон, с ужасом взирает, что крышка гроба начинает постукивать, из него слышаться поскрипывание, затем тяжкие вздохи и стоны. Внезапно гробовая крышка съезжает в сторону и из гроба начинает рывками подниматься мертвец в парадном мундире полковника Преображенского полка. Его явно выталкивает кто-то, слышатся чихание, смешок, неразборчивые возгласы. Кротков в ужасе падает ниц, а в гробе уже в полный рост встал стриженный в скобку мужик в рубахе цвета крови, зелёных штанах и смазанных сапогах.
Пугачёв. Эй, барин! Хватит мордой елозить по полу. Помоги, поддержи страдальца.
Кротков встает на четвереньки.
Поддержи, говорю, чтобы не шмякнулся. А я тем временем в успокоилище приберусь, а то тут все тряпки перепутались.
Кротков принимает и держит мертвеца.
Пугачёв убирается в гробу.
Я подушку взобью, чтобы покойнее лежалось… Так, вроде мягко… Теперь подхватывай его за ноги, а я за плечи возьму. Да не стучи зуба-ми!.. Клади помалу… Вроде ровно лежит… Теперь берём крышку.
Накрывают гроб крышкой.
Кротков. Такое дело с тобой совершили, а кто ты такой я не ведаю?
Пугачёв. Кто может быть здесь (стучит ладонью по крышке), кроме анпиратора Петра Фёдоровича.
Кротков. Я не про него спрашиваю, а про тебя.
Пугачёв. А я про себя и говорю. Вот я вижу, ты меня не признал, а народ принял всем сердцем.
Кротков. А кто ты есть таков, чтобы он тебя принял?
Пугачёв. Разве ты меня не узнал?
Кротков. По обличию мужик и по выговору, но может ты ряженый?
Пугачёв. Не груби, солдат! Не то двину бровью и улетишь в Петербург, где тебя ждёт, не дождётся долговая тюрьма.
Кротков (опасливо). Я и не знаю, как себя вести с вашим превосходительством.
Пугачёв (насмешливо). А ты гостеприимен. К тебе пожаловало в гости твоё счастье, а ты меня даже присесть не пригласил. Очищенная?
Кротков. Она самая. Извольте, милостивый государь, угоститься.
Наливает чарку себе и гостю.
Пугачёв. Давненько я не пробовал очищенную. И ты выпей за своё скорое счастье. Одно только мешает, чтобы ты его получил. Ты не узрел во мне своего государя.
Кротков. Как же не узрел? Сразу и узрел, как только ваше величество высунулось из гроба. У меня сердечко и ёкнуло – вот он мой клад!
Пугачёв. Я кладов закопал по России видимо – невидимо! Только ни один из них тебе не нужен.
Кротков. Как не нужен? Много мне не надо, тысяч триста…
Пугачёв. И только то? Но денег у меня в кладах нет. Сыпал я золото бессчётно, когда его имел, и не радовался, голым был – и не горевал.
Кротков (грубо). О каких же кладах ты говоришь?
Пугачёв. Я такие клады по Руси развеял, что мир содрогнётся. Я в каждом мужике посеял догадку, что и он может стать царём.
Кротков. Ты на это сам решился, или кто тебя соблазнил?
Пауза.
Пугачёв. Это не мне, а богу было угодно наказать Россию через моё окаянство.
Кротков. В чем же твоё окаянство?
Пугачёв. В том, что теперь никогда не будет мира между мужиком и барином, между богатым и бедным.
Пугачёв опорожняет чарку.
Раздаётся петушиный крик.
Помоги мне вернуться на место.
Кротков. А моё богатство?
Пугачёв прячется под мертвецом в гробу.
Раздаётся второй петушиный крик.
Пугачёв. Я сейчас сожгу Казань и перейду Волгу на твою сторону. Жди в гости! А теперь поторопись положить крышку поверх гроба.
Раздаётся третий петушиный крик.
Сцена скрывается во тьме. Когда она рассеивается, Сысой тормошит спящего на кровати барина.
Сысой. Будись, господин! Бурмистр с мужиками у крыльца стоят, ждут, что прикажешь им делать.
Кротков. Надоели! Все надоели, без меня и шагу не могут ступить. Пусть идут прочь!
Сысой (кричит в дверь). Идите по работам, барину не до вас!
Кротков. Ты когда сюда зашёл ничего не заметил?
Сысой. Нет, а что я должен был увидеть?
Кротков. Приглядись к полу, может, что найдёшь.
Сысой. Вроде ничего нет. А что должно быть?
Кротков. Там ночью гроб стоял…
Сысой (осеняет себя крестным знамением). Вот блеснуло что-то!
Кротков (нетерпеливо). Дай сюда!
Сысой. Да это кажись золотой!
Отдаёт монету барину. Тот её разглядывает.
Кротков. Это же мой, который я выпил с дурманным питьём из рук Савки-бога! Как же он из меня вывалился? Ведь я его проглотил…
Разглядывает монету, принюхивается к ней. Суёт золотой под нос гайдука.
Кажется, пованивает. А тебе как?
Сысой. Воняет отхожим местом.
Кротков. Дурак! Хотя откуда тебе знать, что деньги не пахнут, а золото тем более. Этот золотой – знак того, что клад меня не обойдёт стороной. И теперь мне ведомо, кто меня одарит неслыханным бо-гатством. Неси мою зрительную трубку, с сего часа начнём высмат-ривать мужицкого анпиратора, чтобы он не пробежал мимо усадьбы.
Занавес.
