ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

Кротков Степан Егорович,симбирский дворянин.
Парамон Ильич, его дядюшка.
Сысой, дворовый мужик.
Пугачёв Емельян Иванович, державный самозванец.
Екатерина Алексеевна, российская императрица.
Потёмкин Павел Сергеевич, Председатель Следственной комиссии.
Саввишна, петербургская процентщица.
Борзов Калистрат, пиит, 40 лет.
Кузьма Платонович, уездный исправник.
Савка-бог, знахарь и кудесник.
Фирска, разбойник.
Дворяне-ополченцы, казаки, ватажник, мужики.

Первое действие и эпилог происходят в Петербурге,
второе и третье – в симбирской усадьбе Кроткова.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Комната в солдатской избе Преображенского полка. Печь, стол, три стула, возле стены лавка, застланная одеялом. В комнату, защищаясь от Саввишны, пятится солдат.

Кротков. Будет, старая, драться! Клюкой ты из меня долг не выбьешь. Солдат к битью привычен, как половик к палке. Колоти не колоти, гроша из меня не выколотишь, только руки отобьёшь так, что и ложку ко рту поднести не сможешь.
Саввишна. Полно врать! Я давече карты раскинула на тебя, негодника, и выпало, что тебе из деревни два известия пришло. Одно – дурное, другое – денежное.
Кротков. Тебе какое дело до моих известий? Солдаты и так на тебя злы, за твою жадность. Гляди, а то ненароком столкнут в Неву вместе с долговыми расписками.
Саввишна. Как бы ни так! И конём меня хотели затоптать, и кирпич на голову роняли – всё мимо. А я не только в Неве не утону, но и в самом страшном омуте.
Кротков. Откуда ты такая водоплавающая?
Саввишна. Падала я в Неву: подсобил один служивый, теперь он в Ревеле на каторге. А я на юбке выплыла к берегу, она у меня для всякой погоды, раздулась колоколом, я, знай, пошевеливаю себе ногами, так и выплыла. А ты, негодник, не обо мне заботься, а о себе: попадёшь в долговую тюрьму и будешь в ней пухнуть на гнилой воде и тухлых сухарях.
Кротков. Креста на тебе нет, старая! Я тебе должен всего сотню рублей, для игрока – это плёвые деньги. Мы с Калистратом иной раз по нескольку сотен берём с банка, для меня мой долг тебе – мелочь.
Саввишна. Гляди, какой богатей! Мне ты сто задолжал, а немцу – тысячу, да ещё другим – сотни четыре, всего на круг – полторы тысячи. Этого долга тебе не осилить, и один тебе путь – долговая яма. Ужо мы подадим на тебя заявление в магистрат.
Кротков. Ну и пишите: без выгоды останешься. Я от вас легко уйду, была бы только охота.
Саввишна. Куда уйдёшь? Что надумал?
Кротков. Гвардию супротив турок не посылают и вряд ли пошлют, а я подам рапорт и уйду в действующую армию. Тогда плакали твои денежки. И немцу скажи, что и его тысяча за мной сгинула.
Саввишна. Ты что такое, злодей, замыслил? Без тебя с турками есть, кому воевать: мужичья наплодилось по всей России видимо-невидимо, а ты, соколик, сиди в Петербурге и про свой долг помни, как про свою родительницу.
Кротков. Как же мне про тебя не помнить? С утра думал, как к тебе подойти, а ты меня бранью потчуешь.
Саввишна. Это ж зачем я тебе вдруг стала нужна?
Кротков. Была бы на то твоя доброта, как долг я сегодня вернул с прибылью.
Саввишна. Говори, только правду, что надумал?
Кротков. Сегодня ко мне должны прийти два новика, чтобы я их обучил полковым порядкам. Оба денежные симбирские дворяне, как раз из тех краев, что и я. Нам будет о чём поговорить за картами. Но вот беда: я пуст, и если ты меня пожалуешь, хотя бы десятью рублями, то я бы с тобой, Саввишна, расчёлся полностью и окончательно.
Саввишна. Креста на тебе нет! Разве можно дворянских недорослей портить картами?
Кротков. Я или другой – какая разница? Но у меня и Борзова правило: не обыгрывать никого дотла. Так пожалуй на своё счастье десять рублей нищему солдату.

Саввишна обходит Кроткова вокруг и с видимым интересом его разглядывает.

Саввишна. Дурак ты, Степан! Ищешь у скряги-процентщицы для себя счастье, а оно уже нависло над тобой, чтобы обрушиться россыпью золота и драгоценных каменьев.
Кротков (насмешливо). Ты, баушка, часом не того? Откуда мне выпадет счастье? Я ведь самый невезучий из всего полка.
Саввишна. Это мне, соколик, давно ведомо, что ты уже пятый год в солдатах, и сержантом тебе не бывать. Но ты этим не кручинишься, всегда весел, а счастье только унылых сторониться, а к таким, как ты, бесшабашным, липнет, как молодая паутина.
Кротков. Признаться, мне невдомёк, о чём ты толкуешь. Если о счастье, так оно и рядом со мной не стояло.
Саввишна. У тебя сколько братьев умерло?
Кротков (задумчиво). Пятеро. Я один остался, остальные померли.
Саввишна. Вот и думай: остался живым – это ли не счастье?
Кротков. Какой мне в нём толк, если в кармане пусто?
Саввишна. Ты будешь богат и очень скоро.
Кротков. Спасибо, старая. Только отец мой ещё крепок, а умрёт, так оставит всего двести душ. Разве это богатство? В Симбирской провинции мужики и земля дешевле здешних в два, а чаще и в три раза.
Саввишна. Будет ныть, счастье унылому не дастся в руки. Лучше наклони ко мне голову, чтобы я могла на неё посмотреть.
Кротков (наклоняет голову). А ты не стукнешь меня кистенём по темечку?
Саввишна. А ну-ка повернись к свету! Ты когда последний раз свою башку в баню носил? У тебя два темечка, это большая редкость!
Кротков. Какая мне радость от того, что я двухголовый?
Саввишна. Это верная примета на счастье.
Кротков. Я пятый год солдатом служу.
Саввишна. Значит, тебе в другом счастье будет и очень скоро.
Кротков. А как скоро? Я думал, Саввишна, что ты только жадная, а ты ещё и лгунья.
Саввишна. У тебя явилось счастье отдать мне сто рублей долгу.
Кротков. Ты, старая, часом не сбрендила? Откуда я деньги возьму?
Саввишна. Можешь считать, что я своим приходом к тебе сегодня положила начало твоему счастью. Выгляни в окно, может, углядишь что-нибудь для себя знакомое.

Кротков подходит к окну.

Кротков. Какое же это счастье? Сидит мужик на телеге, пасть раззявил.
Саввишна. Беда с барами: своих рабов в лицо не знаете. Это
же, соколик, твой крестьянин, я на него набрела возле твоего полка, где тебя высматривала.
Кротков (оживлённо). Сысойка! Сысойка! Да не туда гляди, а сюда! Я – твой барин! А ну-ка поторопись со всем, что привёз, к своему господину! (Саввишне). А ты, старая, и вправду доставила мне сегодня счастье.
Саввишна. Вот и заплати мне должок сейчас же!

Появляется Сысой с небольшим мешком в руке, падает ниц перед господином.

Кротков. Ты когда приехал? Почему сразу ко мне не явился?
Сысой. Вина моя, барин! Два дня блуждал по Петербургу, пока добрые люди не показали твой полк, а оттоль добрая барыня проводила к твоей избе.
Кротков. Сейчас услышишь, какая она добрая. Деньги довёз в целости?
Сысой. Парамон Ильич, твой дядюшка, как завязал их в тряпицу, так они у меня и лежали за пазухой.

Подаёт деньги.

Кротков. Как живы отец с матерью?
Саввишна. Ты бы расчёлся со мной, а потом допрашивал своего раба.
Кротков (считая деньги). У тебя, Саввишна, одно на уме – деньги.
Саввишна. У тебя разве другое? Отдавай мои сто рублей, а дверь я сама найду.
Кротков. Здесь всего полторы сотни. Отдать тебе долг, значит самому остаться ни с чем. А как же немец? Я ему должен тысячу. И другим – четыреста. Всего полторы.
Саввишна (нетерпеливо). Отдай мою сотню, а другие меня не интересуют.
Кротков. Ты же с немцем вдвоём собираетесь на меня заявить в магистрат, а теперь ты его бросаешь.
Саввишна. Отдай мою сотню, негодник!
Кротков (протягивает деньги). Вот, пользуйся моей добротой
Саввишна (хватает деньги). Здесь всего десять рублей, отдавай все!
Кротков. Я сейчас в силах отдать десятую часть долгов. Столько я тебе и отдал. Взяла червонец и проваливай… до лучших времен.
Саввишна (поднимает клюку). Ах, ты, негодник! Я тебе неслыханное богатство насулила, а ты вздумал меня за нос водить! Отдай немедленно все деньги!
Кротков. Ты свою долю получила. Дай и других кредиторов удовлетворить, чтобы они меня не изгрызли.
Саввишна. Нет мне дела для других! Отдай мое, кровное!

Входит Борзов, он пьян, в одной руке у него корзина с бутылками вина, в другой окорок, на нём связки колбас и сосисок. Сысой уходит в сени.

Борзов. Из одного шума в другой попал. А ну-ка умолкни, старая карга!

Подходит к столу и сваливает всё, что принёс, в кучу. Кротков отламывает кусок колбасы и запихивает в рот.

Эх, брат Стёпа, погуляли, так погуляли! Мой немец не то, что твой процентщик, жила и кулак. Мой Генрих Генрихович, хоть и колбас-ник, как и положено быть всякому немцу, но русее любого русского. И пьёт, и льёт, и пляшет! Моё виршеплётство повергло именинника в восторг, особливо тем, что я в своей пьеске нарёк его светлейшим кня-зем всех колбас, бароном окороков и графом всех петербургских соси-сек. И знаешь, брат Степа, он пожаловал меня по-княжески! Окромя того, что я сложил у тебя на столе, велел старшему приказчику отпус-кать мне по фунту колбасы ежедневно безденежно. Да я на таких харчах русскую «Энеиду» начну складывать, ведь Сумараков передо мной всё равно, что конская требуха перед ветчиной!
Кротков (жуя колбасу). Стало быть, у колбасника были именины, а у тебя поэтический триумф?
Борзов. Бери много выше – фейерверк, особливо, когда немцы вышли на веранду курить свои вонючие трубочки, а я им прочёл свои «Бабьи игрища», ты их знаешь: перец, порох, а не вирши! Помнишь?.. «Задирай повыше, дева, кринолин свой, не таясь! Я к тебе прилягу слева, и у нас начнётся связь!»
Саввишна. Какой охальник! Не совестно тебе перед старой женщиной распевать всякое непотребство?
Борзов (удивленно). Что я слышу? Процентщица о совести глаголет – это ли не чудо?
Саввишна. Мое занятие законное, и не тебе, пропойце, меня судить!
Борзов. Куда мне после Христа судить вашу братию. Достаточно, что Господь кнутом изгнал вас из храма.
Саввишна. А тебя еретика и кромешника зароют без гроба за оградой кладбища!
Борзов (замахивается на неё палкой колбасы). Изыди из покоев солдата Преображенского полка и забудь сюда дорогу!

Процентщица отбивается от пиита клюкой и покидает комнату.

Радуйся, Стёпа! Поле очищено для картежного ристалища, осталось встретить соперников.
Кротков. Обещали подойти двое новиков, но у меня сегодня душа не лежит к картам.
Борзов. Как это понять? Чтобы ты отказался от карт, надо случится необыкновенному.
Кротков. Оно и случилось. Меня сегодня из строя поманил к себе майор Маслов и велел забрать в канцелярии паспорт и отпускное, на два года, свидетельство.
Борзов. Стало быть, ты отчислен из полка? По какому поводу?
Кротков. За долги. Проклятый немец Зигирс пригрозил майору, что упечёт меня в долговую тюрьму. Но преображенцы в долговой яме не сиживали, полку надо было от меня, как от паршивой овцы, очиститься, что и произошло.
Борзов. Это надо обсудить. Но меня ждёт срочное дельце: надо отнести сей окорок любезной моему сердцу госпоже Угловой. Я скоро вернусь, я тебя в беде не оставлю.

Борзов берёт окорок и уходит.

Кротков (задумчиво). Лёгкий человек Калистрат. У него долгов больше моего втрое, а он знай себе, щебечет виршами, что твой скво-рец. Вот и еды знатной добыл своим умением подчирикивать денеж-ным и сильным людям. Глядишь, и самой государыне что-нибудь под-чирикнет, и она его за это озолотит. А мне намедни сон был в руку: явился магистрацкий канцелярист с немцем Зигирсом и объявил: «У меня сыскная бумага за вашим благородием, и мне велено по силе вексельного права взять вас в магистрацкий суд. Извольте взглянуть, сыскная подлинная, заручена ратманом и секретарём».

В дверях появляется Сысой.

Ты ещё здесь? Удивляюсь тебе, Сысойка, что ты здесь уже два дня и не драпанул от своего барина через море в Швецию или Францию.
Сысой. Я воды боюсь и плавать не научен.
Кротков. Тогда рассказывай, что в Кротовке?

Мужик со слёзным воплем упал барину в ноги.

Сысой. Помилуй, кормилец! Беда у нас великая, как есть матушка твоя отдала богу душу. Дядя твой, Парамон Ильич, погнал меня с наказом, чтобы ты ехал в родительскую деревню.
Кротков. Ужели и с отцом беда?
Сысой. И барин плох. После кончины барыни разбила его кондрашка, не чаю, доживёт ли он до твоего приезда.
Кротков (сквозь слёзы). Как же случилось столь великое горе?
Сысой. Эх, барин! Кабы знал, где упасть, соломки бы подстелил. Осерчала барыня на кружевницу, хотела её за вихры потаскать, а девка пошла убёгом, барыня за ней, а тут, будь он неладен, порожек, барыня споткнулась, упала, а головой об угол печки. Вслед за сим и с батюшкой твоим беда случилась, лежит колодой, еле глазами лупает.
Кротков. Сирота я теперь, совсем сирота! Как мне жить теперь без отца и матери?

Пауза

Сысой (удивлённо). Какой же ты сирота, барин? Мы, твои крестьянишки, слава богу, живы, и чаем от тебя, господин, милостей. И земля цела, усадьба, никуда не подевалась, а живность всякая, и мы, рабы твои, готовы служить тебе по гроб жизни.
Кротков. Это ты, Сысойка, разумно рассудил, как меня утешить. А как Парамон Ильич здравствует?
Сысой. От него твоей милости есть у меня письмо.

Подаёт письмо.

Кротков. Припоминаю, что дядюшка был горазд на всякие вы-думки. (Медленно читает). «А как матушка твоя, Степанушка, скон-чалась, получил я известие, что отец твой воет, как корова. Когда Иг-натьевна жива была, так отец твой и мой братец, бивал её как свинью, а как умерла, так взвыл по ней, как будто по любимой лошади…» Сысойка, дядюшка часом не свихнулся умом, коли пишет такое?
Сысой. Пребывает в полном здравии, чему подтверждение, что не постеснялся забрать икону с окладом из золочёных пластин рублёв на двести, сразу же после похорон барыни.
Кротков. Каков пострел! Послушаем, что он ещё врёт. «Я тебе, Стёпанушка, невесту приискал, девушка неубогая, у неё и синь порох даром не пропадёт, а главное в ней, что она двоюродная племянница нашему воеводе, это братец ты мой, не шутка! Теперь все дела будут решены в нашу пользу, мы с тобой у иных соседей землю под самые гумна обрежем. То-то нам будет разлюбезное житье! Супротив нас даже кукарекать не смей. Сунем воеводе добрый кус и заживём, только ты, Степанушка, не проморгай невесту, она о тебе всё знает и сундуки набивает приданным».
Ты, Сысойка, видел эту красавицу?
Сысой. Довелось, когда Парамон Ильич показывал ей твою усадьбу.
Кротков. Ну, и что скажешь? Какова она с виду?
Сысой. Ладная барынька, только…
Кротков. Что только? Хрома? Горбата?
Сысой. Слух идёт, что она немножко замужем побывала.
Кротков. Как это – немножко? Говори всё как есть!
Сысой. Не ведаю и сам, что такое – немножко. Повторил тебе то, что говорят люди.
Кротков. Ай-да Парамон Ильич! Ай-да дядюшка! Это надо же таким быть: для своих делишек решил угодить воеводе, подсунув своего племянника к порченой бабе… Что он тут ещё нацарапал?

Просматривает, похмыкивая, пространное письмо.

«… От ума, заемного от немцев, одолела дворян порча. Твой соседушка молодой барин Олсуфьев с утра надевает короткие штаны с чулками, кафтан-жюсткаре, такой широкий, что под ним можно со стола телячью ногу спрятать, а на голову – кудри из собачьих волос: разве в этом дворянская воля? Вот приедешь и просветишь мою темноту, а пока послал тебе с Сысойкой полтораста рублей; мы ближняя родня, но денежки счёт любят, посему сверх этих ста пятидесяти вернёшь мне тридцать рублей…»
Что скажешь, Сысойка?
Сысой. Парамон Ильич велел мне с тебя, барин, взять долговую запись на сто восемьдесят рублей.

Кротков складывает пальцы в кукиш и суёт под нос мужику.

Кротков. Пусть вот этого понюхает!.. Экий проценщик, а ещё родной дядюшка! Я ещё на немца грешу, а тут свой норовит три шкуры содрать, ловчее и наглее всякого немца!

Комкает письмо и швыряет его в угол комнаты.

Мне бы только до моей усадьбы добраться!..
Сысой (угодливо). В эту зиму она стояла нетопленной, барин и сейчас живёт в гостевой избе. Зато всех клопов выморозили. Приедешь – и заживёшь без всякого беспокойства.
Кротков (показывает что-то на столе). А вот такие рыжие тараканы у нас есть?

Мужик рассматривает диковинку, качает головой.

Сысой. От такой страсти нас бог миловал. Наши деревенские тараканы, как мужики, чёрные и не бойкие, а этот, ровно конь, побегучий.
Кротков. Это о того, что он не русак, а пруссак. Наша армия Берлин взяла, а эти пруссаки – Петербург завоевали. Вот сегодня мы с тобой, Сысойка, отправимся в свою деревню и обязательно парочку, другую прихватим с собой этих иноземных тварей.

Распахивается дверь. Входит Борзов. Сысой прячется в сенях.

Борзов. Еле-еле опростался от своей ненаглядной пассии. Вообрази, Кротков, она даже не взглянула на подарки колбасника, а меня из рук не хотела выпускать. Однако как не сладка моя хозяйка, но слово, данное побратиму, крепче железа. Теперь говори, что надумал делать?
Кротков. Все картёжные баталии отменяются. Вино у нас есть, гульнём на прощание, Сысойка втащит меня на телегу, и покачу в свою Кротковку.
Борзов. Ты же говорил, что твой батюшка жаден и скор на кулачную расправу?
Кротков (крестится на образа). Матушка преставилась, а батюшку кондрашка расшибла, так что я буду полным хозяином усадьбы.
Борзов. Подумай, Степан, стоит ли тебе ехать в симбирскую глушь, жить можно и здесь на помещичьи доходы.
Кротков. Какие доходы! Сысой подтвердит: вся усадьба немолоченными скирдами обставлена. Хлеба столько, что он никому не нужен. А жить там можно почти роскошно на всем своём. Поезжай со мной, Калистрат! Я тебе гостевую избу пожалую с двумя горничными девками, питья и еды будет в волю, заставлю пономаря, чтобы он тебя обучил колокольному звону.
Борзов. Не смогу я жить иной жизнью, чем жизнь петербургского муравья: сегодня меня колбасник ублажил, послезавтра явлюсь с одой к графу Григорию Орлову, он хоть и читает худо, но горстью империалов пожалует…

В комнату, размахивая газетой, врывается Саввишна.

Саввишна. Достукался, кромешник! Тебя «Полицейская газета» пропечатала.
Кротков (испуганно). Не может быть! Кроме долга, на мне ничего нет.
Саввишна. Про это самое и пропечатано, что на тебя сыскная выписана, видно немец устал ждать твоего расчёта.
Кротков. Я тебе и ему вышлю деньги из деревни, где меня ждёт наследство.
Саввишна. Всё! Кончились жданки. Теперь тебя поволокут к суду, а из него в долговую яму.
Кротков. Чтобы рассчитаться, мне нужно быть в деревне.
Саввишна. Уже сегодня на все городские заставы дадена весть, чтобы тебя из города не выпускать. А завтра сюда явится пристав с караулом.
Борзов. Прокукарекала, старая, беду и ступай отсель, пока я тебя не вышвырнул!

Пиит наступает на процентщицу, и та уходит.

Надо тебе, Степан, отсель срочно бежать!
Кротков. Каким образом? Я сам не раз стоял в караулах и знаю, что часовой по уставу обязан застрелить каждого, кто от него убегает. А у меня, к тому же, одышка, далеко мне не убежать.
Борзов. Паспорт, отпускное свидетельство и подорожная у тебя есть?
Кротков. Есть.
Борзов. Покажи!

Рассматривает бумаги.

Всё честь честью, настоящие.
Кротков. Потому, что они настоящие, меня и сцапают на первой же заставе.
Борзов. Что ты, Степан, размяк, окрепни духом и телом. Я тебя в беде не брошу.
Кротков. Чем ты мне поможешь?
Борзов (постучал себя пальцем по лбу). Этим помогу. Дай подумать.

Поэт делает несколько шагов, поворачивается и устремляется к Кроткову.

Слушай, Степан, но не падай! Готов?
Кротков. Готов.
Борзов. Тебе нужно умереть!

Пауза.

Кротков (дрожливо). Что ты такое выдумал, Калистрат? Как это умереть? Руки на себя наложить, что ли?
Борзов. Это не я, а ты придумываешь сразу всякие страсти. У меня на уме, как тебе спастись от долговой ямы.
Кротков. Ладно укорять. Говори, что делать?
Борзов. Мы покупаем гроб, ты в него ложишься, я возьму за
деньги в полиции свидетельство, что ты скончался, твой мужик с этой бумагой пройдёт заставу, а ты полежишь в гробу.
Кротков. Нет, я не смогу. Это невозможно.
Борзов. Очень даже возможно. Два года назад я отправил мичмана Синичкина в гробу к его матушке, и ничего, жив и не кашляет, поклоны мне шлёт из своей подмосковной. Но я не настаиваю, хочешь, иди в тюрьму.
Кротков. С мужиком мне заставу не пройти. Он трус и дурак. Надо, чтобы ехал со мной ты.
Борзов (радостно). Моя затейка не так уж и безумна. Вот увидишь, не успеешь в гробу бока отлежать, как очутишься за городской заставой и покатишь на Новгород, Валдай… Только запомни Степан: с валдайскими девками не греши: заманят в гулевую избу, и замнут тебя до полусмерти и оставят без гроша.
Кротков. А я дал зарок хмельного в рот не брать, пока кладом не завладею.
Борзов (удивлённо). Это каким ещё кладом? Атамана Стеньки Разина?
Кротков. Тех кладов уже не сыскать. Ты про Пугачёва слыхал?
Борзов. Кто не слышал из живых про Емельянку Пугачёва? Ты думаешь, что он тебе клад приготовил?
Кротков. Он сейчас повсюду оставляет захоронки. Почему бы мне не завладеть, хотя бы одной?

Борзов щупает ладонью лоб приятеля.

Борзов. У тебя жар. Тебе не о кладе надо мечтать, а как унести ноги из Петербурга.
Кротков. Выходит, что пьян я, а ты трезв явился от немца? Тогда скажи, где взять гроб и во что он мне встанет?
Борзов. Да тут наискосок я уйму гробов во дворе видел. Сейчас схожу, приценюсь. Но ты может, на своё успокоилище денег не пожалеешь? Возьмёшь и закажешь, скажем, дубовый?
Кротков. Может, ты предложишь мраморный, отделанный изнутри кедровыми досками?
Борзов. А что? Положить покойника в один мрамор – всё равно, что в лёд вморозить. А кедр самое тёплое дерево изо всех. Дуб тоже хорош, но не так, как кедр.
Кротков. Ты меня убедил: вот тебе рубль и возьми у гробовщика самый простенький.
Борзов. Целкового может не хватить.
Кротков. Добавишь из своих: должен же ты сделать подарок другу на прощанье.
Борзов. Я выставлю угощенье, но будь по-твоему.
Кротков. Ещё одно условие: забудь про свои штучки, когда я буду лежать в гробу, не то встану и надаю тебе по шее.
Борзов. Не кипятись, Степан! Всё будет по-тихому.

Пиит уходит.

Кротков (помедлив). Сысойка!

Входит мужик.

Поди-ка поближе. Теперь слушай волю твоего господина.

Сысой опускается на колени.

Сейчас Борзов принесёт сюда гроб. Ты без всяких дурацких вопросов поможешь мне в нём устроиться, затем вы погрузите гроб на телегу и откроете его только в лесу, за городской заставой. Понял?
Сысой. Как не понять, когда я в твоей воле. Но одного я не сделаю…
Кротков. Что замолчал? Говори.
Сысой. Своими руками я тебя, барин, в гроб укладывать не стану.
Кротков. Это почему не станешь?
Сысой. А вдруг ты в гробу по-настоящему окочуришься? Нет, не возьму грех на душу.
Кротков. Не каркай, дубина! Будь по-твоему, я лягу в гроб сам но ты вези меня с бережением, не опрокинь в какую-нибудь яму.

Согнувшись, с гробом на спине входит пиит.

Борзов. Гробовщик отказался жилой, еле уговорил отдать за целковый. Пристал как репей: бери за полтора рубля пару. Ну как, Сысой, знатное я купил твоему барину успокоилище?
Сысой. Щелятый и сучковатый.
Кротков (просунув палец в дырку). Тут таких дыр много. Куда ты, Калистрат глядел? Гробовщик унюхал, что ты во хмелю и подсунул дрянь.
Борзов. Что же теперь мне назад его отнести?.. А может, дырки как раз нужны, чтобы тебе было чем дышать?
Кротков. А ведь верно. Клади его на пол.

Борзов опускает гроб на пол. Кротков в него ложится.

Борзов. Ну как, Степан, годится?
Кротков. Размер как раз мой, не жёстко. Надо на днище что-нибудь настелить.
Сысой. У меня на телеге есть тряпьё. Я мигом принесу.

Уходит. Кротков встаёт в гробу.

Борзов. На твоё счастье я сейчас встретил полицейского пристава нашей части.
Кротков. С каких пор встретить полицейского стало счастьем?
Борзов. С тех самых, как ты решил бежать от тюрьмы в гробу. Пристав не чужд виршеплётства, и я у него в почёте. На мою просьбу выдать свидетельство о твоей смерти, он откликнулся положительно.
Кротков. Это каким же образом?
Борзов. Надо подвезти гроб к полицейскому участку, пристав удостоверится, что ты мёртв и выдаст свидетельство.
Кротков. Как же он удостоверится? Ткнёт меня своей шпагой, я и взвою.

Пиит водрузил на стол корзинку с бутылками.

Борзов. Половина бутылок с хересом убедят пристава, что ты мертвее камня.

Входит Сысой с тряпьём.

Умягчай, Сысой, своему барину гробовое лежбище, а ты, Степан, выходи из гроба и садись к зеркалу.

Борзов достает из кармана коробочку, баночку, пуховку и кисточку.

Кротков. Что ты надумал со мной делать?
Борзов. Вот прикидываю, как тебя подмалевать, чтобы ты на мертвяка смахивал.
Кротков. Откуда у тебя это?
Борзов. Ради тебя, заметь, пошёл на преступление против своей пассии: истрачу на тебя купленный ей подарок… Уши у тебя, как петушиные гребни, красные, нос тоже. Это, брат, винцо наружу вышло. Ну как, малюем?
Кротков. Что ж, назвался груздем… Подмалёвывай.

Борзов начинает раскрашивать Кроткова краской и пудрой. Затем берёт зеркало и подносит к его лицу.

Борзов. Вроде я удачно тебя перелицевал.
Кротков. Ты меня раскрасил, как клоуна!
Борзов. Это тебе от того так кажется, что ты не на своём месте.
Кротков. Где же моё место?
Борзов. Известно где, в гробу. Сысой его уже умягчил тряпьём, ложись в него, а я тебе зеркало подставлю.

Кротков ложится в гроб. Борзов держит над ним зеркало.

Как, годится?
Кротков. По-моему, я выгляжу слишком страшно, даже для покойника.
Борзов (задумчиво). Пожалуй, кое-что надо подправить.
Кротков (сидя в гробу) А ведь мы, Калистрат, чуть было не промахнулись!
Борзов. Говори, в чём дело?
Кротков. Моя фамилия уже известна на городских заставах и включена в розыскной список.
Борзов. Может быть, тебя ещё не успели внести в сыскной кондуит?
Кротков. Магистрат подаёт список сразу и в «Полицейскую газету» и на заставы.
Борзов. Надо как-то извернуться, но как? Может ты, Сысой, знаешь?
Сысой. Всего сколько застав вокруг города.
Борзов (задумывается). Кажется, шесть.
Сысой. А выездов, должно быть, много больше. Можно и вообще какими-нибудь задами выехать на большую дорогу, а там ищи-свищи!
Кротков. Молчи, симбирский лапоть! При выезде подорожная обязательно должна быть отмечена. Без этой отметки ходу по дорогам нам не будет. И дальше Новгорода мы не уедем. И тебе нечего тут делать. Ступай к телеге и готовься к отъезду.

Мужик уходит.

Борзов (живо). Эврика!
Кротков. Ты что не по-русски возглаголил?
Борзов. По-латински будет: «Я нашёл». Есть выход и в твоём безнадёжном деле.
Кротков (встав в гробу). Что за выход?
Борзов. Надо изменить тебе фамилию в подорожной.
Кротков (гордо). Мой род идёт от тех выборных дворян, что явились в Москву по выбору царя Иоанна Третьего!
Борзов. Охолонь, Стёпа, и дай глянуть на подорожную.

Кротков выходит из гроба, находит подорожную и подает пииту.

Вот тут между отчеством и фамилией есть изрядный промежуток, и туда можно втиснуть две буквы.
Кротков. Какие ещё две буквы?
Борзов. А такие, чтобы вместо Кротков читалось Некротков.
Кротков. Ты мне предлагаешь стать не собой?
Борзов. Правильно! Живой ты Кротков, а раз ты покойник, то Некротков. Сейчас я в подорожной подрисую буквы, и мы примем по чарке, а то во рту сухо, как в печке.
Кротков. Поправься вином, а то у тебя рожа обвисла с перепоя, а я воздержусь.
Борзов (продолжая трудиться). Ты на моей памяти раз десять пить вино зарекался и начинал бредить о кладе. И сейчас у тебя очередной приступ.
Кротков. Мне трезвым надо быть. Вот минуем городскую заставу, так и быть приму на росстани с другом чарку вина.
Борзов (протягивает подорожную). Вот, готово. Оцени мою руку. Я, Степан, до того, как стал промышлять виршеплетством, писарем был на таможне.
Кротков (разглядывает подорожную). Вроде гладко, как то на городской заставе посмотрят на твою писанину?
Борзов. Ты же солдат, Стёпа! Если караульные всполошатся, выскакивай с диким воплем из гроба. От ходячего покойника все на заставе обомрут. А ты хватай кнут и лупи коня, чтобы он мчал тебя без оглядки до ближайшего леса.
Кротков. Тогда на меня будет сыскная по всей России.

Пиит выпивает чарку вина.

Борзов. Не тужи, Степан. Всё у тебя будет ладно. Пугачёв уже взбаламутил половину России, и беглого должника никто не будет искать. (Усмехается). А когда найдут, то ты уже будешь с кладом. Ведь так?
Кротков. Ты не забыл, что я кулаком разбиваю табуретку в щепки?
Борзов. Молчу, молчу… В своё оправдание я скажу такое, чему ты обрадуешься.
Кротков. Какой-нибудь свой похабный стишок?
Борзов. Сегодня, Стёпа, твой день.
Кротков. Если такой день мой, то лучше бы его не было.
Борзов. А ведь сегодня Ивана Купала.

Пауза.

Кротков. Тогда надо ехать. Где Сысойка?
Борзов. Куда ты так заторопился?
Кротков. Как куда? В лес, где папоротники растут. Тебе известно, когда папоротник цветёт? Мне надо обязательно найти его цветок.

В дверях появляется Сысой.

Борзов. Ты сейчас в отпуске, но остаёшься солдатом гвардии. Зачем тебе верить в детские сказки? Папоротник, как мне сказывал смотритель ботанического сада, не цветёт.
Кротков. Что ты, Сысойка, на это скажешь?
Сысой. Как это не цветёт? Коли бы не цвёл, так люди его не искали б. Лет десять тому в нашей Кротковке молодой мужик Егорка сорвал папортниковый цвет, и все его видели.
Кротков (нетерпеливо). Дальше что, дальше? Дался тому Егорке клад?
Сысой. Эх-ма, барин. Цветок у него был, а где клад лежит, он не ведал.
Кротков. А что с цветком стало?
Сысой. К утру осыпался прахом.
Кротков. Вот видишь, Калистрат, папоротник цветёт, посему надо поспешать из города.
Борзов. Я готов ехать, не медля. Вот только заберу закуску и выпивку.
Сысой. Вдвоем мы гроб не вынесем. Надо собирать помощь.
Кротков. На улице лодырей полно. Вот тебе пятачок. Найми пару мужиков, а я тем временем устроюсь в гробу.

Сысой уходит. Кротков ложится в гроб. Пиит берёт крышку.

Борзов. Тебе удобно?
Кротков. Мягче, чем на лавке.
Борзов. Лежи там тихо, особливо на городской заставе.
Кротков. Накрывай с богом!

Борзов кладёт на гроб крышку.

Борзов. Как ты там? Не душно?
Кротков. Приятно смолкой попахивает.
Борзов. Сейчас я крышку прибью.
Кротков. Смотри, в лоб не угоди гвоздём.
Борзов. Я бережно, но и ты поглядывай, у тебя там, чай, сумерки?
Кротков. У меня здесь от досок приятный розоватый свет.
Борзов. Это означает, что ты уже где-то на пути к раю.

Забивает гвозди. Садится на гроб.

Печально мне, что с тобой расстаюсь. К несчастью, я не могу поехать. Ты помнишь, Стёпа, как мы впервые с тобой сошлись?
Кротков. Как не помнить? Доброе дело ты мне, Калистрат, сделал, когда обыграл меня на пятнадцать рублей, последнее, что я привёз из дому. Но ты меня не забыл, обучил всем картёжным хитростям, благодаря тебе, я познал приятную жизнь, и не твоя вина, что процентщики учинили на меня облаву и нарушили нашу дружбу.

Входит с двумя мужиками Сысой.

Борзов. Ты телегу у крыльца поставил?
Сысой. Уже давно стоит.
Борзов. Тогда разом все бережно взяли и понесли.

Мужики поднимают гроб, который накренивается, но Борзов его поддерживает.
Все уходят.

Занавес.