На прошлой неделе в Ульяновске подвели итоги молодежного литературного конкурса «Первая роса». Мы решили познакомиться с творчеством одного из победителей конкурса в номинации «Поэзия» Василия Жабника, авторский шарж которого вы видите на картинке, чтобы узнать, о чем же пишут молодые ульяновские писатели и поэты.
В этом году конкурс, организаторами которого являются региональное «Союза писателей России» и областное министерство искусства и культурной политики, был посвящен 200-летию со дня рождения И.А. Гончарова.
В номинации Поэзия» (возрастная категория 17-35 лет) лауреатами стали Василий Жабник, Вячеслав Савин (о нем мы уже писали Ульяновский поэт претендует на получение премии) и Андрей Творогов. В этой же номинации была и возрастная категория 12-16 лет, лауреаты которой Дарья Вдовина, Мария Курилович, Александра Фомиченко.
Была на конкурсе и номинация «Проза». Ее лауреаты – Азат Идиатуллов, Оксана Грызункова, Ксения Балькина.
Мы решили поближе познакомиться с творчеством одного из лауреатов конкурса в номинации «Поэзия».
Василию Жабнику 30 лет. Он – фрилансер.
– Считаю, что конкурс — вещь для писателя полезная, потому что победа может придать писателю уверенности в себе и в своей художественной правоте, – поделился с нами мыслями о конкурсе Василий. – Однако надеюсь, что лауреаты не станут использовать свои дипломы в качестве аргументов против читательской критики.
Как нам рассказал лауреат «Первой росы», из прозаиков он особенно любит Набокова, Лескова и Лавкрафта, из поэтов — Блока. Среди музыкальных увлечений — Ozric Tentacles, Univers Zéro и Magma.
Предлагаем и нашим читателям познакомиться с некоторыми произведениями Василия.
Василий Жабник
ПРЕДРАССВЕТНОЕ
Мирок любовного гнезда: вот чайник на огне,
вот одинокая звезда в расшторенном окне,
(в него таращится фонарь – лучистый полифем,
он изучает календарь, завравшийся совсем),
в соседней комнате – кровать, под ней скребётся мышь…
Тебе так рано лень вставать, и ты слегка храпишь.
Я медленно вожу ножом, слагая бутерброд.
Твой деревянный старый дом нас охраняет от
сапфирной стужи (на дворе – не выше минус ста:
зима сурова в январе, такие здесь места),
и я люблю глухой уют цыплёнка в скорлупе
спустя три месяца кают, гостиниц и купе.
Дрожит на кухне синий газ, желтеет тусклый свет.
Я разбужу тебя сейчас… А может быть, и нет –
ты смотришь сон, прикрыв лицо расслабленной рукой
(на пальце – узкое кольцо с фальшивой бирюзой:
давно закрыт тот старый тир, в котором из ружья
я выбил этот сувенир поддельного “рыжья” –
ты ликовала, как дитя; кольцо ты носишь так,
что ярче подлинных блестят пластмасса и томпак),
и в час, когда ты спишь среди измятых простыней,
я тут могу побыть один – с тобой наедине.
Я обожаю эту смесь: тоска, комфорт, покой, –
когда ты как бы и не здесь, но всё равно со мной,
и ощущаю себя псом, хоть и люблю котов:
стеречь твой предрассветный сон я каждый день готов.
…Вода клокочет, пар свистит, накрыт нехитрый стол.
Звезда пока ещё блестит, и мышь глодает пол,
но через несколько минут затеплится заря,
со скрипом школьники пойдут по снегу, фонаря
погаснет палевый опал слегка в манере флю,
и ты проснёшься. Но пока ты спишь, а я не сплю.
08.01.2012
СИНДРОМ НЕВЫЕЗДНОГО
рассказ в стихах
Вокруг стоит такой покой, какой бывает только утром, когда ещё фонарь
ночной сияет дымным перламутром; на чёрных ветках синий снег мерцает
тысячью иголок из хрусталя; часы свой бег остановили; гулкий холод, подобно
илистой реке, течёт над сонным переулком…
С тобой вдвоём – рука в руке – я потащился на прогулку.
Сегодня, после Рождества, весь город дрыхнет до обеда. Я б тоже спал,
ведь я сова, но ты, юла и непоседа, сварила кофе с молоком, взяла большого
крокодила (он мягкий) и одним броском меня жестоко разбудила.
Я ёжился от сквозняка. (Я, кстати, всё ещё зеваю, с тобой вдвоём – в
руке рука – встречая первые трамваи.) Я говорил, что дома есть заняться
чем в такую стужу: остатки надо бы доесть того, что было нам на ужин; что
можно посмотреть кино на свежекупленном дивайсе… – но повернулась ты
спиной и засмеялась: “Одевайся!”
…Ты в шубке. Я в пуховике, похожий на сосиску в тесте. Одна рука –
в твоей руке, другая щупает: на месте ключ, сигареты? Да, они на месте. Это
ободряет…
Фонарь ползучие огни среди сугробов рассыпает, деревья разливают тень:
весь снег в мазках, подтёках, пятнах… Встречать прогулкой новый день –
что ж, это, кажется, приятно!..
Гудят машины. У ларька на крыше хохлится синица, глядит: ага, в руке
рука! – и нас ни капли не боится.
Гудят машины… Шелестит искрой трамвай на повороте. Вот кто-то по
снегу скрипит. Вот кто-то двигатель заводит. Вот поезд где-то за рекой
вплетает в шум свой пульс басовый – какой отчаянной тоской наполнен этот
ритм суровый!.. Представил я: на маяке стоим мы, слыша плеск прибоя, твоя
рука – в моей руке…
Мне хорошо вдвоём с тобою.
* * *
Его я не любил всегда: за слишком тёмные аллеи; за пыль; за смог; за
провода из потемнелого альдрея, в которых тёплый аквилон гудит тревожно и
печально; за твой окраинный район, скорее кухонный, чем спальный: ряды
обшарпанных домов, асфальта кляксы на брусчатке, столбы деревьев без голов,
пустые детские площадки…
Вращаясь на своей оси по жизнью заданной орбите, твой город я не
выносил, возненавидев, как увидел, и разноцветное бельё на покосившихся
балконах, и малолетнее зверьё при голосящих телефонах, кого-то ждущее на
дне дворов-колодцев среди ночи…
И даже свет в твоём окне я ненавидел, между прочим: когда в сатире на
приют, что мне сдавал один приятель, я, обожающий уют, ворчал, ворочаясь в
кровати (стонал продавленный матрас) и под подушку пряча локоть, луч твоей
лампы прямо в глаз мне запускал свой жёлтый коготь, раздвинув паутинный
тюль. Штор толще не было. Зудели сверчки. Шуршал листвой июль.
Я продержался две недели и, хлопнув стопку коньяку, чтоб тон мой был
не слишком резким, пришёл к тебе: “Я не могу заснуть, задвиньте занавески!”
…Наш разговор, моих проблем едва коснувшись левым боком, заплыл в
такое море тем, что ты внесла стаканы с соком. Я вынул фляжку:
– Очень рад знакомству! Выпьем же за это!
Ты пригубила концентрат тепла и солнечного света и улыбнулась:
– Ах, как жаль, что нынче зной, а не морозит: когда на улице февраль,
коньяк вкуснее… Впрочем, prosit!
Я чуть не пролил кислый сок на синтетического гризли, что возлежал у
наших ног:
– Вы прочитали мои мысли?
Ты показала мне язык – и мы вернулись к разговору, мгновенно (что за
дивный миг!) поняв, что мы друг другу впору.
* * *
Ты возвратила мне визит, когда я вяло мыл посуду.
– Как ты живёшь в такой грязи? Пойдём немедленно отсюда!..
Я согласился, мы пошли. Ты показала комнатушку: кровать, конторка (вся
в пыли), на полках – мягкие игрушки…
– Я их, конечно, заменю на книги; это не помеха… А кстати, что
насчёт меню?
– Домашний стол.
Я переехал.
По вечерам сидели мы на старом кожаном диване. Под трель стрижиной
кутерьмы и посвист ложечки в стакане пылало небо, как пожар, закат из туч
варганил розы. Комар неистово дрожал над ухом гадким timoroso, потом умолк.
Сошла жара, и потянуло из фрамуги холодным дымом со двора — слепым гонцом
грядущей вьюги; пошли дожди, смывая хлам, вздувая пустулы на лужах; я начал
слышать по утрам под каблуком треск льдистых кружев…
Заклеив на зиму окно (включая чёртову фрамугу), ты заявила:
– Мы давно симпатизируем друг другу гораздо больше, чем жилец и
хлебосольная хозяйка. Пора решиться наконец…
Я перебил:
– Конечно, зайка! Когда морозы на дворе, непросто спать поодиночке!..
Так наши судьбы в ноябре сошлись в одной гремучей точке. Той ночью
(шторм уже затих, свалились на пол одеяла, на память шёл банальный стих, ты
постепенно засыпала, сочился серенький рассвет, в его болотном, мёртвом
свете ты походила на скелет…) я предложил:
– Давай уедем! Сбежим отсюда, я и ты! – Так говорят чужой невесте.
– Мы купим домик у воды в лесистом, живописном месте, ты мне родишь троих
детей, мы заведём для них собаку…
Слова повисли в пустоте.
Мне показалось, я заплакал – но нет, – когда, в моё плечо
уткнувшись, явственно страдая, ты прошептала горячо:
— Прости, но я – невыездная.
(Интересное продолжение рассказа в стихах на сайте http://samlib.ru/z/zhabnik_w_j/nevyezd.shtml)
Юлия Узрютова
