Сегодня церемония прощания с Майклом Джексоном, а у меня день рождения. Как-то мне от этого не по себе. Не то, что он мог бы и подождать, нет. Майкл умер, значит, детство кончилось, и пора взрослеть. Мне казалось, что он будет всегда, как Том и Джерри или Степашка со своими спокойными ночами и женским голосом.

– Хватить ныть, – начала ругаться маман, всучив мне принесенную из супермаркета сумку с продуктами. – Мужчины не плачут. 23 года исполнилось, а все туда же. Господи, кого я вырастила!

– Ага, мужчины, а я кто? – съязвил я, рассовывая пропитание по холодильнику и шкафам.

– Ну не мужчина, пока, конечно, но я надеюсь, Саш, что ты им станешь. Хватит с меня и одного размазни.

Размазня – это она так о моем отце, который бросил нас, когда мне было 3 года. Ему хотелось стать музыкантом, он сказал нам гуд бай и уехал вертеться-крутиться. Как нам потом рассказывали, он пел в какой-то группе, но известным так и не стал. По крайней мере, когда мы смотрели Гремми, мы его там не видели. С тех пор каждого мужика-лузера мама называла «музыкант».

В общем-то, у меня были все признаки сына, росшего без отца.

Я считал самыми красивыми женщинами маму и Одри Хепберн.

Любил есть только то, что готовит мама.

У меня больше друзей-девушек, чем мужчин.

В свои 23 я до сих пор живу с мамой.

Я периодически плачу.

Я выщипываю брови.

Я трачу много не своих денег на шмотки. У меня серьги из платины в ушах.

Я могу не отвечать на  звонки, но на мамин сигнал беру трубку всегда.

У меня в коллекции фильмов есть «Амели».

Я знаю, какие прически и одежда модны  в этом сезоне.

Я не могу крепко сжать руку или сильно ударить.

Я хожу с мамой по ресторанам, и мы вместе пьем вино и курим сигареты.

Вообще сейчас много кто без отцов растет. Я, например, мало кого знаю с отцом и матерью. Эпоха что ли такая пошла. Я даже плакать не стесняюсь. Меня вырастили женщины. Сплошные тети, бабушки и мамины подруги. Знаете таких мальчиков, к которым все девочки тянутся и просят сходить с ними по магазинам. Вот я как раз из таких. Нет, у меня, конечно, есть друзья-мужчины. Вот Макс, например, у него даже отец есть. Макс – это такой раздолбай. Хоть и взрослый, но раздолбай с взъерошенными волосами и татуировкой в виде льва на плече.  Он говорит медленно и уверенно. Хотя иногда глотает окончания, но это его не портит. И даже не мешает ему работать на радио.

У Макса детство кончилось давно. Ему хорошо. Звонит он мне накануне моего дня рождения.

– Ну, как, – спрашивает. – Началась уже у тебя предднерожденческая депрессия?

– А то как же, – оживившись, отвечаю я. – Вообще, Макс, мне не по себе как-то, от  того, что в мой день рождения будет прощание с Джексоном.

– Дааа, не вовремя он, – съязвил Макс.

– Знаешь, мне сон снился, что он не умер. Я проснулся с полным осознанием того, что когда к нему в тот огромный концертный зал придут прощаться, он встанет, будет петь и танцевать, начав так свои концерты.

– Ну, ты даешь, Саш,  еще Джон Леннон умер и Курт Кобейн, ты в курсе?

– Ага, они вместе кофе пьют и усмехаются, я знаю!

Но Майкл так и не встал. Я думаю, там вообще был пустой гроб, хоть и золотой. Наверняка, живет в каком-нибудь захолустье и посматривает, как события разыгрываются. Ну, ничего, я его понимаю. Он это заслужил. Я думаю, тяжело быть известным. В какой-то момент ты просто превращаешься в рупор. А в рупор редко говорят правду. Чаще всего то, что хотят услышать.

Сегодня мама хотела отметить мой день рождения, но я особо не хотел. Я даже сказал ей, чтобы она подарок мне не дарила. Но она все равно подарила мне сумку для ноута. Я не люблю отмечать дни рождения, я замкнут. Все равно никто бы не пришел, разве что Макс. Вообще сегодня такой день, да и Майкл еще. Видеть никого не хочется. Я с утра сидел и играл в свою железную дорогу. Она у меня большая, почти всю комнату занимает. Там есть станции, жители и даже деревья. Недавно посадил. А мама торт принесла, что-то так жалко ее стало. Мама этого не заслужила – она красавица, хоть и риторически замученная. Знаете, бывают такие женщины, которые с виду скромные, а на самом деле – похлеще боксера какого-нибудь. Моя мама как раз такая. Наверное, она не всегда такой была, а когда размазня нас бросил.

Маму зовут София.

Мама родила меня в 16, поэтому мы иногда неплохо вместе смотримся. Сейчас ей 39, работает редактором. Исправляет чужие ошибки. Иногда я крашу ей волосы в светлый цвет, и тогда она вспоминает, что хотела девочку.

– Хоть бы девушку завел, – вздохнула маман в очередной раз.

Вообще у мамы много любимых фраз.

1. У всех дети как дети, а  у меня (продолжение варьируется в зависимости от настроения).

2. Ты бы еще Бритни Спирс включил (так мама говорит, когда я что-нибудь вытворяю мне не свойственное, потому что я ну никак не могу слушать Бритни).

3. Видел бы тебя дед – копия! (это значит, что на маму напала ностальгия, и сейчас она начнет вспоминать дедушку, который на железной дороге работал, и от которого у меня  собственно и пошло увлечение игрушечной железной дорогой).

4. Держите меня семеро (первый раз так мама сказала, когда увидела меня  с девочкой, то есть это знак ее удивления).

5. Умница – на попе пуговица (это фраза бабушки нашей, и когда я чего-нибудь отчебучивал, мама всегда ее вспоминала). Только бабушка не заменяла известное слово всякими эвфемизмами, а выражалась напрямую.

Я, как и раньше, живу на планете Земля. Не в каком-то богатом доме, а в самом обычном доме Питера. Но я не жалуюсь. У меня есть вода, еда и все такое. Чтобы не чувствовать себя ущербным. И достаточно для того, чтобы забывать, что где-то есть люди, которым не хватает еды. За это я себя иногда ненавижу. Но я стараюсь воду зря не включать. И еду не выбрасывать. Вот только свет я выключал не всегда. Особенно в детстве. Мне было иногда так страшно, что я включал во всех комнатах свет и ждал, пока мама придет.

Мне все говорят, что я красивый. В принципе, я согласен. Рост у меня что надо, и волосы такие длинные немного, темные. Я их не укладываю. Когда я удивляюсь, то поднимаю левую бровь. Иногда я выбриваю на ней пробел, и это делает меня немного дерзким. А вообще вид у меня пасмурный. Даже когда мне хорошо. Но мимика обалденная. Я очаровываю. Но я немного пещерный. Есть такие ребята, которые в школах в самодеятельности участвуют, в универах – в КВНах и прочей ерунде. Я никогда таким не был. Я просто чувствовал, что это не мое.

Я весь день рождения просидел в своей комнате, немного поработал и потом распечатал табличку Neverland и повесил ее с обратной стороны двери своей комнаты.

– Это еще что? – возмутилась маман, когда вернулась с работы. – Мало того, что всю комнату паровозами своими завалил, так еще и это теперь. Нет, ты повзрослеешь когда-нибудь или нет? – продолжала она, проплывая по направлению к ванной. – Говорили мне, нужен ему отец! Говорили!

Это маман о своей подруге тете Наташе, или Нателл, как она сама себя называла.  У нее какая-то психологическая консультация, поэтому она думает, что может промывать маме мозги насчет мужчин. Еще она ходит с большой белой сумкой, на которой черным по белому написано I love Paris. Естественно вместо love там красуется красное сердце. Как говорит моя подруга Даша, таких людей надо обходить под прямым углом. Хотя она стройная, но у нее совершенно по-беременному выпирает какой-то странный живот. Чем больше у нее клиентов-психопатов и истеричек, тем больше я думаю, что там уже не двойня, а тройня. Но 9 месяцев уже прошло, а она все не рожает. Я вообще не очень люблю тетю Наташу, но иногда наблюдаю за ней в качестве психологического эксперимента. Она похожа на баржу, заправленную слишком тяжело, но еще автоматически держащуюся на плаву.  Я никогда не понимал, как баржа держится на воде. И я никогда не пойму, как эти тонкие шпильки держат Нателл.

И вот эта самая Нателл-зануделл внушила маман, что мне нужен мужской пример. Нет, я, конечно, не спорю, что он мне нужен, но не до такой же степени. С тех самых пор мама начала вести себя как на распродаже. Хваталась то за одного, то за другого мужика и знакомила меня с ними, то и дело спрашивая, как я их нахожу.

Сумасшедшая Нателл внедрила и другую традицию: рыбалка с дядей Ромой – это мамин брат. Несколько раз в месяц  он брал меня с собой на рыбалку, усиленно демонстрируя мужские качества характера. Хоть я и не вдавался в подробности, но, по-моему, ему самому нужен был какой-нибудь дядя Вася. Я удивляюсь, как он мог быть военным. Кроме рыбалки его интересовали только цветы и то, насколько выглажена его рабочая рубашка. Еще он помогал жене вышивать. Вообще, твердо стоят на земле те люди, для которых есть с утра помидоры или колбасу с газировкой – привычное дело. Дядя Рома так умеет. Наверное, ему нравилось со мной возиться, потому что у них с женой две дочери, а ему хотелось сына, хоть он этого и не показывал. Так что у нас с ним почти рыночные отношения.

Поскольку маман так и не нашла мне отцезаменителя, она постоянно нервничала и раздражалась каждый раз, когда  я проявлял, как она выражалась, «женские штучки». Тогда она называла меня размазней или рохлей, вспоминала сбежавшего отца, наливала мартини и валилась в кресло. Мама может пить мартини стоя, сидя и лежа. Иногда она пьет мартини прямо из горла, когда совсем расчувствуется. Тогда она выглядит совсем молодо, особенно, если напялит эту свою вытянутую футболку с the killers. Взяла у меня эту майку, когда свои были в стирке, и с тех пор прикарманила. По-моему, она даже не знает, кто такие the killers, но майка ей нравится. Может, она так себя мужественнее чувствует?

И не только маман такая. Мне кажется, люди вообще слишком большое значение придают чувствам. В детстве они начитаются про принцев и дюймовочек – и пошло-поехало. И собирают это всю жизнь, как снежный ком. Он растет, а они его холят и лелеят. Вот здесь мы гуляли, здесь пили чай и играли в тили-бом, а это наша любимая лужа. Ведь в книгах и газетах пишут про то, что должна быть вторая половинка, и что только вдвоем можно быть счастливыми. Некоторые хватаются за чувство, как за последнюю соломинку, а соломинка-на то и соломинка, что не долговечна и слабая. Да, мир просто повернут на чувствах.

И вот я живу, а отца все нет. И чего толку мне барагозить, делать татуировку или сбегать из дома, когда толком никто ремня не даст. Разве что мама будет колготками махать, после того как мартини выпьет. Вот жалкая картина – женоподобный рыдающий сын, развлекающийся в комнате с железной дорогой, и мать-истеричка, отчаянно ищущая мужа. Я говорил ей, что не надо специально искать-так мы точно ничего путного не найдем, но она не унимается. Все это дурацкая Нателл.

А вот мамин бзик насчет моего будущего – это уже ее собственная фантазия.

– Какое рисование, Саш? Все эти твои рисунки – это писульки какие-то! Ты что с ума сошел? На какого художника? Куда? И кем ты потом будешь? Плакаты рисовать в доме культуры? Посмотри на своего этого отца! Музыканта! Никакой художки! Никакой! Сил моих нет! – эту тираду я даже не пытался прервать.

Я продолжал рисовать, и у меня это хорошо получалось. Так думал не только я. Отец Даши – художник в журнале, и она ему как-то показала мои каракули. Он сказал, что вот уровень наберу, и он может меня даже на работу возьмет в журнал. А пока я думаю, куда поступать учиться дальше и продолжаю строить игрушечную дорогу у себя в комнате. У меня уже несколько ярусов, фонари ночью горят и даже жители есть. Надо еще цветов посадить, вообще будет красота. В свой журнал меня мама брать не хотела. Во-первых, рисульки – занятие, по ее мнению, не мужское. А во-вторых, она даже мысли не допускала, что может по блату что-то сделать для своего сына. В журнале бы сразу зашептались, что вот она своего сына проталкивает, а она этого допустить не может.

В общем-то, лето как лето – все ринулись в Турцию и Тайланд, но не нравится мне, что Майкл умер. Не может он умереть, не может детство вот так вот кончиться. Что-то здесь не то.