-1-
…Казнь полковника Чернышёва и офицеров гарнизонного батальона произвела на дворян Синбирской провинции гнетущее впечатление. Те, кто надеялись, что самозванец будет вскоре схвачен, и не уехали, поспешили покинуть насиженные места и убраться подальше от крестьянской смуты. В самом граде Синбирске было спокойно, место военного коменданта занял полковник Андрей Петрович Рычков. На место утраченного батальона прибыла воинская команда из Казани.
Зимой 1774 года в Синбирск о Пугачёве доходили самые противоречивые сведения. И только в конце весны стало доподлинно известно, что осада Оренбурга благополучно ликвидирована, самозванец разбит и с жалкой кучкой сообщников бежал. Не было, казалось, никакого сомнения в том, что вот-вот он будет схвачен. Некоторые помещики, убежавшие в Москву, стали возвращаться в родовые гнёзда, дворянское общество, если и говорило о Пугачёве, так только о том, повесят злодея или отрубят ему голову.
И вдруг случилось неожиданное: Пугачёв во главе несметных толп крестьян, горнозаводских рабочих, казаков, башкирских конных отрядов подошёл к Казани и встал за Сибирской заставой на Арском поле. Отсюда он, не медля, отправил три именных указа: губернатору с требованием сдаться, русскому населению, татарам Старой и Новой слобод с отеческим увещанием не чинить сопротивления его приступу. Ответа мятежники не получили, и тогда к стенам Казани, толкая впереди себя десятки возов сена, ринулись пугачёвцы. Казань защищали четыре гарнизонных батальона, ратное ополчение из служителей адмиралтейства и мастеровых суконной мануфактуры, гимназисты и молодые дворяне. Возы с сеном были подожжены, запылала суконная слобода, крестьяне и башкиры бросились на приступ. Вспыхнули подожженные дворы, осаждённые разбежались кто куда, в Казани началась резня. Речка Казанка была запружена трупами. Спаслись лишь успевшие затвориться в казанском кремле. Жителей Казани гнали в пугачёвский лагерь и ставили на карачки перед мужицким царём. Им было объявлено прощение.
Наступила ночь, но начался грандиозный пир победителей. На Арское поле вывезли пятнадцать громадных бочек вина. Казань горела, Пугачёв на белом коне в окружении своих приспешников разъезжал между пирующих, и всюду его приветствовали заздравными криками.
Ликование победителей Казани было недолгим. Под утро появился со своим отрядом полковник Михельсон. В недолгом сражении пугачёвцы были разбиты. Сам Пугачёв с пятьюстами соратниками бежали. Начались казни над недавними победителями. Их, по свидетельству Пушкина, вешали за рёбра, сажали на кол, десять лет после бунта в Казани для устрашения стояли виселицы.
Бежав из Казани, Пугачёв вторгся в Синбирскую провинцию, восставшую ещё до его появления. Разрозненные отряды повстанцев захватили Курмыш и Алатырь, в районе Карсуна действовали вооружённые крестьяне во главе с Фирсом Ивановым, почти всё Заволжье находилось во власти ближайшего сподвижника самозванца В. Торнова. Крестьянская война обрела характер кровавой и бесчеловечной резни. Помещиков и священников вешали, жгли, их отпрысков «об землю хлыстали».
Но кому война, кому мать родна: помещику Степану Кроткову через Пугачёва досталось большое богатство. Он был в своей деревне, когда в неё вошёл Пугачёв, который его не повесил, а наоборот приблизил к себе. Какое-то время Кротков якшался с самозванцем, затем бежал в свою деревню и нашёл «в скирдах, риге, овинах несколько сундуков с серебряной посудой и с драгоценностями. Разжился и накупил себе 6000 крепостных.» (Е. Карнович, Замечательные богатства частных лиц в России. СПБ, 1874). Кротковы были известны в Синбирской губернии как люди грубые, даже бесчеловечные. Один из сыновей Кроткова, приятеля Пугачёва, вздумал продать часть имения и в описи среди крестьян поместил отца под видом «бургомистра Степана Кроткова». В 1839 году в Шигонах Сенгелеевского уезда был убит крестьянами помещик Павел Кротков.
Воодушевлённый близким присутствием Пугачёва крестьянский вожак Фирс Иванов решил взять Синбирск. Военный комендант города полковник Рычков выступил навстречу повстанцам с солдатами гарнизона. В сражении под Уренским городком служивые бросили оружие. Рычков и офицеры были схвачены и казнены. Синбирск был на грани падения, но прибыл новый военный комендант с воинской командой. Полковник Обернибесов разгромил и рассеял толпы Фирса Иванова, затем был схвачен и предан мучительной казни их предводитель.
Восстания крестьян охватили всё Поволжье, но участь Пугачёва фактически была решена. За ним по пятам следовал полковник Михельсон и, наконец, настиг его у Чёрного Яра. С горсткой казаков Пугачёв бежал в оренбургские степи, где соратники схватили и, заковав в кандалы, выдали «анпиратора» правительственным войскам.
– 2 –

В августе 1774 года командующим карательными войсками был назначен генерал-аншеф граф Пётр Иванович Панин, с правами диктатора на территориях, охваченных крестьянским восстанием. Только что закончилась победой русско-турецкая война, и в распоряжение Панина были переданы 13 пехотных и конных полков, 15 гарнизонных батальонов, ещё 15 конных полков двигались в Поволжье из действующей армии. Характерно, что воевать против Пугачёва посылали воинские части, где солдатами были крестьяне а дворянские гвардейские полка оставались в Санкт-Петербурге.
Екатерина II в письме графу Панину подчёркивала: «столько наряжено войска, что едва не страшна ли таковая армия против соседей была.»
Граф Панин прибыл в Синбирск, который он избрал местом своей резиденции, в окружении большого числа специалистов по сыску и кнутобойству, непосредственно подчинявшихся начальнику Казанской и Оренбургской следственных комиссий генералу Потёмкину. Синбирск был наводнён войсками, из всех концов, охваченных мятежами, губерний туда и обратно скакали курьеры, вся дворянская Россия смотрела на волжский град с надеждой, что бунт будет скоро усмирён, и наступит спокойствие.
Главнокомандующий граф Панин отдавал много времени делам, но не забывал и развлекаться с широким размахом, как истинный вельможа. В доме Мясникова, где он остановился, устраивались пышные пиры, на которых рекой лилось венгерское токайское, подавались изысканные, приготовленные выписанными из Парижа поварами, блюда. Ночное небо под Синбирском расчерчивали праздничные фейерверки. Иногда враз с тостами за императрицу палили пушки. Граф был завзятым охотником и часто устраивал в окрестных полях и дубравах травлю зайцев и лисиц. Иногда эти полевые выходы затягивались на несколько дней, но это не мешало главнокомандующему заниматься делами и принимать курьеров под звуки охотничьих рогов. Весть о поимке Пугачёва нашла его в поле за травлей русаков на засвияжских пажитях. Преследуемый Паниным заяц был прижат борзыми к пасущимся коровам, но не растерялся, прошмыгнул между ними и скрылся в тальниковых кустах. Графа этот случай весьма позабавил, и он в хорошем расположении духа посмотрел на подскакавшего к нему курьера.
– Злодей в оковах, ваше сиятельство!
Офицеры его свиты радостно зашумели, кто-то даже крикнул: «Виват! Виктория!»
– Не велико счастье, – сурово сказал Панин, – поймать вора и кровопийцу. Павел Сергеевич, – обратился он к генералу Потёмкину, – надеюсь, Суворов доставит к нам Пугачёва весьма скоро?
– Так и будет: Суворов известен своими молниеносными переходами.
1 октября 1774 года Пугачёва в железной клетке доставили в Синбирск под охраной двух рот пехоты, двухсот казаков и двух орудий. Рядом с клеткой шёл Суворов и о чём-то беседовал с узником. По обе стороны улиц стояли люди и завороженно смотрели на мужика в тулупе, державшего в страхе пол-России. Ничего ужасного в его облике не было, позванивая цепями, в клетке на боку, опёршись на руку, лежал заурядный мужичок, подстриженный под кружок с небольшой чернявой, с проседью, бородой. Люди встречали его настороженным ожиданием, как неизвестного опасного зверя, но, увидев его воочию, осмелели, закричали, заулюлюкали, засвистели. Кто-то бросил в клетку огрызком яблока. Пугачёв лёг на пол клетки и с головой завернулся в тулуп.
Драгоценного арестанта поместили в просторный каменный подвал неподалёку от резиденции графа Панина. Наутро тот пришёл к Пугачёву, и произошла безобразная сцена. Панин о чём-то спросил Пугачёва, тот дерзко ответил, и граф надавал ему сиятельных пощёчин, как личному камердинеру, пролившему ему на штаны утренний кофе. Этот случай остался в истории и весьма повредил хорошему солдату и администратору графу Панину в мнении о нём потомков.
Ночью Пугачёв спал плохо и чутко поднял голову, когда скрипнула дверь подвала. С горящим свечным огарком к нему приблизился человек. Это был старый знакомый Пугачёва по его первому приезду в Синбирск подьячий Баженов. Он поставил огарок на стул и со смешком произнёс:
– Долгонько же ты бегал! Я как услышал о тебе, что ты царь, не мог надивиться. Обвел, всех обвёл! Ась, ваше императорское величество?
Пугачёв молчал и выжидательно смотрел на канцелярского выжигу.
– Чёрт с тобой, молчи! – Баженов взял свечной огарок и, подняв его, осветил железный крюк в потолке. – Завтра тебя Потёмкин на него подвесит и зачнёт плетями потчевать. А я тебе помочь интерес имею. Ясное дело, не даром. Палач Борька, хоть и лют к ворам, но и он человек. Может с одного удара с костей мясо содрать, а может видимость изобразить, только сам ори громче. Ты, чай, многие клады имеешь? Укажи один, пожертвуй во своё спасение!
Пугачёв тяжело вздохнул, цепи зазвенели.
– Нет у меня кладов, не скопил. Всё людям раздал, что имел.
Баженов удивился и не поверил. Самозванца ещё не схватили, а слухи о его богатых захоронках уже гуляли по Поволжью.
– Зачем же ты тогда царём восхотел стать?
– А может кто выше царя дал мне такую судьбу?
Баженов взял в руку свечной огарок и огненно глянул на Пугачёва.
– На Бога киваешь? Вот дурак! Да если бы он восхотел тебя на царствие поставить, ты бы родился царём, а не висельником!
– Народ выше царя, глас его – Божий.
– Да ты и вправду дурак! – презрительно сказал Баженов. – В твоём положении твой Бог – золото, пусть не спасёт, но смерть облегчит.
– Нет у меня кладов! – отрезал Пугачёв и отвернулся к стене.
На следующий день в подвал пришёл Потёмкин. Его сопровождали палач и два канцеляриста с бумагами для записи допроса. Пугачёва подвесили на руках за железный крюк, содрали с плеч рубаху.
– Кто тебя подговорил устроить в государстве смуту и разбой? Кто подал мысль объявить себя почившим императором Петром Фёдоровичем?
Ответа на эти вопросы Пугачев не знал и потому молчал.
После десяти ударов тяжёлой плетью он заговорил. Стал называть имена, фамилии, всего им было объявлено двадцать человек, заводчиков бунта. Со временем их отыскали, доставили в следственную комиссию, и все они оказались невиновными. Пугачёв на пытке оговорил случайно знакомых людей.
Решено было больше его не пытать, да и в пытках надобности не было, всё, что Пугачёв совершал, он делал на глазах многих людей. Несколько дней его не тревожили, а в один день дверь подвала отворили и стали пускать любопытных смотреть на злодейского мошенника Пугачёва, как на редкого зверя в зоопарке. Сначала запускали только дворян. Разные сцены при этом бывали. Большую часть времени Пугачев молчал, иногда на него находили приступы раскаянья, и только раз сорвался.
В числе зрителей был один помещик (по другим рассказам исправник), необыкновенно толстый и короткошеий. Не видя в фигуре Пугачёва ничего страш¬ного и величественного, он сильно изумился.
– Так это Пугачёв, – сказал он громко, – ах ты дрянь какая! А я думал, он Бог весть как страшен!
Зверь-зверем стал Пугачёв, когда услыхал эти слова, кинулся к помещику, даже вся клетка затряслась, да как заревел:
– Ну, счастлив твой Бог! Попадись ты мне раньше, так я бы у тебя шею-то из-за плеч повытянул!
При этом заключённый так поглядел на помещика, что с тем сделалось дурно.
Радость дворян по поводу ареста Пугачёва была безмерной. Пиит Сумароков, узнав, что злодей схвачен, преисполнился поэтического вдохновения и сочинил «Станс граду Синбирску на Пугачёва.» Сие творение было немедленно с курьером доставлено в Синбирск и прочитано графом Паниным во время пира.
Прогнал ты Разина стоявшим войском твёрдо,
Синбирск и ударил ты древнего врага,
Хотя он наступал с огнём немилосердно
На Волгины брега!
И Разин нынешний в твои падёт оковы,
И во стенах твоих окованный сидит.
Пристойные ему возмездия готовы,
Суд злобы не щадит.
Противен род дворян ушам его и взору.
Сей враг отечества ликует, их губив,
Дабы повергнути престола сим опору,
Дворянство истребив.

В конце ноября Пугачёва увезли из Синбирска в Москву. Там императрица Екатерина II затеяла провести разом два праздника: победу над турками и казнь великого самозванца. 10 января 1775 года на Болотной площади палач поднял над толпой отрубленную голову Пугачёва.
– 3 –

Сохранилось всего два свидетельства очевидцев казни Пугачёва: синбирянина поэта И. Дмитриева и агронома А. Болотова. Дмитриеву исполнилось в то время четырнадцать лет, Болотов был гораздо старше. Воспоминания его наиболее полно описывают не только саму казнь, но и чувства, которые испытывали дворяне на Болотной площади при виде обезглавленного Пугачёва.
«Мы нашли уже всю площадь на Болоте и всю дорогу на неё от Каменнаго Моста установленную безчисленным множеством народа. Я неведомо как рад был, что случил¬ся со мною такой товарищ, которого все полицейские зна¬ли, и которому все там коротко было известно. Он, подхватя меня, не бегал, а летал со мною, совался всюду и всюду, для приискивания удобнейшаго места для смотрения. И мы вскоре за сим увидели молодца, везомаго на превысокой колеснице в сопровождении многочисленнаго конвоя из кон¬ных войск. Сидел он с кем-то рядом, а против его сидел поп. Повозка была устроена каким-то особым образом и совсем открытая, дабы весь народ мог сего злодея видеть. Все смотрели на него с пожирающими глазами, и тихой шопот и гул оттого раздавался в народе. Но нам некогда было долго смотреть на сие шествие, производимое очень мед¬ленно, а мы, посмотрев несколько минут, спешили бежать к самому эшафоту, дабы захватить для себя удобнейшее место для смотрения. Весь оной в некотором и нарочито великом отдалении окружён был сомкнутым тесно фрунтом войск, поставленных тут с заряженными ружьями, и внутрь сего обширнаго круга непускаемо было никого из подлаго народа. Но товарища моего, как знакомаго и известнаго человека, а при нём и меня, пропускали без задер¬жания, к тому ж мы были и дворяне, а дворян и господ пропускали всех без остановки; и как их набралось тут пре¬великое множество, то судя по тому, что Пугачов наиболее против их возставал, то и можно было произшествие и зре¬лище тогдашнее почесть и назвать истинным торжеством дворян над сим общим их врагом и злодеем.
Нам с господином Обуховым удалось, протеснившись сквозь толпу господ, пробраться к самому эшафоту и стать от него не более как сажени на три, и с самой той восточ¬ной стороны онаго, где Пугачов должен был на эшафоте стоять для выслушивания читаемаго ему всего сенатскаго приговора и сентенции. Итак, имели мы наивыгоднейшее и самое лучшее место для смотрения, и покуда его довезли, и довольно времени для обозрения эшафота и всего окру-жающего оной, довольно ещё просторнаго порожняго внутри круга. Эшафот воздвигнут был посреди онаго, четверосторонний, вышиною аршин четырёх и обитой снаружи со всех сторон тесом, и с довольно просторным наверху помостом, окружённым балюстрадом. Всход на него сделан был только с одной южной стороны по лестнице. Посреди самаго сего помоста воздвигнут был столб, с воздетым на него колесом, а на конце утверждённою на него желез¬ною острою спицою. Вокруг эшафота сего в разстоянии сажен на двадцать поставлено было кругом и со всех сто¬рон несколько виселиц, не выше также аршин четырёх или ещё ниже, с висящими на них петлями и приставленными лесенками. Мы увидели подле каждой из них приготовленных уже палачей и самых узников, назначенных для казни, держимых тут стражами. А таким же образом лежали не¬которые и другие из их злодейскаго общества, скованные, при подножии самаго эшафота.
Не успела колесница подъехать с злодеем к эшафоту, как схватили его с ней и взведя по лестнице на верх онаго, поставили на краю восточнаго его бока, против самых нас. В один миг наполнился тогда весь помост множеством па¬лачей, узников и к ним приставов, ибо все наилучшие его наперсники и друзья долженствовали жизнь свою кончить вместе с ним на эшафоте, почему и приготовлены уже бы¬ли на всех углах и сторонах онаго плахи с топорами. Подле самаго ж Емельки Пугачова явился тотчас секретарь, с сенатским определением в руках, а пред ним, внизу и подле самых нас, на лошади верхом, бывший тогда оберполицеймейстером г. Архаров.
Как скоро всё установилось, то и началось чтение сен¬тенции. Мы стояли подле самаго г. Архарова, и так близко, что могли чтомое от слова до слова слышать. Но нас зани¬мало не столько слушание читаемаго, как самое зрение на осуждённаго злодея. И как громогласное и разстановочное чтение продлилось очень долго, ибо в определении сенат¬ском прописаны были все его и сообщников его злодеяния, и подведены были все законы, по силе которых должен он был предан быть казни, то имели мы время насмотреться на сего изверга. Он стоял в длинном нагольном овчинном тулупе, почти в онемении и сам вне себя, и только что кре¬стился и молился. Вид и образ его показался мне совсем несоответствующим таким деяниям, какия производил сей изверг. Он походил нестолько на зверообразнаго какого-нибудь лютаго разбойника, как на какого-либо маркитантишка или харчевника плюгаваго. Бородка небольшая, во¬лосы всклокоченные и весь вид ничего незначущий и столь мало похожий на покойнаго императора Петра Третьяго, котораго случалось мне так много раз и так близко видать, что я, смотря на него, сам себе несколько раз в мыслях го¬ворил: «Боже мой! До какого ослепления могла дойтить наша глупая и легковерная чернь, и как можно было сквер¬навца сего почесть Петром Третьим!» Между тем, как ни пристально мы на него смотрели, однако успели оглянуться и назад на стоящия вокруг эшафота виселицы. На них уви¬дели мы всех осужденных к смерти, взведенных на лестницы с надетыми на головы их тюриками и с возложенными на шеи их уже петлями, а палачей державших их и готовых для первом знаке столкнуть их с лестниц. И как назначено было им в одну секунду умереть с своим начальником, то по самому тому и не могли мы видеть самое произведение их казни, которую, как думаю, и никто не видал, ибо всех глаза устремлены были на эшафот и на Пугачова.
Как скоро окончили чтение, то тотчас сдернули с осуж¬дённаго на смерть злодея его тулуп и все с него платье, и стали класть на плаху для обрубания, в силу сентенции, наперёд у него рук и ног, а потом и головы. Были многие в народе, которые думали, что не воспоследует ли милостиваго указа и ему прощения, и бездельники того желали, а все добрые того опасались. Но опасение сие было напрас¬ное: преступление его было не так мало, чтоб достоин он был какого помилования; к тому ж и императрица не хоте¬ла сама и мешаться в это дело, а предала оное в полное и самовластное решение сената; итак, должен он был неот¬менно получить достойную мзду за все его злодейства. Со¬всем тем произошло при казни его нечто странное и неожидаемое, и вместо того, чтоб, в силу сентенции, наперёд его четвертовать и отрубить ему руки и ноги, палач вдруг отру¬бил ему прежде всего голову, и Богу уже известно, каким образом это сделалось: ни то палач был к тому от злодеев подкуплен, чтоб он не дал ему долго мучиться, ни то про¬изошло от действительной ошибки и смятения палача, ни¬когда в жизнь свою смертной казни не производившего; но как бы то ни было, но мы услышали только, что стояв¬ший там подле самого его какой-то чиновник вдруг на па¬лача с сердцем закричал: «Ах, сукин сын! что ты это сде¬лал!» и потом: «Ну, скорее – руки и ноги!». В самой тот мо¬мент пошла стукотня и на прочих плахах, и в миг после то¬го очутилась голова г. Пугачова, взоткнутая на железную спицу на верху столба, а отрубленные его члены и кровавый труп, лежащий на колесе. А в самую ту-ж минуту столкну¬ты были с лестниц и все висельники, так что мы, оглянув¬шись, увидели их всех висящими и лестницы отнятыми прочь. Превеликой гул от аханья и многаго восклицания раздался тогда по всему несчётному множеству народа, смотревшаго на сие редкое и необыкновенное зрелище.
Сим образом совершилась сия казнь и кончилось сие кровавое и странное позорище. Надлежало потом все час¬ти трупа сего изверга развозить по разным частям города и там сожигать их на местах назначенных, а потом прах разсевать по воздуху. Но мы сего уже не видали, но как народ начал тогда тотчас расходиться, то пошли и мы оты¬скивать свои сани и возвратились на них к заставе, где ото¬бедав у своего знакомца и простившись с ним, пустился я в свой путь в Киясовку с головою, преисполненною мыслями и воображениями виденнаго, редкаго и необыкновеннаго у нас зрелища и весьма поразительнаго, и на другой день к обеду возвратился к своим домашним…»
СОЮЗ РУССКИХ ПИСАТЕЛЕЙ