Глава первая.

Морозные звёзды смолола
Метель на крутых жерновах.
И мчались, как белые пчёлы,
Над полем снежинки впотьмах.
Рыдал колокольчик поддужный,
Скрипели постромок ремни.
Из тьмы, беспокойной и вьюжной,
Таращились волчьи огни.
Как стража, столбы верстовые.
Двуглаво распяты гербы.
Одна лишь дорога в России
У правды и честной судьбы.
И чудились – звоны, да звоны,
Кандальные звоны теней.
И лики, печальней иконых,
Витали в потемках полей.

Владимирка!
Песни, былины
Про вечно гонимый народ.
Ухабы избиты, как спины,
Безвестно ушедших вперед.
Брели они с бритыми лбами,
С печальной надеждой в груди.
Века пронеслись за веками,
А горе, как прежде, в пути.

Машиною лязгнув, Европа
Царизму влепила под дых.
Кострищем пылал Севастополь,
Солдатскою славой велик.
Забиты окошки проливов.
Зарыты в суглинок сыны.
И стали видны все нарывы
На теле огромной страны.

Есть время победных сражений,
Страну погружающих в темь.
О пользе иных поражений
Не худо бы помнить нам всем.
Салюты слепят ярким светом
Ретивых вояк и толпу.
Не видно порой за победой
Отчизны больную судьбу.
Жизнь стоит всё меньше и меньше.
И золотом кажется ржа.
И сетью невидимых трещин
Разрухи покрыта душа.

Крым вырвал Россию из сони.
Все стали роднее на миг
Друг другу, услышав, как стонет
На павшем редуте мужик.
Испив свою чашу страданья,
Россия открыла лицо.
Пришли времена покаянья,
Ответа детей за отцов.
Москва, Петербург – две столицы
Бурлили, вершили дела…

А здесь во Симбирской провинции
Плевалась окалиной мгла.
И мчался по скользким ухабам
Продутый возок во весь дух.
В поклоне сгибалася баба.
Мужик с головы рвал треух.
Прогорклым соломенным дымом
И стойлами воздух пропах.
И кони, хоть тяжко родимым,
На взгорок пошли во весь мах.
Откуда нашлось столько силищ
В них после дороги крутой!
Директор народных училищ
Очнулся от дрёмы смурной.
Сочился молозивный сумрак.
Дымки завивались из труб.
В потёмках, рассветных, угрюмых,
Маячили тени халуп.
Чернели плетни вдоль дороги.
Прах инеевый сыпался с крон.
И слышался чистый и строгий
Из церкви к заутрене звон.

Глава вторая.

– Ну, вот и приехали, барин!
Примёрзла к земле тишина.
Навстречу, спросонок распарен,
Спешил со всех ног старшина.
– С прибытием, ваше…
– Ульянов…
Приезжий стряхнул с шубы снег.
– Директор училищ…
Престранный,
Учёный, видать, человек.
Без спеси, чиновного ору.
Смекнул волостной – простота.
По троточке узенькой в гору
Пошли на сиянье креста.
Не школа, а слёзы –
Две лавки,
Да стол из шершавых досок.
В дешёвой латунной оправке
Лампада,
Задумчивый бог.
Соломкою белою иней
Навис на промёрзших углах.
Клубился морозный и синий
Сквозной нищеты полумрак.
Ульянов нахмурился:
– Странно…
Занятия что ж не велись?
– Да что ребятня,
Тараканы
От холода все разбеглись!

Ульянов задумался.
Грустно.
Повсюду по школам разор.
В лаптишках, хрустящих капустно,
Мальчонка уткнулся в притвор.
Глядит на приезжего – барин.
Наружность, глядит, не строга.
– А ну-ка, иди сюда, парень.
Ты хочешь учиться?
– Ага.
– Зовут как?
– Оглоблин Илюха.
Мальчонка глядел посмелей.
В дырявом отцовском треухе,
Улыбка до самых ушей.
Как видно, в семье не излишки.
Скупа у крестьянства судьба.
И в тихом простецком парнишке
Ульянов увидел себя.
Сиротская жизнь не смеялась.
Нехватки извечно в дому.
Припомнил он, как доставалось
Ученье когда-то ему.
Кто рад был и ломтю ржаному,
Тот знает о жизни без слов.
Ульянов, вздохнув, волостному
Сказал:
– Собери мужиков!

Деревня тонула в сугробах,
Дымя в задубелую студь.
С берестяной зыбки до гроба
Крестьянину вымерен путь.
Судьбой освящён, непреложен,
С рожденья ему насулён.
Земля и щедра, и пригожа,
Да только и ей обделён.

Пришлось на мужицкую долю
От вольных царёвых щедрот
Для ржи десятинное поле,
А бабы, так вовсе не в счёт.
Налоги пошли, круче прежних.
Но «крепости» нет, как-никак!
Поставил какой-то приезжий
В версте от деревни кабак.
Прибавилось пьяни и голи.
И выкуп на шее, как крест.
На том и закончилась воля,
Что всем даровал манифест.

Вся жизнь и вся радость –
Из хлеба.
И намертво русскую ширь
Держала глубинная скрепа –
Община, иль попросту мир.
Природные корни, живые,
Держали в земле каждый дом.
Мир был пуповиной России,
В её тело вросшим узлом.
Царю развязать не по силам
Устоев отеческих крепь.
Решалось всё исстари миром,
Одна была воля и цепь.

Сходились неспешно, с оглядкой:
С какого прищучат конца?
Своим заведённым порядком
Вставали поодаль крыльца.
– Чего там надумали власти?
Опять, поди, новый оброк?
– И так, разорвись хоть на части,
Налоги не выплатить в срок.
– Узнать бы, чего там заранее.
– Подхватят опять за ребро.
Мужик забулдыга горланил:
– Решим, коль поставит ведро!
– В холодную хочешь!
И взашей
Турнул его сотник, грозя:
– Накормим берёзовой кашей,
На сходе буянить нельзя!

Все знать непременно хотели,
Что власть припасла мужику.
Замёрзшие лапти скрипели
На жёстком январскому снегу.
По вьевшейся в душу привычке
(Приезжий-то сам генерал!)
Попадали шапки мужичьи.
Ульянов рукой замахал:
– Покройтесь!
Я к вам за советом, за помощью…
Лес уже есть…
Построить бы надобно летом
Школу на тридцать мест.

Крестьяне молчали, хмурея:
Незнамое дело – как взять?
Опять на мужицкую шею
Хомут, и его притирать.
И солнечный полдень немилым
Покажется в спорах, пока
По делу столкуешься с миром
И с места столкнёшь мужика.
– А тёс как? А гвозди? А стёкла?..
– На восемь саженей хором!
Рубаха на госте промокла,
А всё ж настоял на своём.
Ульянов провёл своё дело.
Сочли по копейки рубли.
Пока отрядились, стемнело,
И звёзды вокруг расцвели.

И в путь!
Отдохнувшая пляшет
Пристяжка, дымясь куржаком.
Вдали за околицей машет
Ночная метель рукавом.
Ямщик засвистел:
– Эй, родные!..
В лицо брызнул колкий снежок.
И снова в потёмки России
Винился скрипучий возок.

Стихии бурлящая воля.
Метелей крылатых полёт.
Ещё одно поднято поле,
Где знанье людское взойдёт.
Не сразу, не скоро –
Подспудно
Созреют добра семена.
Пока ещё спит непробудно
Державы родной глубина.
Салонные кончились споры.
За дело другие взялись.
Дымком динамитным террора
Пахнуло из дальних столиц.

Проклятие вечных вопросов.
И в них было русское всё:
Иль бомбы бросать под колеса,
Иль делать всю жизнь колесо?..
Мучительный гнёт самовластья
Придуман, иль сам он возник?..
О скорбное русское счастье
Сжигать свою жизнь для других!
Не всем пьедестал эшафота
Достался. Немало людей
Сожгла беспощадно работа,
Чтоб стало в России светлей.

Глава третья.

Умыла февраль непогода,
И месяц взошёл молодой.
И стал наряжать на работу
Своих мужиков волостной.
Повинностью всех наделили,
Хоть ругани было и слёз.
Но в тридцать саней снарядили
Для вывоза леса обоз.

По зимней дороге не тряско
Катили с бугра на бугор.
За каждой торчал опояской
От холода синий топор.
За пазухой хлеба краюха.
На дровнях верёвка, пила,
И мягче лебяжьего пуха
Охапка соломы была.

Просторно!..
И взгляд не охватит
Всю ширь. Голуба высота.
Снегов самобраная скатерть
Смотри, хоть ослепни, пуста.
Лишь копотью чёрной вороны
Осели в седой березняк.
И воздух, промёрзший до звона,
Скрипел на зубах, как наждак.
Подроста елового ровня
Взбежала на белый бугор.
Катили крестьянские дровни
В Присурье, в откупленный бор.

Неяркой латунною жестью
Закат застелил синий снег.
Крестьяне приехали к месту
И встали гуртом на ночлег.
Умяли лаптями поляну,
Костры развели – и вповал.
Наутро лесник им деляну
Деревьев мелком отсчитал.
За лесом вдали заалелась
Рассвета туманная гарь.
Они кипяточком согрелись,
Ржаной пожевали сухарь.
Что не быть за душу в ответе,
Подальше коней отвели.
Деревья, литые из меди,
Гудели натугой земли.
В сосне, золотой и дебелой,
Старшой остриём топора
Зарубку широкую сделал,
Потрогал рукою – пора!
Примета старинная: сосны
Валили, когда из корней
Густой и янтарный, как солнце,
Сок двигался в перья ветвей.
Столетиями срубы не гнили,
Держались и в мокреть, и в студь.
И церкви, как лебеди, плыли
Над Русью, и ныне плывут.

В мужицкие лица смолисто
Живицей пахнула кора.
Запела протяжно и чисто
В руках голубая пила.
– Ну, с богом, крещёные!
Резом
Ударили в комель с боков.
И запричитало железо
В руках молодых мужиков.
Всё глубже, натужней,
И с храпом
Пила умеряла разбег.
Дрожали сосновые лапы,
И падали шишки на снег.
– Пошла!
– Берегись!
Покачнулась
Земля.
Отшатнулся мороз.
Сосна до корней содрогнулась
И пала, ломая подрост.
И грохот пошёл по чащобе,
Тяжёлый, как медь, громовой.
Сохатый споткнулся в сугробе
И, молча, потряс головой.
Медведь потянулся в берлоге
И мох под бочину подгрёб.
Над лесоповалом сороки
Трещали по-бабьи, взахлёб.

– С почином!..
И в воздухе стылом,
Давясь древесиной, вразмах,
Качнулись певучие пилы
В надёжных мужицких руках.
И тридцать стволов враз упало.
И вздрогнул от грохота лес.
Лоснился,
Как жёлтое сало,
Исчерченный кольцами срез.
За комель петлёю – и в волок
Под хриплые выплески слов.
Посыпались искры иголок.
Морозных
С лошажьих боков.
По вагам катали на сани
Тяжёлые бревна. Обоз
Сполна нагрузили. В тумане
Три солнца сулили мороз.
Льдяная текла позолота,
Процежена стужей, с небес.
Поснедали. Снова работа:
Везти заготовленный лес.
Истёрта спина, в кровь избита,
Но надо тянуть, коль велят.
Упёрлась в четыре копыта
Кобыла, а дровни стоят.
Мужик навалился. Полозья
Скрипуче запели, пошли.
Простором пахнуло морозным.
Вечерние тени взросли.
На небе взошла самосевом
Звезда, как цветок на лугу.
Дорожным синичьим напевом
Свистели полозья в снегу.

Глава четвертая.

Заботы, тревожные думы…
Ульянов работой горел.
Скупы подотчётные суммы,
А столько задумано дел!
Крестьянство бедно, а помещик
Уж сыт либеральной игрой.
Да мало ль в России есть трещин,
Куда утекает добро?
Налоги уходят на ружья,
На новый азийский набег.
А власти всегда был не нужен
Со светом во лбу человек.

И царский минпрос был в заплатах,
(Пример как из нынешних дней)
За что бы ни взялся – нехватки:
Ни денег, ни нужных людей.
Спасенье – листы подписные,
На дело годился и грош.
Щедра добротою Россия,
Но много ли с нищих возьмёшь?
Крестьянин долгами стреножен.
Никак не возьмёт себе в толк:
Всю жизнь проработал
И должен.
И внукам останется долг.
А век-то мужицкий недолог,
Сорвал пуповину – остыл.
Но поп, как любой идеолог,
Всем вечное счастье сулил.
И с миру по нитке что голым,
Жалея крестьянских детей,
Собрали на новую школу
Почти сорок восемь рублей.

Ульянов прикинул расходы –
Пособия, парты, доска…
Не раз подсчитал все работы
На жёлтой осьмушке листа.

За свой счёт община построит,
Она ж педагога наймёт…
Но всё-таки нету покоя,
И в голову сон не идёт.

Закроет глаза он –
В тумане,
Как спелый подсолнух,
Пред ним
Встает невеликое зданье
С шатровым
Крылечком резным.
Вкруг гомон,
Ребячий, весёлый.
В цветке золотится пчела.
Такую построить бы школу,
Чтоб дома роднее была!

Не спится.
Поднялся с кровати.
К столу подошёл, торопясь.
И начал в рабочей тетради
Чертить всё, что видел сейчас.
Не то.
Зачеркнул.
Постепенно
Из плена бумажного ввысь
Прозревшие окнами стены
С крылечком резным поднялись.
Вкруг дома вставала ограда
За нею и пчельник, и сад.
Наличников ярких оклады
Резьбой оживили фасад.

Чертёж получился отменный.
Илья Николаевич встал.
Окно распахнул.
Белопенный
Сад тихо во сне бормотал.
Весна.
Жизнь как будто в начале.
Душа не грустит о былом.
Все зимние смыты печали
С земли торопливым дождём.
Ещё только жизни серёдка.
Есть силы и пыл молодой.

Судьба, словно утлая лодка,
Над темной летит глубиной.
Тяжка просвещения пашня.
Он знал всю её без прикрас.
Часы городские на башне
Пробили предутренний час.

Глава пятая.

Отсеялись.
Вешний Никола
Отпразднован шумной гульбой.
Пора приниматься за школу,
Решили на сходке гурьбой.
Лес, сложенный загодя в штабель,
Подсох на весенних ветрах.
И струйки смолистые капель
Желтели на круглых боках.
Ударишь в бревно – колокольно
Гудит древесина, что бас.
Директор училищ довольно
Глядел на сосновый запас.
Лесины, пахучи и прямы,
Лежали вповал, во весь рост.
С зимы заготовили рамы,
И краску, и гвозди, и тёс.
И место нашлось, где не тесно –
На взгорке, у самой реки.
Артель подобрали из местных,
Степенные все мужики.
Из тех, кто прошёл с топорами
До волжского низа всю Русь,
И в каждом построенном храме
Все помнил венцы наизусть.
Такие, коль надо, вслепую
Построят игрушку-избу.
Одним топором золотую
Развесят с карнизов резьбу.
Наточат игривых балясин.
Отхолят перила не раз.
Стоит дом,
Как чудо прекрасен,
Народной душой напоказ.

Крестьянин на все руки мастер.
Гонялся годами, спеша,
В отходных работах за счастьем,
Да так не нашёл ни шиша.
Но эта работа не барам,
А вся для своей ребятни.
Работали плотники даром
Для мира, где жили они.
А труд веселее свободный.
В нём что-то от детской игры.
Скатили бревно поудобней,
И взяли его в топоры.

Сосну раздевая, железо
С причмоком стреляло щепой.
И, рдели сосновые срезы,
Крутой наливаясь слезой.
Затенькали звонкие пилы,
В сухую вгрызаясь кору.
Работы крылатая сила,
Как праздник, красна на миру.
Работали жарко, торопко,
И брёвна пошли нарасхват.
Нашлись добровольцы
На копку – не мало.
Все тридцать лопат.
Стояли вокруг, бородами
Уткнувшись в махорочный дым,
Пока размечали фундамент
Ульянов с артельным старшим.
Разметили.
Сразу за дело
Взялись мужики –
Не оброк.
Светлея, железо скрипело,
Вгрызаясь в лежалый песок.

Азарт
(Нет запальней завода!)
Зажёг всех, горят мужики.
Нашлась и мальчишкам работа –
Булыжник таскать из реки.
Несли, кто охапку, кто горстку –
Любого старшой привечал.
Илья Николаевич тёзку,
Оглоблина, сразу узнал.
Илюшка директора вспомнил,
Но что-то невесел, смурной.
Ульянов услышал, что помер
Отец мальчугана весной.
Непросто семье без кормильца.
Пять братьев, сестрёнки – орда!
Бесхлебьем обсосаны лица,
В глазах застоялась беда.
Навряд ли придётся Илюшке
Учиться.
Заест парня жизнь.
Ульянов по жёсткой макушке
Погладил и молвил: – Крепись…
Илюшка оттаял, не букой
Глядел, а надеждой светясь.
– Я выучил целых три буквы,
И все напишу, хоть сейчас!

Присели на брёвнышко. Мигом
Столпились ребята вокруг.
Ульянов взял детскую книгу,
И начал читать её вслух.
Притихли и слушают вечный
Рассказ о победе добра.
Звук радостной пушкинской речи
Дошёл до глухого угла.
Сияло волшебное слово,
Проклюнулся знаний росток.
Под стук топоров в школе новой
Ульянов дал первый урок.
Читал бы ещё, да помещик
Подъехал – крестьянский хомут.
– Зря строите – стёкла расхлещут,
А дом непременно сожгут!
Почаще их брать надо в плети,
А вы в эту грязь со свечой!
– Не даст бог никак ему смерти, –
Мужик проворчал за спиной.
– Вот, слышите?
Юркнул в тележку
И кучера ткнул кулаком.
Вослед кто-то свистнул в насмешку,
И пыль закрутилась столбом.

День гнал по земле волны света.
Рад жизни был каждый листок.
Приспело и время обеда.
И все потянулись в тенёк.
Расселись по кругу.
И старший
Махнул кашевару – давай!
Пошли по рукам миски с кашей
И хлеба тугой каравай.
И первая гостю – обычай.
Ульянов приветно кивнул.
Уж тут не до светских приличий,
И миску в колени приткнул.
Молчат, стукоток слышен ложек,
Да всплески ветвей, будто крыл.
Ульянов покушал и ковшик
Кваску молодого испил.
И вновь разговоры о деле
Пошли без подначек, всерьёз.
– Закончим к петровской неделе…
– Нам неча тянуть – сенокос…
Высокое солнце в накале.
Над пашнями марева дым.
Опять топоры застучали
По брёвнам от зноя тугим.

Глава шестая.

Всё сделали, как порешили.
Чуть лето успело остыть,

Всем миром его пригласили
В деревню, чтоб школу открыть.
И снова дорога!..
В укладке
Нехитрые школе дары:
Всемирная карта, тетрадки
И книжки для всей детворы.

Мелькали тележные спицы,
Грязь брызгала из-под копыт.
Летели осенние птицы
Над родиной,
Плача навзрыд.
Стояли деньки золотые.
Листва облетала с берёз.
Волнуясь, прощалась Россия
С порою цветенья и гроз.
От зябких дождей проржавели
Зелёные крыши лесов.
И чувства иные прозрели
К отчизне – печаль и любовь.
И сердца коснулась, тревожа,
Листвы облетающей дрожь.
И стала родней и дороже
Земля, на которой живёшь.
Открылась душе по наитью
С природой бессмертная связь.
Пора журавлиных отплытий
И грусти, пронзающей нас!

Простор дрожкой нитью прострочен
Станиц, уплывающих в синь.
И горечью пахла с обочин
Седая, как пепел, полынь.
Ворона взлетела с разбега.
Зайчишка метнулся в кустах.

И ходко катила телега
В просторных осенних полях.

Хлеб убран, стерня золотилась.
И шла в деревнях молотьба.
Была умилённая милость
В земле, подарившей хлеба.
Над током пыльца обмолота
Клубилась под гомон цепов.
Журчали, заждавшись работы,
Литые круги жерновов.
Деревня считала прибытки
И сколько налогов отдать.
Остатка лишь только
На нитки хватало,
Чтоб рвань залатать.
Царю, господину и богу,
Хоть сдохни, а доли отдай…

Ульянов смотрел на дорогу
На милый затерянный край.
День тихо катился на убыль.
Темнел на деревьях раскрас.
Вдали вспыхнул храмовый купол,
И речка блеснула, змеясь.
Илья Николаевич зорко
Вгляделся: «Ах, вот и она!..»
У речки, на ровном пригорке
Стояла в четыре окна.
Домов деревенских повыше
С пристроем, крылечком резным,
Под светлой тесовою крышей
Возникла вдруг школа пред ним.
Вкруг чёрный лоскут огородный,
Под ивами мельничный пруд.
Вздохнулось легко и свободно
От счастья, омывшего грудь.

СОЮЗ РУССКИХ ПИСАТЕЛЕЙ