Риторика Министерства культуры может переживать чудесные превращения, но суть ее от этого особо не меняется, считает ИЛЬЯ БУДРАЙТСКИС.

Еще полгода назад одно только имя нового министра культуры было воспринято большинством наблюдателей как верный знак консервативного поворота. Владимир Мединский смотрелся идеальным героем открытого президентской кампанией Путина сезона «культурных войн», по логике которых министерский пост должен был превратиться в стратегическую высоту для нанесения пропагандистских ударов по самодовольному протестному меньшинству. Однако этим прогнозам ведомственной политизации не суждено было сбыться. Из рыцаря православного антикоммунизма Мединский на глазах превращается в «эффективного менеджера». Поверхностную политическую риторику сменяет деловой разговор о подлинной политике, укорененной в отношениях собственности и строгой бюджетной экономии.

© medinskiy.ru

Владимир Мединский

Именно этот разговор о собственности способен поставить перед почти неподвижной сферой государственной культуры настоящую политическую проблему и провести новые, пока непривычные линии разногласий. Сегодня государственные культурные институты — театры, музеи, заповедники — представляют собой один из последних социально-консервативных бастионов, сонный кусок советской Атлантиды, дрейфующий в бурном море постсоветской реальности. И дело не в некомпетентных кадрах или неспособности привлечь молодого посетителя, но в том, что вся эта конструкция — с ее художественным и научным богатством, инфраструктурной ветхостью, лунатическим энтузиазмом, бюрократической апатией — принципиально не способна к существованию в качестве «нормальной» части рынка. В то же время этот странный остров так давно оторвался от навсегда потерянных берегов, что утратил возможность хоть как-то сделать понятным и легитимным для общества факт собственного существования.

Показательно, что в российском культурном законодательстве практически невозможно найти точные формулировки, из которых бы следовало, например, почему и для чего государство содержит музеи или какая особая просветительская задача возложена на заповедники — речь идет почти исключительно об их правовом статусе. Молчащий массив культуры не может объяснить, почему он важен как публичное пространство, сохраняющее автономию от всевластия рыночных отношений. В океане враждебной логики он оказывается лишь куском недвижимости, который не способен дать внятный отчет о собственном эффективном использовании.

Исторические музеи обнаруживают хронический конфуз относительно содержания нарратива, который они должны сообщать посетителю, а мемориальные квартиры превращают бывших великих обитателей в адвокатов своего текущего состояния, чья роль в прошлом должна стать убедительным оправданием бюджетной поддержки. Миссия хранения непреходящих ценностей превращается в миссию самосохранения.

Мемориальная квартира A.C. Пушкина на Арбате

Этой обреченной позиции противостоит предельно внятная рыночная логика, агентом которой выступает новое поколение ведомственных менеджеров. Востребованность культуры определяется спросом или его отсутствием со стороны потребителя. Музей, по выражению Мединского, должен «начать считать деньги». Это вовсе не значит, что он будет сразу же продан с молотка — нет, но государственной культуре просто необходимо распахнуть свои окна и впустить свежий ветер конкуренции. Модель реформ, предлагаемых министерством, почти идентична жестокому и бодрящему соревновательному духу, который сегодня захватывает другие публичные сферы — образование и медицину. Учреждение культуры получает ограниченное финансирование в рамках «государственного заказа» — скромной доли идеологии, прилежное обслуживание которой, возможно, позволит покрыть часть расходов. Но залог успеха — в изобретательности и деловой жилке каждого конкретного коллектива.

Паролем этого креативного переворота не случайно выступает современное искусство. При очевидных эстетических разногласиях министр Мединский готов стать его стратегическим союзником. Здесь чувствуется сладкий запах успеха, готовность не смиренно просить, но смело брать свое. Эту силу искусства десятилетие назад уже оценил лихой постсоветский бизнес, каждый из героев которого тоже ощущал себя немного художником. Способность создавать стоимость буквально из воздуха завораживала и позволяла обнаружить внутреннее родство между такими разными творческими людьми, как галерист, художник и предприниматель.

Сегодня эти чары начинают действовать и на новое поколение бюрократии, одержимое проектами оптимизации расходов. Ведь именно совриск способен на подлинные чудеса в области получения максимального результата при минимальных затратах. Надо полагать, эта опасная близость не только к удивительным бизнес-проектам, но теперь и к государственному менеджменту пока не была по достоинству оценена большинством представителей арт-сообщества.

Проект музейно-выставочного комплекса ГЦСИ

Успешный музей — эта, по выражению Хито Штайерль, «фабрика по производству аффектов», где «личное и общественное спутались в туманной зоне гиперпроизводства», — может существовать не только в художественном пространстве. Примеры подобного производства мы можем представить или увидеть уже сегодня. Например, креативный музей истории, где довольный клиент погружается в тревожную атмосферу «холодной войны» с сопутствующими качественными звуковыми эффектами. Веселый музей повседневности, где все можно трогать руками, а для самых маленьких организован надежный досуг. Или заповедник, населенный искусственными жирафами или добрыми пони.

Как и в ходе пропагандистских баталий вокруг митингов «за честные выборы», разделение здесь снова проходит по огрубляющим, а потому ложным линиям — рынок и творчество против инертности и патернализма. С одной стороны, креативный бизнес поглощает непереваренные куски советского наследия, превращая их в места для извлечения прибыли. С другой — старые кадры оберегают его от любых перемен.

Вопрос, который сегодня должен быть поставлен, — возможна ли альтернатива и тому, и другому? Для того чтобы не просто ее сформулировать, но и превратить в действенную стратегию, необходимо прежде всего понять ценность того наследия, которое стоит осознанно и последовательно защищать. Как и определить ту его часть, от которой стоит отказаться. Наконец, может ли пока еще государственная культура стать подлинной сферой общественных интересов — интересов общества, способного говорить от своего собственного имени?