«Начался сентябрь 1941-го. Немцы вплотную подошли к Ленинграду. Наша семья не решилась уехать из города, и не только потому, что не так просто семье из семи человек сняться с места, многие были уверены, что война продлится недолго. А если затянется, то не страшно – на Бадаевских складах запасов продовольствия – на 10 лет…».
«По городу полетела тревожная весть – Бадаевские склады горят! То ли от бомбежки загорелись, то ли диверсанты подожгли. Сколько там сгорело продовольствия – неизвестно, но последствия очень скоро дали о себе знать – уже в октябре норма выдачи продуктов уменьшилась, рабочие стали получать по 400 граммов хлеба, служащие, иждивенцы и дети – по 200 граммов. В ноябре нормы сократились, соответственно, до 200 и 125 граммов. Начался свирепый голод. Ленинградцы стали умирать от истощения…».
«Нашрай он обстреливался из дальнобойных орудий. Снаряды высоко поперек пролетали Лесной проспект. Пешеходы, в том числе и я, под артобстрелом пробирались на работу. Вдруг над головой оглушительно ухнуло. Со свистом посыпались осколки. Один упал у моих ног, проделав дырку в снегу. Я быстро наклонилась, сунула руку в дЫрку и обожглась. Подождав, пока осколок остынет, достала его и начала рассматривать этот большой и тяжелый кусок металла с острыми рваными краями. Проходившая мимо женщина сказала: «Смерть-то рядом упала, а в тебя не попала!..».
«По просьбе мамы пошла на детскую кухню за питанием для маленького брата Сережи. Дверь кухни оказалась на замке, на двери – листочек из школьной тетрадки с двумя словами: «Кухня закрыта». Подошедшая к собравшимся женщина-дворник сказала, что кухня закрыта совсем, молочных продуктов больше не будет. Люди молча расходились по домам, понимая, что закрытие кухни – это смертный приговор для грудных детей…».
«Возвращаюсь с работы. В темном подъезде наткнулась на человека. Зажгла спичку и увидела на ступеньках нашего соседа Алексея. Он умер от голода, не дойдя несколько шагов до своей квартиры. Его жена и дети эвакуировались в начале войны, и теперь они никогда не узнают, как он умер…».
«Зашла к нам моя школьная подруга Галя. Мы не виделись с начала войны. Я едва узнала ее. Цветущая жизнерадостная девушка превратилась в сморщенную унылую старушку. Угостить ее было нечем; кроме сухих дрожжей, в доме ничего не было. Галя рассказала, что в их семье умерли бабушка и отец. Вспомнили ее добрейшую бабушку. Однажды она угостила меня пирогом с капустой. Пирог мне не понравился, но съела его как будто бы с удовольствием. Когда я уходила, она положила мне в карман еще один большой кусок пирога. По дороге домой пирог я выбросила. . – Вот бы сейчас эти пироги, – сказала я.
– Да хоть бы начинку от них, – вздохнула Галя.
Спустя какое-то время я решила навестить ее, благо жили мы не очень далеко друг от друга. Долго стучала, но дверь не открыли. Соседи сказали, что в семье Гали умерли все…».
Это малая часть того, что написано в дневнике Клавдии Никифоровой. Подаренные ей записи навсегда останутся в редакции. С их помощью мы сможем рассказать читателям о войне еще очень многое.

Так в своих стихах обратился к жителям блокадного Ленинграда Джамбул Джабаев, казахский акын, народный поэт. Страна знала о тяжелейшем испытании, которое выпало на долю жителей северной столицы, сопереживала и верила в то, что фашистам не войти в город Ленина. Так и произошло, блокада была прорвана, и только тогда страна узнала про меру горя тех, кто выжил, и про их безмерное мужество в эти 900 блокадных дней.
В редакции нашей газеты хранится бесценный подарок – две общих тетради, исписанные от первого до последнего листа. Это дневники Клавдии Ивановны Никифоровой, которая молоденькой девушкой прожила в Ленинграде от начала его блокады до ее прорыва. Сегодня мы публикуем фрагменты из ее дневника.