Из полицейского протокола:
«… на Березовском заливе обнаружен труп
Мокрого Ивана Васильевича, 1965 года рождения,
Житель села Полянки, безработный.
Смерть наступила в результате переохлаждения тела».

Знаток пресноводных
В сухом документе, подводящем черту под недолгой жизнью Ивана Мокрого, есть существенная неточность. А именно: покойный безработным в прямом смысле этого слова никогда не был. Наоборот, с юных лет до самой своей нелепой кончины он трудился неустанно, не зная ни сна, ни отдыха, ни выходных. Ибо только такая неуемная энергия давала ему возможность вполне сносно (по здешним меркам) существовать. А именно: иметь дом, автомобиль, деньги на еду и выпивку. И конечно, на приобретение рабочего инструмента: то есть сетей, верш, «экранов», лодки «Казанка», лодки резиновой, сапог-бродней, прорезиненных курток и прочего инвентаря. Ванька Мокрый всю жизнь работал. Браконьером.
Я понимаю, что к этому занятию каждый из нас в какой-то мере причастен. Все мы браконьеры – в том смысле, что портим и ломаем столь безупречно созданное Всевышним мироздание. И те, кто выливает в реки дерьмо, и те, кто коптит небо, и те, кто устраивает свалки над чистыми родниками… Но среди всего этого сонма разрушителей есть – как бы это выразиться? – особо целенаправленные типы, видящие свое призвание в этом губительстве. Браконьеры, так сказать, страстные.
Иван Мокрый был именно из таких. Фамилия ему вполне подходила: вечно у воды или в воде, вечно в резиновых броднях, вечно простуженный. Вот и звали его Ванька-Мокрый. По аналогии с неприхотливым цветком, который стоит в каждом деревенском доме.
Известно, что браконьеры имеют свою специализацию, свой профиль. Один спец по истреблению зверя и птиц; другой лес валит; третий цветы и травы изводит. Иван Мокрый был ас по рыбе. Еще точнее: по волжской рыбе.
Могут сказать: ну какие уж тут особые знания и таланты требуются, чтобы рыбу губить? Ставь сети, тащи бредень, поджигай взрывчатку – и конец! Не скажите, граждане. Квалифицированный «бракоша» – это мастер своего дела. Он должен знать, когда начинается нерест у белого карася и карася желтого, при какой температуре активизируется сом и идет в заливы, в какие утренние часы и где именно толпится крупный язь… Ну, ветер, погода и прочие климатические условия – это само собой. Иван Мокрый, под рюмку имено¬вавший себя «заслуженным браконьером Поволжья», оба толстенных сабанеевских тома «Пресноводные рыбы России» наизусть, можно сказать, зазубрил. И при случае похвалялся:
 Я заметки на полях книги уважаемого профессора делаю – неточности и ошибки фиксирую, своими наблюдениями дополняю. Думаю, переиздать придется.
Ученые ихтиологи тут усмехнутся. Но зря: Иван знал, что говорил. Естественно, применительно к Волге. Разве мог, скажем, Сабанеев ведать, как сложится жизнь волжской рыбы после того, как реку перепрудят гигантские плотины? Разве мог он предполагать, что в илистых глубинах подпруженных вод заведется стадо золотых и серебряных карасей – и когда именно эти полчища ранее исключительно прудовой рыбы станут подниматься в Березовский залив на нерест? И что именно эти дни рыбьих свадеб станут днями свальной наживы для Ивана Мокрого и его сотоварищей-браконьеров? Нет, не мог знать этого (и много чего другого) ученый муж Сабанеев, потому как и к ужению рыбы, и к природе вообще относился как исследователь, как оберегатель, лишь в меру пользующийся ее живыми дарами. А отнюдь не как взломщик, бандит и насильник, помышляющий лишь о личной корысти…
Но вот наступают эти светоносные майские дни. Когда двинулся волжский карась вверх, в мелководье. И тогда Иван…

«Баланс с прибытком»
Впрочем, о том, как живет-дышит Ванька-Мокрый в эти «кормные» дни, чуть ниже. А сейчас о том, почему из тысяч занятий на земле он выбрал именно браконьерство.
Иван Мокрый был одним из лучших учеников полянковской школы – и потому без особого труда поступил в политехнический институт. И возможно, стал бы способным инженером, командиром производства. Но судьба распорядилась иначе: со второго курса Ивана забрали в армию (тогда отсрочек не было).
Служить довелось в Каспийской флотилии. Ивана назначили заведовать каптеркой, и это определило весь его жизненный путь.
 Сижу, понижешь, и размышляю. Вот кто я есть? Младший сержант, полный нуль. А подходит ко мне кавторанг и уважительно так сетует, что его жена запилила по поводу сильно поношенных простыней. А у меня этих тряпочек – на целую команду, я их и меняю по мере потрепанности. И разве мне трудно принять пяток драных и выдать командиру четыре новых? И ему приятно, и мне прибыток. Такой вот баланс, я над ним много размышлял…
Суть «размышлизмов» Мокрого над «балансом с прибытком» сводилась вот к чему. Двадцатилетний парень пришел к выводам почти марксовским. И стал (пока умозрительно) искать сферу деятельности, где «прибыток» как бы был заложен сам собой, автоматически, изначально. И его осенило (да и разве его одного?), что самый весомый «прибавочный продукт» существует там, где уже за него поработала природа-матушка.
 Меня озарило: дрова! сено! пух-перо! дичь! И – рыба, рыба! Ведь я же в Астрахани служил, насмотрелся, наслушался…
Вернувшись в родные Полянки, Иван (как уже сказано выше) никуда работать не пошел, а стал усердно «окучивать» громадный волжский залив.
Чем только не промышлял он! Вывел всю ондатру (продавал мех на шапки); осенью утиное племя истреблял беспощадно; зимой бил кабанов. Весной, на пролете – гусей. И каким оказался изобретательным, сметливым, увертливым! Охотинспекция поначалу пыталась Мокрого прищучить. Нагрянули однажды с обыском: мол, трех кабанов накануне завалил, нам стукнули. Иван гостеприимно все сараи-погреба настежь: ищите! Служивые целый день шарились: ни-че-го! А когда «гости» отбыли, подошел Иван к колодезному вороту напротив своего дома, стал не спеша накручивать цепь – вроде бадью с водой тянет. А глянь, вместо бадьи тушки кабаньи на цели из колодца выплывают: одна, другая. Но кому глядеть-то? На дворе уже темно, соседи к телевизору прилипли…
Так совершенствовалось мастерство.
В конце концов, когда вся бегающая и летающая дичь на заливе и возле него вывелась, Иван окончательно специализировался на рыбе. Ее и истребить труднее: природа заложила громадный запас прочности в процесс икрометания. И никаких границ и кордонов для ее передвижения почти нет – гуляет под водой, где ей лучше. А уж где рыбе лучше – это Ванька-Мокрый изучил досконально. Тем умением своим и жил-кормился целых пятнадцать лет, до самой кончины.

Кормные дни
Так вот: карась в залив пошел! Восклицательный знак стоит не зря: это самые огромные для Ваньки дни – тут самый большой прибыток.
Ждет не дождется этого часа Иван Мокрый. И не один: одному с волжским караем не справиться. Тут целая команда под его началом: две машины, мотоцикл с коляской; семь здоровенных мужиков готовятся к крестовому походу против самой миролюбивой рыбки российских вод.
Впрочем, можно ли назвать рыбкой вот того красавца в кило весом, которого только что вытащил из мотни бредня Иван Мокрый и торжествующе держит над готовой двумя руками? И орет на весь Березовский залив, на всю Волгу-матушку:
 Пошел лобан, мать его… Трах-тибидах! С наваром будем, братва!
Это он не зря крепкое слово употребил подчеркивает, что противозаконным делом заниматься все равно что разбой учинять. И значит, все повязаны одной веревкой, все «по понятиям» живут. Но и без это¬го вся округа знает: «рыбные братаны» – люди серьезные. «Кормные» участки на заливе все поделены, чужака или «сучонка» могут и в сеть завернуть да в омут бросить – такое в округе случалось…
И вот началось! Такое бывает только раз в году. Еще только начинающие зеленеть камыши мелководья шевелятся, шуршат – это трутся боками, выметывая икру и молоки, матерые рыбы. В такие дни над Волгой даже благовест запрещался – не спугнуть нерест, залог будущих уловов. Но когда это было?! Ныне по сумеркам – а то и средь бела дня – парни с нехорошим взглядом волокут длиннющие бредни, набитые рыбой, заполняют ею полиэтиленовые мешки и увозят – на продажу, для засолки. Да, да, малосольный карась под пиво – это ноу-хау сегодняшних браконьеров.
А тем временем на берегу разворачивается становище: машины, палатки, костры и мангалы. И водка ящиками, и пиво в пятилитровых кугах, девочки и музыка – все здесь будет, как поется в песенке, «с ночи до утра». Хмельной и гордый удачей руководит всем этим браконьерским табором, конечно же, Ванька-Мокрый.
И продолжается это дикое издевательство над природой не день-другой, а целый месяц с гаком! Ибо не только карась, покорный вечному зову размножения, валом валит в мелководья, но и сазан. И щука – да, да! Отметавшая икру еще в марте, теперь речная хищница идет за синтей и прочей мелкотой, которая тоже кишмя кишит в половодьях, тоже мечет икру…
И потому так ликует Иван и вся его ватага. Жирует браконьер, набивает и пузо, и мошну!
А рыбинспекция? Ха-ха, да вот она – за «данью» прибыла. Иван «отстегивает» регулярно и щедро. Претензий к нему у служивых не имеется.

Последний сазан
Как истинный мастер своего дела, Иван любил его совершенствовать. Это именно он догадался утюжить протоки «двойным сцепом»: сперва тащить по дну канат с железными грузилами – вспугивать, поднимать рыбу. А идущие следом с бреднем уже выцеживали ее чуть ли не до последнего пескаря.
Как у любого классного спеца, у Ивана были и любимые виды занятий, и «инструменты». Нет, бредень он не уважал: грязно, грубо, тяжело. Еще: нет азарта, куража, истинной страсти. Да и компанейский галдеж поднадоел. И потому все чаще и чаще шел на залив острожить. То есть бить рыбу острогой. Дело тихое, индивидуальное, одиночества требует. Инструмент у него был особый, сделанный по личному заказу приятелем на судоремонтном заводе: пучок зазубренных стрел из нержавейки, словно когти у хищника, не оставлял жертве ни малейшего шанса на спасение…
 От меня и уж не уйдет, не то что сазан! – хвастался Мокрый. – Я с острогой – водяной бог!
Потому второе прозвище у Ваньки-Мокрого было такое: Иван-Посейдон.
Ах, как замирала в предвкушении охоты его душа, когда шел он бодро к заветной протоке, где шевелилась от брачного сазаньего хоровода уже поднявшаяся над водой осока! Медленно, затаив дыхание, стоял он, пока не являлась, чуть не тыкаясь в его бредни, серая сазанья спина. Короткий удар – и вот уже бьется пронзенная насквозь трехкилограммовая рыбина. Так сильно трепыхается, что прогибается дубовый держак остроги и сам Ванька чуть не теряет равновесие при могучих рывках рыбины…
Было – и промахивался Иван. Или цепляла острога рыбий бок одним зубом – и срывалась жертва, уходила бурым кровавым клубком, искалеченная и обреченная. И тогда возвращался Мокрый с залива злой, не разговаривал с женой, уходил в огород. Там стояла у него большая емкость с водой для полива, где плавал резиновый мячик. Вот его-то и пырял, и пырял до отупения острогой Иван по часу и более. То ли нервы успокаивал, то ли руку набивал.
Но такие промахи случались нечасто.
…Наверное, и тот тихий, благостный вечер был бы удачным и благополучным для Посейдона. Он выбрал место на своей самой любимой протоке Дальней. Она была безлюдна, тиха, заманчива.
Из полой, еще не сошедшей воды торчали стебли старого рогоза, пробивались зеленые стрелки осоки. Полоска чистой, зеркально-спокойной воды тянулась посередине. Там была глубокая промоина. «По ней и придут женихаться, – хищно, плотоядно отметил про себя Посейдон. – Тут я вас и встречу».
Он долго и безрезультатно стоял метрах в двух от промоины. Затекли и запотели ноги. Защитный костюм из тонкой прорезиненной ткани был хорош – легок, свободен. Одно плохо: гладкие, почти не рифленые подошвы. Скользко. Но осторожно, медленно продвигаться можно. Тем более стоять в засаде.
…Рыбы возникли из темной глубины беззвучно. Первой к желанным кущам шла сазаниха полуметровой длины; отстав на полголовы, ее сопровождали два самца. Торжественно и неторопливо двигались они прямо в ноги Ивану.
«Всех! Троих! Враз!» – замер от мысли Ванька-Мокрый. Он держал острогу перед собой обеими руками. И как только морда беспечной рыбины коснулась его сапога, изо всех сил бросил острогу вниз.
Ах, если бы все три сазана не метнулись ему прямо в ноги, если бы Иван не поскользнулся! Если б не дрогнула его рука от сладостной мысли: «Всех! Сразу!»
Звериный вопль взметнулся над безлюдной протокой в прекрасный светозарный час заката. Так торжествующе вопил Посейдон, когда его «братки» выволакивали на берег очередной богатый браконьерский улов. Но сейчас это был не крик преступной победы, а крик боли.
Посейдон промахнулся.
С насквозь пробитой стопой и застрявшей в ней острогой Иван сумел пройти по воде метров двести. Потом упал – и больше уже не поднялся. Помочь было некому…
Умер Посейдон, конечно, не от переохлаждения, как отмечено в полицейском протоколе. Ведь сазан мечет икру при теплой уже воде. Скорее всего, Ванька Мокрый захлебнулся. Но какое это имело значение?