Вспоминая старую добрую журнальную традицию мы продолжаем публикацию новой книги Жана Миндубаева.

Глава 10.
Убитая деревня.
…И ВЫБИЛИ ПАШНЮ ИЗ-ПОД НОГ. А если бы этого не случилось, то жила и процветала бы деревня Песчинка, она же Карповские выселки, которая ныне…
Впрочем, о ее судьбе и людях, некогда ее основавших, чуть ниже…
Начну со стихов, рожденных сердечным стеснением при виде деревеньки в двадцать один дом, на которую набрел я случайно.
Есть в милом мне крае речонка Ташелка.
Изгиб ее русла – как ручка кошелки.
В изгибе лежит, истлевая, как льдинка,
Забытая Богом деревня Песчинка…
Много перевидал я зарастающих бурьяном деревень в нашей бестолковой стране, но в этой таилась некая загадка и очарование. Чувствовалось, что выбирали место для поселения люди со вкусом и практической сметкой. Степь, безлесье – но густо шелестели вокруг старые ветлы, явно посаженные людьми для красоты и уюта.
Деревня вымирала, это чувствовалось по всему. В центре единственной улицы проседал крышей и чернел выбитыми окнами неработающий сельмаг. Одинокие старушки печально ходили за своими коровенками вдоль речки. Некогда крепкие и ладные дома ветшали без заинтересованного ухода.
Я пытался проникнуть в биографию деревушки, расспрашивал народ. Раз Выселки – значит выселяли? Когда, кого, за что? Говорили разное, но исторической памятью мы, как известно, не обременены, а уж тем более памятью о какой-то «деревенщине», которую классик марксизма только и отметил тем, что обозвал ее жизнь «идиотизмом».
– Да, выселялись. Единоличники вроде. Вроде из Елшанки. А может, из Солдатской Ташлы. Тут уж при совхозной жизни все перемешалось….
Так мне отвечали.
Прав был поэт, сказавший: «Мы живем, под собою не чуя страны…» И уже смирившись с мыслью, что никогда мне не узнать хотя бы в общих чертах жизнь и судьбу тех, кто строил тут избы, рожал детей и бесследно исчезал в степной земле как истлевшая трава, наблюдал я поздними осенними вечерами, как сокращалось количество огоньков в домах, как наглухо запирались калитки. Съеживалась на глазах жизнь. И вот осталось уже всего четыре огонька, потом два.
А однажды не стало ни одного. В сумерках бродили по опустевшей улице юные мародеры из соседнего ,еще не вымершего села, шарили в опустевших подворьях, откуда старушек, говорят, перевезли в Солдатскую Ташлу, в дом престарелых, что ли… Стих я закончил так:
Мне слышится шепот убитой деревни:
«Ни в чем не повинна, поверь мне, поверь мне…»
ОПЛАКИВАЮ судьбу Песчинки… А кто оплачет тысячи хуторков, деревень, сел, городков, поселков, ныне омертвленных? В трех верстах от моего Маматкозина, в Татарстане, неприметно лежала среди полей Ежовка – тихая деревенька в двадцать два двора, обросшая садами, с прудком посередине. Исчезла во время очередной реорганизации. Сейчас среди вытоптанных скотиной садов кособочится пастуший деревянный вагончик, толкутся вечно голодные «общественные» коровы. Вывеска: «Летний животноводческий лагерь СПК «Красный дол».
Неподалеку на сбегающей к ручейку лесной полянке стояли еще две малые деревеньки. Ухоженные огороды, яблони, вишенники, покосы, пасеки. Даже в самые голодные годы здесь не знали бескормицы – выручала картошка, удачно выраставшая в песчанистой земле… И вот деревень этих нет, здесь разлеглись заросшие бурьяном пустыри; на бугорке дотлевает сельское кладбище. Кто-то еще помнит сюда дорогу: вокруг просевшей могилки – новая металлическая оградка. Но рядом, на безымянных бугорках – газетные обрывки, объедки, окурки… Неужто и на наших гробах будут чокаться, закусывать, развлекаться?
За что они изводят нас – деревни брошенные эти?
Казалось бы – о чем грустить –
При виде брошенного сада?
Но горько думать, больно жить
Когда душа земле не рада
При виде мертвых деревень
Когда-то под гармошку певших…
Вот покосившийся плетень
У лавочек осиротевших.
Провалы брошенных домов,
Глазницы выбитые окон …
Как стон, как плач, как вечный зов
Как сон о вечном и далеком…
И хочется – кого!- спросить:
Что тут за горе приключилось?
Кто бытия обрезал нить?
В какую впали тут немилость?
Ответа нет. Закат погас.
За окнами не плачут дети.
О чем предупреждают нас
Деревни брошенные эти?
Длинен список убиенных поселений, оскверненных могил, поруганный красоты. Казалось бы, сокрушаться человеческой душе, тосковать по разрушенному.
Но где она, эта боль? Разве только старики вздохнут, вспоминая: было! А тем, кто помоложе – хоть и трава не расти. Земля явилась им уже объелозенной, изуродованной, замазюканной. Явилась ничейной, бесхозной.
…Народонаселение страны бродит в потемках. Недавно сидели с одним лесником на пеньках, рассуждал он так:
– Эх, как ведь хорошо задумывал Ленин! И если бы не Сталин, все так славно бы сложилось! Он ведь землю отнял у людей.
Я высказался в том смысле, что не Иосиф Виссарионович – а сам великий вождь Ленин еще в начале одна тысяча девятьсот восемнадцатого года от рождества Христова вполне определенно по земельному вопросу заявил, что идет на частное землевладение, только уступая требованию партии левых эсеров. А вообще партия большевиков, им возглавляемая – целиком за национализацию.
Но тут же лесник припомнил рассказы деда о жуткой принудиловке: «Кнутом в колхоз загоняли…»
А какк-то один известный в области историк рассказывал в одной из местных газет, что мелкие фермеры в Америке постоянно разоряются и лишь крупные хозяйства процветают. Подтекст был таков: не трогайте колхозы и совхозы!
И лишь об одном умалчивал заслуженный доцент: успешно хозяйствуют американцы даже и вне фермерства все же не на государственной, а на собственной земле!
Как сказала бы та бабка из анекдота: всего-то два сантиметра, а какая разница!
Да уж…
С лесником, который запутался в земельном вопросе, мы разговорились возле подворья бывшего литейщика, а ныне крестьянствующего пенсионера Адольфа Карловича Винни. Неторопливый и неутомимый трудяга, он возродил к жизни заросшие лебедой и крапивой окрестности возле брошенной некогда совхозной фермы, держит скотину, сажает картошку и «прочую овощ». Большая семья существует безбедно благодаря этим трудам. Опыт самодеятельного фермера Винни, по-моему, начисто опровергает суждения классиков марксизма об эффективности обработки именно коллективизированной, ничейной земли.
Винни — эстонец, его предки прибыли в Поволжье в поисках лучшей доли. Случилось это на заре прошлого века, но подробности этого необычного переселения народов мне известны.
Листая в областной библиотеке фотоальбом 1911 года, я вздрогнул. Возле новенького, еще недостроенного и необихоженного дома стоял строгий мужчина в фуражке; рядом с большим достоинством взирала на фотографа женщина с двумя детьми. Подпись гласила: «Домовладение и усадьба переселенца Винни, участок № 5 близ села Елшанка».
Первый Винни на своей земле? Да, это был он.
К 1911 году столыпинская реформа в стране разворачивалась. Как известно, государство тогда выкупало и продавало желающим крестьянам часть угодий крупных землевладельцев. За тысячи верст на Волгу люди, горящие желанием поработать власть именно на своей земле. Так появилось в этих краях и семейство Винни, и прочих эстонских переселенцев (да и неэстонских тоже). Губернские власти, вероятно по рекомендациям из столицы, ввели своеобразную фотолетопись: как живут переселенцы, как идет реформа.
Слово может соврать, объектив – нет, как бы ни изощрялся фотограф. Фотолетопись почти вековой давности свидетельствовала: люди, строящие свою усадьбу на собственной земле, стоят на ней крепко, уверенно, они состоятельны не столько материально, но – духовно. Казалось бы, о каком материальном может идти речь, если красуются на переднем плане однолемешный плуг, телега – бестарка, пара коней? Это ведь с сегодняшней точки зрения – сплошная нищета. Но как спокойны эти небогатые крестьяне, сколько уверенного достоинства в их позах! они словно говорят: да, трудновато, да, еще только начинаем, но ведь дело пойдет!
И оно, конечно, пошло бы… Видна, видна разница между общинными и частным землепользованием – в фотоальбоме есть кадры и «непереселенческие», сравнение не в пользу последних…
Фотолетопись сохранила не только изображения новоявленных землевладельцев-крестьян, но и их фамилии. Винни, Нэмэ, Лукс, Альберт — вот некоторые из них. Основательно и неторопливо обживались чужаки на новой родине (впрочем, я не думаю, что им она была неуютна, ведь это была единая для всех Россия). Прикупались сообразно доходам новые земли, вставали новые поселения.
– Наши предки прибыли из мест болотистых, они скучали по нормальной, плодоносной почве, – рассказывает землевладелец – (снова землевладелец но совсем уже иного толка) пенсионер Адольф Винни.
Ах, как они любили свои участки! Старина Вейгель на собственной земле не пожалел места для оформления эстонского кладбища. Чиновники и в те времена не торопились, и Вейгель умер, не дождавшись их официального решения. Целую зиму его не хоронили: ждали, когда власти разрешат устройство кладбища. На нем он и поселился первым из эстонцев – навечно на своей земле.
Сейчас это кладбище села Ломы. Там ныне покоятся уже многие из тех, кто когда-то начинал крестьянствовать в Симбирской губернии. На могиле старины Альберта плита, на ней высечена фигура пахаря, идущего за плугом навстречу солнцу. Восходящему солнцу…
Но солнце для сотен людей не встало, а закатилось. Ильичево дело продолжили его не менее гениальные ученики и соратники (перечитайте шолоховскую «Поднятую целину»). Национализация земли состоялась. Собственность, ради которой жили и работали, которая составляла предмет гордости и старания хозяина, стала ничейной. И значит, ненужной.
НАЧАЛАСЬ великая эпоха раскрестьянивания. Плоды этого процесса перед нами. Работа стала досадной помехой, старание превратилось в удел дураков, добросовестность была заменена способностью ловчить. Разве много все это завершиться добром?
О раскрестьянивании России сказано так много, что нет никакой нужды повторяться. Да и не об этом хотелось поведать, реставрируя почти утраченную историю эстонских переселенцев в Россию, в глубинку ее.
Сейчас, когда бывшие республики бывшего СССР обрели не декларативную, а реальную государственность меня, как и многих россиян, поражает один процесс. Это – стремление новых политиков излагать историю нашего совместного бытия исключительно черными чернилами, рисовать ее абсолютно в мрачных тонах. И как следствие этого – та оскорбительная для россиян роль, которую уготовили новоявленные политики той же Эстонии русским, а точнее – русскоязычным ее гражданам. Или – вернее – не гражданам?
КОНЕЧНО, МОЖНО ПОМНИТЬ ОДНО – и забывать начисто другое: в зависимости от политической конъюнктуры. Трактовать историю выборочно, целенаправленно. Но вот он, факт: не волей генсека или политбюро, не под плетьми и не под дулами винтовок, а сами, по собственному выбору и желанию, ехали навсегда жить в Россию тысячи людей. Они отнюдь не считали ее мачехой. Они были готовы обрести здесь такое же личное благополучие и достаток, такое же гражданское достоинство и самоуважение, как и на своей исторической родине.
И – обретали ее. И – обрели. И живут вместе со всеми – до сих пор.
И разве Россию и россиян надо винить в том, что началась эпоха раскрестьянивания, эпоха колхозов? Ведь такое происходило везде — и в Эстонии тоже. Мы все мечены одной бедой. И одной судьбой.
ОДНАКО что же это за «участок № 5 близ села Елшанка», где так горделиво позировали казенному фотографу переселенцы-прибалты и где начиналась их новая жизнь? Может, и по сию пору стоят там дома – новоделы начала века, может, расцвело это место на нашей неухоженной земле, подарило людям радость и удовлетворение?
– Не расцвело, не подарило, – мрачно отвечает потомок эстонских крестьян Адольф Винни. – Это поселение исчезло. Называлось оно Карповские выселки или просто Карпы… Я именно там и родился…
Как?! Неужели это та самая крохотная девушка, скончавшаяся на моих глазах? Та самая, до конца дней хранившая следы былого основательного устройства, своей ладности и целенаправленной обоснованности? Неужели ее последние гаснущие огоньки наблюдал я в осенней темени?
Да, она. Круг замкнулся. За восемь десятков лет совершился круговорот судеб, перелопаченных «гениями революции».
Мы как-то привыкли думать, что затеянное человеком дело должно развиваться и совершенствоваться, год от году все прочнее становиться на ноги. В данном случае оно не смогло устоять.
Но разве может быть иначе и с людьми, и с делом, если землю выбивают из-под ног? И это опять-таки не вина России, не ее злодейство – а всего лишь беда…