Вспоминая старую добрую журнальную традицию мы продолжаем публикацию новой книги Жана Миндубаева.

Глава 11.
Где ты, Спасск?

«Разве могли бы мы любить мир так, как мы любим его, если бы он уже совсем был нов для нас?»
Иван Бунин, писатель, нобелевский лауреат.

«Нет других занятий для кочующего человека, кроме помышления о беспрестанном движении с места на место, о грабежах и набегах: ибо ничто не привязывает его к месту рождения, одному месту, ничто не озабочивает его оградить целость своей родины, возвысить вид, улучшить благосостояние ее — внутреннее и наружное. Земледелие поселяет в душе человека привязанность к месту труда…»
Дмитрий Шелехов, земледелец, агроном, писатель, тверской помещик, русский дворянин.

СТОЯЛ прокаленный август, сорокопуты трещали вокруг. Я ехал к бывшему городку Спасску через поля и перелески, вдоль оврагов по луговинам. Новизна дороги уносила меня из времени, лишала возраста. Сладостный обман бежал рядом с колесами машины по проселочным августовским дорогам с подсыхающими травами…
Ветряная мельница возле крепких хлебных амбаров обозначила село. Нежилые дома, заросшая травой улица… Возле трех изб виднелись следы человеческого существования: колотые дрова, бельишко на веревке, мотоцикл у забора. И – ни одного ребенка! Еще одна вымирающая деревня печально заглядывала мне в душу…
Вдоль высохшей степной речки на затянутой полынком луговине пасла овец женщина.
-Что за село?
-Отрадное — был ответ.
Поля вокруг, озеро, ветлистое кладбище, вольный простор земли – отчего вы брошены? Куда, за каким счастьем убрели люди, оставив насиженные дедовские гнезда, отцовские могилы, оборвав живую связь человека и почвы?
-И сжалось сердце при виде зарастающих улиц, прогнивших крыш, черных оконных глазниц…
– Римляне выразились крепко: «Мужественному человеку – вся земля родина». А, может, благословляли они этим пышнословием всего лишь захватнические походы своих легионов? Истинное, возвышающее человека чувство – в безотчетной и вечной привязанности к тому простору, где суждено увидеть свет, уловить материнское дыхание. Где мы явились из небытия.
-Далеко ли до Спасска?
-До Спасска?
Отдыхающие руки женщины лежали на пастушьей палке, отстраненный взгляд скользил по просторам, среди которых, вероятно, прошла вся ее жизнь.
– До Спасска? Не знаю, сынок. Езжайте вдоль речки. Спросите, люди скажут…
Речка являла собой петляющую ложбину среди пустеющих полей. Когда-то тут текла вода, а ныне бродили серые, пыльные овцы. Иссохшие русло – словно вшивая оторочка на поистертой одежонке земли…
Дорога терялась в зарослях покрасневшего, подсыхающего столбунца. Култыхаясь в колдобинах, брела моя «Нива» наощупь к неведомому городку Спасску…
ЭТОТ туманный Спасск мнился мне всю жизнь, стоял таинственным видением на горизонте бытия. Там мне довелось родиться. Еще мальчишкой я измучил мать расспросами: что Спасск? Где? Какой? Почему не съездим туда?
– Спасск? – задумалась мать и лицо ее светлело. – Ах, какие там сады! Какие луга! Ты был маленьким, когда мы оттуда уехали, вот и не помнишь ничего!
Замолкала, задумавшись – и я затихал под ее теплой ладонью. Потом вздыхала:
– Нет уж сынок твоего Спасска!
А может, и не было его никогда?
Тоска по Спасску сидела во мне много лет. Так хотелось увидеть место, где довелось явиться в мир! Нищета многодетной семьи крепко привязала моих родителей к деревеньке, где отец учительствовал: какие уж путешествия!
Ах, мама! Отчего не свозила ты меня на место моего рождения? Может, успел бы я еще увидеть городок, стоявший где-то в закамских далях в зелени своих садов? Может походил бы по его улицам? Нет, не успел. В пятидесятых годах дошла до нашей деревни весть, что Спасск разломили и перевезли на другое место, а там, где он стоял, разлилось море…
Речь шла о Куйбышевском водохранилище, которому суждено было залить своей «рукотворной волной» не только мой Спасск, но и целую страну на стыке двух величайших рек Европы. Волжско-Камская пойма – вот название этой исчезнувшей земли.
Спасск стоял в тех местах. Выходило, не видать мне никогда ни городка, в котором я родился, ни самой почвы, на которой стоял он. Но я не мог смириться с этой утратой, не мог сжиться с ней – и проплывая по Каме или пролетая над ней, все шарил глазами по бескрайнему водному простору – где он тут, под волнами, мой Спасск? Куда подевался мой град Китеж, ушедший от меня в необъяснимое «ничто»? Подай знак, помани, намекни, о себе!
Пролетела треть века. И вот – полевая дорога, ведущая к бывшему городу Спасску. Удастся ли мне хотя бы увидеть его окрестности, уловить душой существующее – пусть хоть и под водой! — место моего появления на свет – как ощущаем мы даже в темной комнате наличие теплой печки?
Эта надежда вела меня сухими проселками к месту, обозначенному на карте голубой ямкой левого, низинного камского берега неподалеку от слияния могучей реки с Волгой…
За Михайловкой мы заплутались окончательно. Ночлег возле небольшого озерца среди плоских полей, расчерченных лесопосадками… Прибрел мужик стандартного для наших сельских просторов вида: небритое лицо, ватник, сапоги. Сторожа с полевого стана притянуло на костерок…
Нашлась бутылка. Трещал бурьянный сушняк, наладился разговор. Гость изумлялся причине, погнавшей меня в безвестную даль.
– А я думал – рыбаки, охотники… И на какой хрен тебе этот Спасск? До него отсюда и палкой не докинуть. Родился ты там? Ну и что? Я, брат, на Урале в селе Чернушка рожден, слышал? Речка у нас там быстрая… Тоже – любил! А после армии завербовался на КАМаз. Потом где только не побывал! На Сахалине рыбачил; БАМ строил, под Волгоградом тянул канал. В Астрахани женился… А разводился в Балакове, место тоже бойкое. Теперь вот здесь живу. Но чую – скоро и отсюда рвану. Не брат, не в Чернушку… На юг подамся, в тепле хочу пожить… А тебя развалины увидеть вспучило. Дурак!
Последнее слово он произнес с каким-то сожалением: чего, мол, с чокнутого взять? Допил, посидел, блаженно щурясь в огонь и побрел восвояси, искря в темноте сигаретой… И долго слышен был во тьме сипловатый низкий голос:
Я строил в Сибире…
Рыбачил на Волге…
В Ростове в солдатах служил…
И где бы я ни был
Чиво бы не делал –
Пред Родиной вечна-а-а в долгу!!
Разбередил душу человек, поколесивший по земле… Идет себе беспечно к очередному своему пристанищу в жизни – и не испытывает никакой ущербности от того, что ни к какой земле не привязан, ни по какой избе не плачет… Мобильный человек двадцать первого века, гражданин планеты. И смешон я ему со своей настальгией по месту рождения, которое непременно хочу увидеть, к которому стремлюсь. А может, он прав? Может, уже старость зашевелилась во мне, ее, поди, признак – сентиментальная тоска по былому; смутно-тревожное ощущение, что в мире происходит какое-то смещение ценностей, представлений, понятий?.. Возрастное брюзжание, каприз психики? Долго я сидел у костра, который затихал, затягивался от краев серым пеплом – но все светилось в его серединке малиновое жаркое пятно…
Где же ты, где Спас-городок?
* * *
ЕСТЬ в заграничных отелях созданное в целях экономии электричества оригинальное устройство, регулирующее освещение в коридорах.
Открыл дверь, шагнул — загорелся перед тобой свет, он освещает кусок коридора. Дошел до поворота – сзади погасло, спереди вспыхнуло. Так и шагаешь в освещенном куске коридора. А впереди и сзади – темнота.
Нечто подобное сопровождает нас всю жизнь. Задача людей на всей планете – максимально сохранить былое, чтобы земля была как бы уже знакома человеку. Мы горделиво рапортуем о своих «успехах» такими словами: «Город (поселок, деревня, село) стал НЕУЗНАВАЕМ». Гордость варваров.
Поплачусь о себе. С пятого по седьмой класс ходил я в деревню Уланово, в ладненькую, еще земцами построенную школу. Деревянное, уютное здание стояло в стороне от деревни, возле церкви и кладбища. Конечно, церковь уже служила колхозу зерновым складом; конечно, на кладбище паслась скотина. Но школу я любил, печалился о ней; заглядывал в нее, наезжая в Уланово. Сильно обнеряшливалось некогда опрятное село — но школа моя возле церкви стояла – цела!
Но однажды кольнуло сердце на подъезде к Уланову: пусто!
На раскисшем после дождя проселке возился паренек с мотоциклом. На вопрос о школе глянул изумленно: «Школа? Сгорела…».
Пожарище, уже затянутое зеленью, все еще отдавало мокрой золой и гарью. Береза, стоявшая некогда за окном нашего класса, выжила – но зеленела лишь с одного бока, другой топорщился черными, опаленными ветками… Ничего не осталось от моей школы – даже печи растащили на кирпичи…
Холодным сквозняком потянуло в душе: стерт с лица земли еще один след…
Второй раз темнота настигла меня в историческом селе Свияжске. Конечно, многим известно это имя: со строительства Свияжской крепости начал Иван Грозный завоевание Казанского ханства в середине 16 века. Суждено мне было в этом удивительном месте тоже проучиться три года – с восьмого по десятый класс. Бывшая прогимназия, моя десятилетка стояла на самой кромке крутого холма. Школа была основательной, уютной – отменно построенной в былые времена. Светлые коридоры, актовый зал с большими сводчатыми окнами, раздевалка, буфет. Даже теплые уборные завели земские деятели для детей. Правда, в советское время одна из них уже была приспособлена под класс – темный, мрачный, с цементным полом и вечной аммиачной вонью…
Свияжская прогимназия окнами всех классов смотрела на реку Свиягу и ее крутое лесистое правобережье, в ложбинке которого, как в ладошке лежал белый небольшой монастырек… Перед глазами ребятишек всегда стояла красота – дело рук природы и человека.
О, Свияжск! Я замер, увидев впервые в жизни купола и колокольни твоих монастырей, вознесенные в предзакатное небо на высоком холме над рекой. Гармония сотворенного божьими и человеческими помыслами поразила меня в первую же секунду встречи с тобой – и уже никогда не смогу я избавиться от твоего притягательного очарования…
Часто является мне во снах опрокинутая в воды круглая чаша, увенчанная соборами, монастырскими белыми стенами и звонницами. Плывет Свияжск по разливу рек чудным видением. И сбегает по истертым плиткам каменной лестницы легконогая девушка, чье имя я уж теперь и не могу вспомнить…
С середины шестнадцатого века строились в Свияжске церкви, колокольни, монастыри, особняки – я являл он собой воплощенную в кирпичное изящество летопись русского зодчества.
Советское время, конечно, изрядно потрепало и покорежило городок. Несколько взорванных храмов – пытались брать кирпич для строительства судоремонтного завода в новом «соцгороде» Зеленодольске; содранное на бытовые нужды железо с монастырских построек, отданные под тюремные камеры бывшие кельи (в Свияжске была и политколония, как же!). Но еще ощущалась здесь в начале пятидесятых годов уютная прелесть русских уездных городов, еще радовали глаз каменные и деревянные особнячки с ухоженными садами и палисадниками, еще соблюдали местные жители ту опрятность в одежде и легкую церемонность в общении, которая вроде бы подчеркивала их принадлежность к месту исключительному, неординарному…
Где ныне тихий Свияжск моих школьных лет, где вросшие в траву известковые плитняки тротуаров, старые тополя возле соборов? Где устроенность, порядок, чинность?
К 1951 году, ровно через четыреста лет после основания срочно выселяли отсюда людей. Ликвидировали совхоз, среднюю школу, агротехникум, школу слепых детей, музей, библиотеку, больницу. Словно в насмешку над былым благополучием, словно назло здравому смыслу разместили в бывшем монастыре приют для умалишенных, интернат для умственно отсталых детей. И стал Свияжск со всеми его архитектурными сокровищами «отверженным островом», изгоем, средоточием убожества и ветхости…
А ведь Свияжск разорен и опохаблен «во имя созидания», принесен в жертву очередной «великой стройке» – строительству Куйбышевской гидроэлектростанции. Поднявшаяся вода не только залила тысячи гектаров прекрасных пойменных лугов – но и отсекла Свияжск от «большой земли». Дамбу, соединявшую остров с «материком» нужно было поднять на полметра – но иметь городок в жизнеспособном состоянии не пожелали власти Татарстана. Так был подписан красавцу Свияжску смертный приговор… И вот уже пустынно-нахохлившийся, богом и людьми заброшенный, взятый в плен водяной стихией, но не исчезнувший с лика земли высится чудный городок немым укором на горизонте водохранилища. И в моей памяти. Словно я виноват в чем-то перед ним, словно и на мою долю выпало когда-то быть решителем его горестной судьбы.
Но я ли решил светиться ли ему в ночи приветливыми огоньками домов, кудрявиться ли зеленью ухоженных садов, радовать ли сверканием куполов и колоколен – или засыпать полубезжизненным, полуразрушенным, угрюмым, лишенным ребячьего гомона и ухоженности?
С окрестных заречных холмов или с палубы идущего по Волге теплохода притягивает Савияжск взор изяществом и красотой своих храмов и монастырей, а при приближении холодил душу своей заброшенностью и пустынностью… Обшарпанные стены давно не штукатуреных домов, заросшие бурьяном огороды, задичавшие сады, свалки — и рядом никому ненужная, но существующая красота архитектурных ансамблей — созданная людьми и вызывающая безответный горестный возглас: да зачем же? Зачем задумали, строили, возвышали, утверждали красоту? Как могли предать сиротству и поруганию воплощенную в камень гармонию? Но где бы я ни был, на каких бы ветрах не стыла моя душа, всегда живет в ней отзвук боли, и сегодняшнее надругательство над Свияжском ощутимо унижает и меня, добавляя сиротства и печали. Не только городок растоптала и разорила чья-то злая сила – но и мою душу, мое человеческое достоинство и веру – обкорнала и умалила…
Ныне, наконец-то!- спохватились…Стали восстанавливать Свияжск-но уже не в виде старинного уездного городка- а в качестве элитного отдыхательно -туристического центра. И уже некоторые заметные «лица» Ульяновской области прикупили себе в Свияжске неплохие дома..
Понятное дело: кто же откажется жить-поживать среди такой немыслимой красоты?