В последние дни Богдан Хитрово часто пребывал не в духе: ему сильно досаждали стуками топоров и громкими криками плотники, прирубавшие к съезжей ещё одну избу. Дьяку Кунакову стало тесно на своей половине, к нему из Разрядного приказа прислали в помощники двух подьячих, и требовалось построить место для их работы и жилья.
Бумажной докуки прибавлялось день ото дня. Синбирск ещё не был построен на одну треть, а из Москвы начальным людям государственных приказов он виделся центром огромной окраины, населённой людишками, и сто-лица слала воеводе повеления и запросы, нисколько не скупясь на чернила и бумагу.

Московское государство во все времена умело обкладывать налогами и знать, и подлый народ. Для того ещё до Калиты были придуманы разного рода подати и повинности, а также своя московская кнутобойная система учёта и контроля за поступлением средств в государеву казну. Из приказов слали грамоты воеводам, из областей слали отписки в Москву. От царствования Алексея Михайловича до наших дней дожили несколько построек и тридцать тысяч грамот с бюрократической перепиской, хранящихся в отечественном древлехранилище до сих пор ещё не прочитанными. Есть там и синбирские отписки окольничего Хитрово и дьяка Кунакова, выполненные по большей части скорым письмом с оправданиями за худые таможенные сборы с проходящих мимо стругов и малую продажу вина в государевом кабаке в подгорье.
По обыкновению грамоты воеводам посылались не от имени Алексея Михайловича, а от начальников приказов, и только в важных случаях эти повеления были оформлены как «Государь указал, а бояре приговорили». Как раз такую грамоту сегодня доставил в Синбирск вестник из приказа Тайных дел, особого, учрежденного царём для своих надобностей, келейного приказа, который занимался всем, что в данный час интересовало Алексея Михайловича: и охотой с ловчими птицами, и организацией производства пахотных орудий – косуль, которые рассылались по уездам в большом количестве, и перепиской втайне от бояр, с воеводами и послами.

Государь был ловок в письме, и многие грамоты писались им собственноручно. Едва развернув свиток, Хитрово сразу узнал характерный округлый почерк Алексея Михайловича, хорошо ему известный по прежней службе стольником «при крюке». Это было первое письмо, полученное им от государя в Синбирске. Оно было небольшим, но содержало в себе важное для Богдана Матвеевича известие. Царь приказывал окольничему Хитрово «в третий день после праздника Покрова Пресвятой Богородицы быть на соборе», а «прежде изловить и казнить воров, что на переволоке живут и Волгу загородили от прохода стругов».

Богдан Матвеевич протянул прочитанную им грамоту Кунакову.
– Вычти, Григорий Петрович, – сказал он. – Государь велит нам извести воров в Жигулях.
– Извести этих душегубов мы не сможем, – промолвил дьяк, возвращая царское послание воеводе. – Но укорот им сделать вполне нам по силам. Пошли на струге стрельцов да казаков, пусть изловят хотя бы одного вора и повесят или утопят. А про то мы государю и отпишем.
– Кого послать? – задумался Хитрово. – Агапов за Волгой, а другие сотники да и казаки пороху не нюхали.
Рядом с воеводской заорали непотребно плотники, затем раздался тяжкий удар рухнувшего на землю бревна. Хитрово поморщился, а Кунаков легко поднялся с лавки и, высунувшись в незатворенное окно, крикнул:
– А ну заткните пасти! Еще раз услышу матерный лай, всех выпорю!
– Мы чо? Мы ничо, – присмирев, отвечали мужики. – Степка, леший его возьми, оступился, не удержал бревно.
– Все целы?
– А как же, целы.
– Отзови Агапова, – продолжил дьяк. – А в Заволжье пошли другую сотню.
– Не будем спешить, – сказал, после некоторого раздумья, Хитрово. – А что московский пушечный мастер? Готов ли показать огненный бой?
– Готов, Богдан Матвеевич. В сей час на крыльце обретается.

Из Пушечного двора в Синбирск прислали струг с двумя десятками пушек, как водится, без лафетов, одни «дырки облитые бронзой», так называли тогда пушечные стволы. На струге прибыл и умелец, способный установить пушки в башнях кремля согласно их боя. Он был весьма преклонного возраста, и, увидев его, Хитрово спросил:
– Что, дедушка, на Пушечном дворе никого моложе не нашлось, что прислали тебя?
– В литейном деле спрос одинаков, что с молодых, что со старых, – ответил мастер. – По нашему правилу литейщик обязан сам опробовать свою пушку огненным боем, чтобы убедиться в прочности ствола при выстреле.
– Доброе правило, – сказал Хитрово. – Но, судя по тому, что ты дожил до старости, твои пушки крепки и надёжны?
– Пока ни одна не разорвалась. Бог миловал.

Хитрово приказал выделить пушечному мастеру десять добрых плотников для устройства лафетов. Умелец оказался дотошным и придирчивым. Сырые, только что срубленные брёвна, которые ему доставили, он сразу отверг и долго ходил между бревновых кладей, выбирая нужный материал, осматривая и выстукивая каждое бревно. Скоро возле Казанской, Крымской проездных и Свияжской наугольной башен закипела работа. Мастер сам размечал брёвна, из которых делался каждый лафет и неусыпно следил за работой.
Первыми устроили пушки нижнего боя, самые тяжёлые, на первых этажах выбранных башен. Лафеты для них делались массивными из толстых дубовых колод, скреплённых между собой железными полосами. Рядом устанавливали ящики для хранения пороха, свинцового и каменного дроба. Тут же на помосте должны были храниться каменные ядра, но ими при осаде пользовались нечасто, только тогда, когда неприятель начинал воздвигать против крепостной стены вал, чтобы с него метать огонь в осаждённый город.
Пушки на средних этажах башни были много меньше тех, что устанавливались внизу. А над крепостной стеной размещали затинные пищали, нечто среднее между пищалью и пушкой. Для них лафеты делались небольшие, а иногда их при помощи крюка крепили к крепостной стене на помосте между башнями.

Хитрово и Кунаков вышли на крыльцо съезжей избы. Пушечный мастер степенно поклонился лучшим людям Синбирска.
– Что, старинушка, – сказал Богдан Матвеевич. – Веди, показывай свою работу.
На крымской стороне, откуда скорее всего следовало ждать нападения степняков, проездная башня и крепостная стена были почти готовы, и плотники заканчивали навершные работы. Весть о предстоящем испытании разнеслась по Синбирску, и отовсюду к башне спешили люди. Дьяк Кунаков, недовольный этим, хотел было развернуть всех назад по работам, но одумался: пусть все смотрят, стрельба из пушек да колокольный звон всегда в радость русскому человеку.
В нижнем помещении башни было сумрачно, свет падал только через смотровое оконце да через проём, в который глядела пушка. Она лежала на дубовом ложе лафета и масляно светилась бронзой ствола. Хитрово похлопал по нему рукой, ощутив прохладу металла.

– Куда бить будешь? – спросил он мастера.
– Вон копна стоит, по ней и ударим.
Хитрово прицельно прищурил левый глаз: до копны было полсотни саженей.
– С Богом! Приступайте.
Мастер, которому помогал пушкарь из Алатыря, развернул пушку поперёк амбразуры. Их помощники занялись заряжением: один поджёг растопку, и когда она разгорелась, положил на неё древесный уголь, двое других достали из ящика мешочки с порохом и с помощью шеста с накрученной на одном конце тряпкой забили заряды в казенник пушки. Затем был забит в дуло изрядный пук пакли, а завершила снаряжение орудия к бою утрамбовка в стволе дроблёных камней, всё тем же шестом.
В башне запахло пороховой сыростью. Угли разгорелись, и мастер положил на них заострённый на одном конце железный пруток.

– Разворачивай к бою! – скомандовал он пушкарям.
Поворотное устройство заскрипело, пушка уставилась жерлом в амбразуру.
– Разреши запалить, воевода? – спросил мастер.
– Разрешаю.
Мастер взял раскалённый пруток за холодный край и укоризненно посмотрел на Хитрово.
– Посторонним людям здесь не место. Прикажи, воевода, всем выйти отсель и сам уходи.
Богдан Матвеевич, Кунаков и пушкари вышли из башни и встали в распахнутых настежь воротах крепости. Вокруг было тихо, люди молчали, многие никогда не слышали, как стреляет пушка, и ждали чуда.
Из амбразуры выплеснулся клуб дыма, и одновременно раздался громовой удар. От внезапного испуга многие люди присели и заслонили лицо руками. Понемногу пороховой дым рассеялся, и все завопили, указывая на то место, где стояла копна. От неё не осталось даже клочка сена, всё было сметено каменным дробом.
Диакон Ксенофонт наблюдал за стрельбой с колокольни храма. Увидев исчезновение копны, он возликовал, схватился за верёвку и ударил часто в малые колокола праздничным звоном. Люди поворотились к храму и стали креститься, но колокола скоро смолкли: отец Никифор бойко вбежал на колокольню и остановил Ксенофонта:
– Не озоруй, диакон!

Пушечный мастер вышел из башни живым и невредимым, только закопчённым пороховой копотью. Порох, или зелье, того времени при выстреле выплескивал уйму дыма и мельчайших частиц несгоревших остатков заряда.
– Молодец! – похвалил мастера Богдан Матвеевич. – Если и другие пушки также добро стреляют, пожалую тебя от всего сердца.

Испытания продолжались. Пушки нижнего и среднего боя во всех башнях оказались надежны, стреляли прицельно и кучно. Для стрельбы из затинных пищалей поднялись на крепостную стену. Пушкари снарядили пищаль, приготовились запалить, и тут Хитрово неожиданно для всех приказал:
– А ну-ка дайте мне запал! – и взял в руку пруток с раскалённым концом.
– Негоже тебе, воевода, этим заниматься, – запротестовал Кунаков. – А вдруг что случится.
Хитрово вопросительно глянул на пушечного мастера.
– Пищаль надёжна, – сказал тот. – А я буду рядом. Не сомневайся, воевода.
– Куда стрелять? – спросил Хитрово.
– Видишь за рвом щит из горбылей. Туда и целься.
Затинная пищаль хотя и была меньшей из пушек, но выстрелила громко и дымно.
Когда дым рассеялся, все увидели, что щит опрокинулся и лежал на земле.
– Добрый выстрел, – сказал пушечный мастер. – Крепка старуха! Я отливал её в тот год, когда первого самозванца сожгли, вора Гришку Отрепьева. С той поры она во многих крепостях побывала.
Хитрово, казалось, этих слов не слышал, он думал о чём-то своём.
– Знаешь, Григорий Петрович, – наконец сказал воевода. – Пойдём, глянем на щит, мне в голову одна задумка пришла. И ты, мастер, за нами следуй.
При ближнем осмотре двухвершковые горбыли оказались во многих местах пробитыми насквозь. Богдан Матвеевич дотошно осмотрел каждое отверстие, затем промолвил:
– А ведь струг против затинной пищали не устоит.

Догадливый дьяк сразу понял, к чему клонит воевода.
– Не устоит, Богдан Матвеевич! И все воры камнем пойдут на дно.
Хитрово подозвал к себе пушечного мастера.
– Малую пищаль на струг поставить сможешь? – спросил он. – Да так установить, чтобы она могла поразить другой струг?
– Дело не особо хитрое, – ответил мастер. – Смогу, воевода.
– С сего дня и приступай, – сказал Богдан Матвеевич. – Дело спешное и тайное. За эту работу будешь пожалован особо. Дьяк даст тебе нужных людей.
В подгорье на пристани стояли два струга, присланные из Москвы для нужд синбирской крепости. Один из них, совершенно новый, был определён для устройства на нём придуманной воеводой «хитрости», затинной пищали, той самой, из которой Хитрово выстрелил с крепостной стены. Пищаль была не особо тяжёла, но весома, несли её с горы вниз четверо пушкарей. Другие тащили дубовые брусья и полосы железа для устройства лафета. Это были плотники, малоразговорчивая мордва, почти не говорившая по-русски.
Работать начали сразу же, и к вечеру затинная пищаль была надёжно укреплена на носу струга таким образом, что могла поворачиваться из стороны в сторону для прицельного боя.
Дали знать об этом воеводе. Богдан Матвеевич не поленился сойти под гору, чтобы лично удостовериться в правильном исполнении своего приказа.
– Всё готово, – сказал пушечный мастер. – Прикажи, воевода, опробовать.
Хитрово повернул затинную пищаль из стороны в сторону, присел, глядя вдоль ствола, нет ли помех для выстрела.
– Нет, сказал он. – Здесь негоже шуметь. Вот гостевой струг стоит, там чужие лодки. Кто знает, что там за люди. Васятка, отведи плотников, что на струге работали, к дьяку Кунакову. Пусть он их, не медля, отправит в Карсун и даст для сбережения казаков. Неровен час, начнут болтать языками. А у воров слух чуткий.
Васятка с плотниками и пушкарями ушёл в гору, а Хитрово остался на пристани, близ реки было тихо, движение воды покоило взгляд и душу. Начальник пристани, стрелецкий сотник, отошёл от воеводы в сторону, дабы не мешать ему предаваться раздумьям.

А помыслить Богдану Матвеевичу было над чем. Из писем Фёдора Ртищева, которые он получал время от времени, но особенно из грамоты государя явствовало, что пограничная служба окольничего близка к завершению. Алексей Михайлович не писал прямо, что ждёт Хитрово в Москве. Но, судя по прежним словам царя и намекам Ртищева, его ждала служба во главе одного из московских приказов. Это весьма устраивало Хитрово, одинокая жизнь на границе начала его тяготить, большого государственного дела на Волге не предвиделось, основные события державного масштаба разворачивались на польской границе. Малороссия была охвачена казацким восстаниием, нужно было решать судьбу коренного русского града Смоленска. Всё это говорило, что война с Польшей неизбежна.
Внизу, в подгорье, начало темнеть, но Богдан Матвеевич этого не замечал. Из задумчивости его вывело шевеление и покашливание стрелецкого сотника. Воевода недовольно на него глянул.
– Лодка идёт с той стороны, – сказал сотник. – И в ней агаповские казаки. Что-то веселы, поют.
Лодка заметно приближалась к пристани. Скоро стали видны сидевшие в ней люди.
– Эге, – сказал сотник. – Никак там Сёмка Ротов со своими ребятами и два чужих человека, по одежде господа.
Богдан Матвеевич и сам всё видел. Сёмку он узнал сразу, а в двух незнакомцах определил поляков и сразу догадался, что это шляхтичи, определённые жительствовать на Майну.
Лодка причалила к пристани, на бревенчатый помост из неё вышли казаки, а за ними шляхтичи. Сёмка подбежал к Хитрово и земно поклонился.
– Доставили, твоей милости, двух шляхтичей. Отбили у башкирцев в степи. Те их в полон тащили.
– А что другие? – спросил Хитрово.
– Ушли в Казань. Стрельцов из караула, многих, башкирцы порубили. Два шляхтича и мужики ушли.
Ступив на пристань и попав под защиту воеводы, шляхтичи заметно приободрились. Они приблизились к государеву окольничему и церемонно, на польский манер, его приветствовали.
– Я вас вспомнил, – сказал Богдан Матвеевич. – Вы были у меня на моём подворье в Москве.
– Точно так, воевода, – ответил Палецкий. – Мало времени с того часа прошло, а случилось многое. Казак правду молвил. Навалились на нас чумазые башкирцы, как живы остались, не ведаю.
– Что тут ведать, – улыбнулся Хитрово. – Казаки мной были отправлены, приглядеть за вами.
– Благодарю, окольничий! – с чувством произнёс Палецкий. – Если бы не казаки, не быть нам живу.
– Сейчас вы живы – здоровы, пожалуйте в воеводскую избу. А ты, Ротов, как устроишь своих казаков, явись ко мне.

Воевода сел на коня, казаки и шляхтичи пошли пешими. Дорога из подгорья к крепости стала накатанней, она петляла по крутому склону и выходила на верх горы на значительном расстоянии от крепости, за острогом, на крымской стороже.
Хитрово достиг съезжей ранее всех и кликнул дьяка Кунакова.
– Нежданные гости к нам явились, Григорий Петрович, организуй им ночлег.
– Что за люди? – спросил дьяк.
– Майнские поселенцы, полоцкая шляхта. Башкирцы их взяли в полон, но казаки их вызволили. Сёмка Ротов опять отличился. Удалой казак!
Последние слова воеводы пришлись дьяку не по вкусу и всколыхнули в нём старые подозрения к Сёмке, брату Федьки Ротова, о воровских подвигах которого в Синбирске было известно.
– Шляхтичей я устрою. А насчёт Сёмки Ротова будь, Богдан Матвеевич, настороже. Прослышит он о скорой вылазке против воров и стукнет брату. Отправь-ка ты его сей же час в Карсун, от греха и соблазна подальше.
Хитрово не ответил дьяку, относительно Сёмки у него были другие намерения.
Шляхтичи предстали перед окольничим утомлёнными долгим и трудным подъёмом на Синбирскую гору.
– Васятка! – крикнул Богдан Матвеевич. – Принеси квасу, да не со льдом, а прохладного. Попотчуй гостей. Как ни как, они, пожалуй, первые помещики на Заволжской окраине.
Палецкий испил целую чашу остро защекотавшего язык и нёбо кваса, крякнул и сумрачно произнёс:
– Не ведали мы, что земля наша опасна не пустотой, а разбойными степняками.
– На Майне поначалу надо засечной чертой огородиться, – поддержал своего товарища другой шляхтич. – Надо выставить крепкую стражу, а затем поселяться.
Невзгоды поселенцев были понятны Богдану Матвеевичу, и он их утешил:
– После Синбирской черты государь мыслит строить ещё одну – Заволжскую, от Белого Яра до Камы. Вот тогда будет вашим землям надёжная защита.
– Это ж когда случится! – воскликнул Палецкий. – Синбирск не один год будет строиться. А нам в Казани сидеть и ждать.
– О вашей беде я доложу государю, – сказал Богдан Матвеевич. – А землю, раз вам она дадена, пустой не держите, за это строго взыщут в Поместном приказе.

Шляхтичи затосковали: и без земли дворянину нельзя, и с землёй невмоготу жить.
Богдан Матвеевич пригласил шляхтичей к обеденному столу, и за трапезой они поведали воеводе и дьяку Кунакову о своих злоключениях. Хитрово их с участием выслушал и на прощание сказал:
– Не ведомо мне, вернусь ли я после Земского собора в Синбирск. Могу обещать лишь одно: попрошу нового воеводу установить за вами догляд и держать постоянно на Майне полсотни казаков.
Шляхтичи ушли ночевать в избу, назначенную им дьяком и, подождав, когда гости выйдут во двор, Кунаков промолвил:
– Сбегут шляхтичи, Богдан Матвеевич. Не показалась им Майна. А что до их защиты, так и сотня казаков за ними не доглядела.
– Эти сбегут, так другие придут. Земля пуста не будет. А казаки наши – молодцы! Отбили шляхтичей. Их пожаловать надо, полтиной каждого.
– То я и вижу, что Сёмка Ротов трётся возле твоего крыльца. Видать, за полтиной пришёл. Меня увидел – скосоротился.
– Я ему велел явиться. Васятка, кликни Ротова!
Сёмка не замешкался, лёгким шагом вошел в комнату, поклонился начальным людям и замер в ожидании.
– За выручку шляхтичей хвалю! – сказал Хитрово. – Григорий Петрович, запиши Ротова с сего дня полусотником с полным жалованием.
– Не рано ли, Богдан Матвеевич? – проворчал дьяк. – Федька, брат его, подле Жигулей ворует, с атаманом Ломом. Может, спешить не будем?
Сёмка нехорошо глянул на дьяка и потупился. Желанная должность опять, кажется, проходила мимо.
– У меня к Ротову замечаний нет, – сказал Хитрово. – А вот дьяк сомневается. Что делать?
Воевода задумался. В комнате стало так тихо, что было слышно, как шуршит крыльями возле лампады залетевшая через оконце бабочка.
– Решение мое твёрдо, – сказал Хитрово. – Казаку Сёмке Ротову быть полусотником!
– Воля твоя, воевода, – глухо сказал Кунаков и затем прикрикнул на Сёмку. – Что стоишь, остолоп, благодари окольничего!
Сёмка рухнул на колени и ткнулся лбом в пол. Охватившее его счастье было великим, а благодарность воеводе безмерной. В это миг он был готов отдать за него жизнь.
Кунаков смотрел на Сёмку по-прежнему недовольно, ему казалось, что тот что-то скрывает.
– Говори, как на духу, полусотник, что ведаешь о воре Федьке? – спросил дьяк и укоризненно посмотрел на воеводу.
– Клянусь отцом – матерью! – вскликнул Сёмка со слезой в голосе. – Ничего о Федьке не слышал с той поры, как он утёк!
– Надо отправить его обратно в Заволжье, – сказал Кунаков. – Столкнутся два брата, и беда будет.
Предложение дьяка не совпало с розмыслами Хитрово. Для Сёмки у него было иное дело.
– Слушай, полусотник, мой указ! Велю тебе к утру подготовить своих казаков для важного дела. Проверь лично у всех оружие и припасы, спать разрешаю до второго часа дня, после прибыть в подгорье, на пристань.
– Наши кони на той стороне, – сказал Ротов.
– Кони вам не понадобятся, пойдёте на струге. А теперь ступай.
Когда Ротов ушёл, возмущённый Кунаков в сердцах стукнул по столу и взволнованно произнёс:
– Не дело ты задумал, Богдан Матвеевич! Разве можно посылать Ротова против воров. Брат его с ними, да и Лом – не заяц, как раз придушит Сёмку, как курёнка!
– Остынь, Григорий Петрович, – миролюбиво сказал Хитрово. – Сёмка поведёт десяток своих казаков. Ты сейчас отберёшь для дела двадцать надёжных стрельцов. А поведу струг я.

От этих слов дьяк Кунаков разволновался ещё пуще.
– И думать не моги, Богдан Матвеевич об этом! Не дело окольничего гоняться за шайкой воров. Неровен час, подстрелят тебя, что я государю скажу? Пожалей мою седую голову, не ходи на воров, оставь это воинским людям. Их дело стрелять да саблей махать, а тебе нужно быть на соборе, думу с государем и выборными людьми думать!
Хитрово встал с кресла, прошёл к оконцу, глянул на небо, усеянное частыми звёздами, затем повернулся к дьяку и задушевно произнёс:
– Спасибо, Григорий Петрович, за попечение обо мне, но сам посуди – послать против воров некого. Алатырские стрельцы – не воины, а обычные мужики, из них, если найдётся два десятка твёрдых душой – и того много. За ними пригляд нужен. И за Сёмкой пригляд нужен. Так что по всему выходит – идти нужно мне. За одним выполню и другое поручение государя, осмотрю Надеино Усолье.

СОЮЗ РУССКИХ ПИСАТЕЛЕЙ, УЛЬЯНОВСК