1
В лето 1956-го в Калмыкии случился небывалый урожай кукурузы. Комбайнов по её уборке тогда ещё не было. И на уборку в колхозы поехали школьники старших классов. Стебли кукурузы вымахали выше человеческого роста. Каждый имел по 2-3, а то и по четыре увесистых початка. Нам выдали мешки с верёвками, в качестве плечевого ремня. Срывая початки, мы очищали их от “рубашки” и клали в мешок. Рядом шел автомобиль. Как только мешок становился тяжелым, высыпали кукурузу в кузов. Сначала я, как и все, рвал початки. Потом среди сверстников выделился силёнкой и вскоре стал грузчиком. Ребята и девочки рвали початки, подносили к следовавшему рядом автомобилю, я брал мешок и швырял его в кузов. Там находилось два парня, которые мешки высыпали и бросали обратно. Потом меня с одним парнем посадили в кузов автомобиля принимать мешки от сборщиков. Мы их поднимали сами, перевешиваясь через борт. Кормили нас в колхозе очень хорошо, а мы в свою очередь хорошо работали. Две городских школы, а от каждой выезжало по два класса (человек по 40) собрали более двухсот тонн кукурузы.

Жили мы в селе Троицком (что на границе с Волгоградской областью) в здании школы. Ребята в одном классе, девочки – в соседнем. Каждый вечер в клубе кино и танцы бесплатно. Наши девочки увлеклись танцевать с парнями из первой городской школы. Нас это задевало и мы всячески им за это “солили”. Однажды мне пришла в голову мысль прикрыть девочек в классе. Парты из классов были вынесены в коридор, стояли до потолка одна на одной вдоль стены напротив дверей. В коридоре оставался узенький проход. И вот после ужина, когда все переодевались и готовились идти в клуб, мы с одним парнем (с кем не помню), по моей инициативе сбросили сверху парту в проход между дверью класса, в котором жили девочки. Дверь оказалась плотно заблокированной. Девочки в тот вечер никуда не пошли. В туалет, а он был во дворе, они ходили через окно. Парта в проходе так удачно застряла, что её удалось вытащить только на следующий вечер. Руководил этой операцией сам директор нашей школы. Пришлось вытаскивать большое количество парт на улицу, пока вытащили ту злосчастную. Виновников не нашли, но подозреваемые были. Девочки окончательно объявили нам бойкот. С нами даже не разговаривали, не то чтобы танцевать. Директор школы и жившая с нами учительница всячески пытались нас помирить. Нас расспрашивали, почему мы в ссоре, уговаривали помириться, но мир не восстанавливался. Нина Варавкина, видимо после директорской беседы, решила ссору прекратить, и подошла ко мне на танцах, приглашая потанцевать. Она была выше меня ростом, грубовато сложена и мне не симпатизировала. Не знаю, откуда у меня взялось, но я выпалил ей: “Девушка отойдите, от вас курицей пахнет…” Это были слова из произведения изучавшегося нами по литературе. Хрестоматии по литературе у меня не было, всё произведение я, троечник по литературе и русскому, даже не прочёл, а тут вспомнил… Все моё “оригинальное” выражение услышали. Ребята смеялись, а девочки кинулись ко мне и чуть не поколотили. Я ретировался. Сам понимал, что обидел хорошую девочку, в общем-то, ни за что, и таким хамским образом. Мне было стыдно, но, но, но…

В декабре 1956 года нас принимали в комсомол. Нина Варавкина была членом бюро ВЛКСМ школы. Вот тут – то мне и пришлось держать ответ за то моё хамство. Я тогда извинился, и меня простили, но в приёме в комсомол воздержались. Спросили и про парту, я сказал, что не знаю, кто её сбросил, хотя слухи уже просочились. Жившая годом раньше на квартире у моей тёти наша учительница математики, была от учительской организации ВЛКСМ школы наставником ученического бюро. К тому времени она квартировала уже не у тёни, а рядом, у соседей. Она восхищалась моими успехами по математике, знала о моей работе в колхозе. Присутствуя на том памятном для меня бюро, настаивала на принятии меня в комсомол. В январе месяце 1957 года, отомстившие мне члены бюро, в комсомол меня всё – таки приняли.

С шестого класса по математике и математическим дисциплинам учился я только на «пять», отлично шла история и география, преподавали покойные ныне Иван Степанович Немичев и его жена Раиса Петровна. Плохо дело было с русским языком и литературой. Преподавала эти дисциплины Валентина Алексеевна (фамилию не помню). Несчастная, она, очевидно, была больна. После того, как выпустились из школы мы, ей преподавать запретили, она лечилась у психиатров. Уроков литературы как таковых у нас не было. Запомнились только её истерические крики на нас, да её, разнесчастной, серые пустые глаза, часто наполненные слезами.

2
В марте 1957 года комсорг школы Вова Зиенко попался милиции в клубе в нетрезвом состоянии. Из комсоргов его попросили. Кандидатом номер один вместо него был Лёша Немичев, мой дорогой и несравненный друг, но директором школы был его родной брат Иван Степанович. Скромными были эти люди, да и времена были постсталинские. Комсоргом школы выбрали меня. К тому времени я стал энергичным, физически крепким и довольно самостоятельным парнем, имел своё мнение и ни перед кем не заискивал.

После седьмого класса я уже не поехал на лето к маме в колхоз скакать на лошадях, пасти за неё гурт, ловить собаками сайгаков и зайцев в широких и раздольных степях. Муж отцовой сводной сестры Марии Семёновны Николай Комиссаров обучил меня кое – чему в плотницком деле. В сарае у нас стоял верстак, были все инструменты и мы работали с ним, выполняя самые различные заказы родственников и соседей. Моему дяде Нефёду сделали крышу на дом, себе сделали веранду на крыльцо, рукомойник. Делали на заказ шкафы, табуреты, рамы и прочее. К лету 1955 года Комиссарова Мария Семёновна выпроводила за пьянство. В центральной усадьбе колхоза Ленина плотничал на одной ноге Кодацкий Александр Лукич. Это был очень хороший специалист старой закалки. Но на одной ноге ему было трудно и практически невозможно отремонтировать, к примеру, кузов автомобиля. Ему нужен был помощник. Колхозный инженер и пригласил меня ему в помощники на лето. «Мы тебе дадим разряд столяра, и заработаешь много денег», – уговаривал он меня. Я согласился. Работали с 5 утра и до 7 вечера. В жару делали перерыв на обед с 12- до 16. Инструмент был только ручной. Строгали и пилили только ручным рубанком и лучковой пилой. Даже продольную распиловку досок на бруски выполняли вручную. Всё лето я пилил, строгал, работал топором. Многому у мудрого Александра Лукича я научился, очень многому. Плюс ко всему, окреп физически.

На следующий год ещё до окончания школы, ко мне приехал сам председатель колхоза Иван Трофимович Гончаров. Он пригласил на лето поработать в бригаде колхозных плотников на пилораме и сделать чабанские домики на колёсах. Колхозные плотники могли только делать дощатые базы, телеги, крыть крыши коровников, но сделать оконную раму не могли. Было очередное постановление ЦК КПСС о развитии животноводства и улучшении быта скотоводов. На очень больших телегах решили соорудить будки из брусков и фанеры, с дверью и окошком. Стены утеплить опилками. Это был прогресс в сравнении с юртой из жердей и кошмы (джурун по калмыцки). Отара овец выедала корм у стоянки, чабан запрягал в телегу верблюда и переезжал на новое пастбище, а на зиму кочевал на Чёрные земли.

После школы я и поехал в бригаду, ныне посёлок Солнечный. Туда же должна была к тому сроку приехать и бригада плотников, закончившая работы на другом объекте. Я поселился в общежитии бригады, столовался пока в счёт трудодней мамы, которая работала дояркой на МТФ. Прожил я в бригаде день, два, три, а мужики не приезжали. Мне передали, что они, окончивши объект, пьянствуют. Тогда я собрал свои вещички и пошел на шоссе Дивное – Элиста ловить попутку, чтобы уехать домой, и устроиться на работу где-нибудь в городе. Только вышел я на дорогу, как подъехал сам председатель колхоза. Выяснив в чём дело, он немного подумал и предложил мне вернуться и работать. «Я привезу тебе в помощники 2-х, 3-х таких же, как ты пацанов, – справишься, сделаешь три домика?» – спросил он. «А чо не справиться?» – ответил я.

Нам привезли кругляк. Приставили к нам какого-то деда, который ночью сторожил на пилораме, а днём присматривал за нами, показывал, как устанавливать пилы и как включать раму. Вчетвером мы накатывали на тележку бревно, я включал питание (Стоял возле пилорамы металлический ящик размером 50х50х70, наверху был рычаг с ручкой и градуированная шкала. Назывался тот агрегат реостатом), и становился на мостик управления пилорамой. Пацаны толкали по рельсам тележку с бревном вперёд, я поднимал валки рамы, вращая огромное железное колесо, потом зажимал бревно валками, а пацаны переходили на другую сторону рамы принимать полученные доски и бруски. Потом загружали следующее бревно и так работали недели две, пока не напилили себе нужный пиломатериал. Будки, то бишь чабанские передвижные домики, мы сколотили быстро – недели за две. Председатель не поверил мне, когда я доложил ему, что всё готово и потребовал ещё работу. Нам поручили накрыть большой коровник шифером, сделать для него простенькие оконные рамы и двери. Эту работу мы делали до конца лета. Я снова очень хорошо заработал. Сколько в тот раз не помню, но как сказали мне в бригаде, в несколько раз больше мамы. О моих трудовых “подвигах” шефствовавший над нашей школой председатель, наверняка поделился с директором. Тот и двинул меня в комсорги.
Первое, что мы решили на бюро, бросить всем курить. Я к тому времени не курил. Мы, три закадычных друга – соседа Вова Пугачёв, Толя Шевченко и я, попавшись, очередной раз на курении, сидели однажды у нас во дворе в яме завалившегося погреба и обсуждали наши проблемы. Вовка и процедил с грустью: «И зачем мы курим, что в нём хорошего? А давайте бросим, а?» Его идею мы с Толей поддержали. К тому времени мы уже однажды едва не сожгли сено и сарай у Пугачевых. А к сараю вплотную примыкали наши дома. А сколько нам влетало за потраченную сдачу в магазине? В общем, решили. Решили установить и ответственность за нарушение. Предлагали самые разные кары, но всё не сходились во мнении. Наконец, вставая и собираясь уходить, Вовка изрёк: «Ну, в общем, так. Кто закурит, тому во!». И показал свой увесистый кулак. На нас с Толей это впечатление произвело. За курение мы, два шкета, могли запросто получить по шее. И мы курить бросили. Но могли ли мы поддать Вовке? Потому он, бедолага, до сего дня и
курит.
Кто предложил идею запретить в школе курение, не помню, но все её поддержали. Не подчинился нам только Гена Руденко. Он выделялся среди нас тем, что одевался вызывающе стильно. Слыл, как тогда ругательно говорили, стилягой. Носил цветные носки, очень узкие брюки, изрекал модные словечки, был показушно развязан в обращении со всеми. Нас он считал серостью и толпой отсталых от жизни, ничего не понимающих тупиц. Мы все его осуждали, но многие ему симпатизировали и лезли к нему в друзья. Нейтральным к нему был Лёша Немичев, романтик, патриот и вместилище порядочности и достоинства. Мне он был очень симпатичен, я тянулся к нему. Мы с ним, особенно вне школы, много общались, всем делились и рассуждали о жизни, о людях, о прочитанных книгах и многом, многом другом. В этом году, к моему великому сожалению Лёша из жизни ушел.

С курением мы не трогали только, как я уже заметил выше, Гену Руденко. Остальных пацанов – терроризировали. Перед уроками мы старшеклассники выстраивались у входа в школу. У всех мальчишек, особенно тех, от кого пахло куревом (кто до школы уже курнул) проверяли карманы, сумки, разные потаённые места. Курево и спички изымали и тут же уничтожали. К чести Ивана Степановича, он в этом деле нас здорово поддерживал, но информацию о курильщиках не требовал. Подходили иные классные руководилки с вопросом: “Кто из моих курит? – но мы такой информации никому не давали. Пацанам это тоже нравилось. На большой переменке курильщики часто уходили за территорию школы в овраг. Мы находили их и там. “Накрывали”, всё отбирали, а Митя Богославский, тот всегда давал и подзатыльники. Очень многие ребята тогда бросили курить.

В 1995 году я ездил в командировку в Волгоград и заехал в Элисту. От автостанции до Ленина 49 – своего родного дома, я ехал на такси. В пути с таксистом разговорились. Подъезжая к дому, я ему указал на нашу школу, сказавши, что тут учился. Мужчина резко остановил машину, внимательно посмотрел на меня и со словами: “Всё точно! Это ты! Ты ж у нас был главный в школе. Это ты тут всем руководил и запрещал нам пацанам курить. Как тогда бросил, так больше и не курил”. Посидели в машине, поговорили. Мужчине надо было ехать зарабатывать, а меня ждала радостная встреча с моим родным домом и родственниками.

3
В апреле 1957 года в Ставрополе проходила краевая отчётно-выборная комсомольская конференция. Меня, как комсорга школы, избрали делегатом. На конференции много говорили о передовом опыте школьников станицы Григорополисской, которые при школе организовали ученическую школьную бригаду. Первый хулиган станицы Анатолий Любивый возглавил ту бригаду. Ребята летом в каникулы работали на полях колхоза бригадами и звеньями и организовали своё пришкольное хозяйство. Откармливали тёлочек, растили поросят и кроликов. Зарабатывали деньги для себя и школы. Летом 1956 года их посылали на ВСХВ ( Так тогда называлась ВДНХ. Она строилась, как выставка достижений сельского хозяйства страны). После выставки ребят принял Н.С. Хрущёв и подарил этой бригаде 10 тёлочек и 10 бычков. Рассказывал об этом на пленуме Крайкома секретарь Ипатовского РК ВЛКСМ М. Горбачёв. Конференция приняла решение тот опыт одобрить, распространить по всему краю, а М. Горбачёва мы избрали секретарём крайкома ВЛКСМ по сельскому хозяйству.

По приезду в школу, я рассказал всё на школьном собрании, и мы приняли решение организовать и у себя такую школьную бригаду. Апрель и май шла кропотливая работа по подготовке к работе летом. Решили в бригаду принимать лучших из лучших и только комсомольцев. Решения о зачислении в бригаду принимали сначала на собраниях классных, потом на общешкольном бюро и утверждали на собрании. Меня избрали бригадиром. Заместителем – Лёшу Немичева, а Валю Гермашеву – счетоводом. Досталось с нашей затеей и директору школы. Надо было решить, где работать и кем, где жить, как питаться и прочая, и прочая. Невпроворот дел было и у меня. Каждый день мне приносили протоколы классных собраний о зачислениях в бригаду, через день меня вызывали в райком комсомола, вызывал директор школы. Плюс ко всему, школе приказали украсить школьную первомайскую колонну. Я сразу предложил директору нашу школьную полуторку обшить фанерой и раскрасить под революционный броневик. Директор достал нам фанеру, краску и гвозди, а мы после занятий дотемна, трудились над задумкой. Первого мая наш “броневик”, проехал по главной площади города. За «башней броневика», перепоясанные пулемётными лентами, с “гранатами” за поясами и с винтовками, стояли: «рабочий», «солдат» и «матрос». Наша задумка очень понравилась стоявшим на трибуне и зрителям, нам аплодировали и произносили поздравления и здравицы. Фото нашего “броневика” красовалось в газетах. Не помню, солдата, матроса или рабочего красногвардейца изображал я.

Как только сдали переводные экзамены, а сдавали их тогда ежегодно (отменяли сдачу экзаменов следом за нами) стали собираться в колхоз. Уехало нас 51 человек. Работали на огороде колхоза им. Сталина. Все парни, а нас было 11 человек, работали в одном звене и выполняли мы самые тяжелые работы. Как правило, мы становились на полив картофеля (без полива он в Калмыкии не растёт), огурцов или помидоров. А три остальные звена девочек работали на прополке и сборе урожая. За нами было закреплено 5-6 га огурцов и помидоров, 7 га картофеля, большой колхозный сад. Полив осуществлялся путём подачи воды двигателями из пруда по трубам на гору. Там вырывали в земле распределительный узел, и во все стороны вниз по ручейкам вода летела под гору. По склону горы и располагались поливные плантации. Гряды устраивались поперёк склона горы длиной 5-6 метров в виде пахотной борозды. Ручей пролегал промеж гряд. Подходит к грядке вода – ты откапываешь её перемычку и закрываешь путь воде вниз по ручью. Вода быстро наполняет грядку, а ты быстро переходишь вниз к следующей грядке, открываешь её, перекрывая ручей, затем вскрываешь запруду выше, закрывая политую грядку и т.д. Тут не передохнуть и минуты. Только зевнул на какой-то миг, и вода переполняет грядку, размывает её земляное обрамление и устремляется в низ, смывая все грядки. В этом случае кричи наверх, чтобы закрыли твою воду, и восстанавливай грядки. Почвы в Калмыкии глинистые. На лопате пуд налипшей земли, ноги не переставить (хоть и работали только босиком), плюс неимоверная жара. И так прыгаешь с лопатой с утра и до вечера с перерывом на обед. Идти на обед 1-2 километра. Не успели пообедать и надо быстро идти на плантацию, ведь уже запущен двигатель и пошла вода…

За лето мы загорели как негритята, хорошо окрепли физически. Я хоть и был бригадиром, но работал наравне со всеми. За руководство бригадой мне доплачивали процентов 10 или 15, точно не помню. Валя Гермашева целый день ходила по полям с саженью, замеряла наши политые, прополотые гектары и всё заносила в журнал.
Поднимались мы по команде в 6.00. Выходили на физзарядку. Физзарядкой руководил член бюро комсомола и Совета бригады Вова Зиенко. Потом умывались, наводили в спальных помещениях порядок, завтракали и строились на развод. Я по данным Вали подводил итоги дня минувшего, называл победителей соревнования. Определял их заместитель Лёша Немичев. У него это получалось хорошо. Он откуда-то знал многие подробности работы каждого члена бригады и если вносил предложения по победителям, то они были всегда очень аргументированными и убедительными. Звеньевой победителей поднимал на флагштоке флаг. Потом я ставил звеньям и бригадам задачу на день, мы брали инструмент и шли на поля. Праздником для нас были дни, когда шел дождь. Мы не работали, спали, отдыхали. Но после дождя все без исключения шли на прополку.

После работы и ужина вечера проводили на пруду. Жгли костры, пели песни, рассуждали, мечтая о жизни и будущем. На воскресенье желающие уезжали домой. Для этого мне давали грузовой автомобиль. Иногда оставались на воскресенье всей бригадой. Однажды решили наловить бреднем рыбы в пруду и поехать на большой дощатой лодке в начало пруда. Там наварить ухи и отдохнуть. Купили, естественно, и вина. Очень хорошо провели время, а когда плыли обратно в большущей переполненной лодке (вёсел было всего два и гребли мы ещё и досками), пацаны раскачали лодку, и она стала тонуть. Мы с Лёшей Немичевым сидели в носу лодки. На наши увещевания не баловаться, подвыпившие ребята не среагировали. Поднялась паника. Многие девочки плавать не умели. Тут мы с Лёшей и проявили свои способности руководителей. Мы скомандовали всем, кто умеет плавать прыгать за борт и плыть к не близкому берегу. Кто плавать не может сидеть на месте. Когда лодка наберёт воды, вылезать за борт и держаться за лодку, она не потонет и на плаву удержит всех. Мы громко и четко командовали кому, что делать и установилась тишина и спокойствие. Посреди пруда из воды торчали остовы большого дощаника, а вокруг него торчали из воды головы ребятни. Держась одной рукой за лодку, второй все гребли к берегу. Лодка медленно плыла. Мы с Лёшей оторвались от лодки и поплыли. Он плавал слабенько, я плыл рядом, успокаивая, что помогу в случае чего. Он на воде держался, постепенно успокоился, и сам добрался до берега. Так он и научился плавать.

Кормили нас вначале хорошо, но со временем готовили на утро, на обед и на ужин щи без мяса и картошки. Обещали продукты привезти, но шли дни, а продуктов не было. Я не единожды звонил в город председателю колхоза, он обещал разобраться, но всё было по-старому. Дело дошло до того, что не привезли даже хлеб. И тогда сел я на велосипед и поехал в город. Да ни куда-нибудь, а прямиком в райком ВЛКСМ. Когда я рассказал секретарю о своих бедах, меня повели в райком КПСС, это было в том же здании и том же подъезде. Ответственный работник калмык по национальности выслушал меня, взял телефон и давай звонить в колхоз, а меня провели в соседнюю комнату и предложили подготовиться и выступить на митинге по случаю 350-й годовщины присоединения Калмыкии к России. Предложили рассказать о наших делах в колхозе. Дали мне лист бумаги, ручку и я написал своё выступление. Моё выступление прочли, подправили и отдали печатать. Потом отпечатанную на пишущей машинке бумагу дали мне. Через некоторое время меня пригласили в машину, но у меня ж велосипед, я на нём поеду, – предложил я. Но меня какой – то парень не отпустил никуда, сказал, что велосипед привезут. Мы сели в «Победу» и поехали на центральный стадион города, что на ул. Ленина у парка Дружбы.

На стадионе было много народу с плакатами и транспарантами. Мы, приехавшие, прошли на трибуну. К нам присоединились Ока Иванович Городовиков и Семён Михайлович Будённый. Последний был от Калмыкии депутатом Верховного Совета СССР. Взошли по ступенькам на трибуну. Там было тесно, и мы все стояли в два ряда. Я стоял во втором ряду, справа от Семёна Михайловича. Когда объявили о моём выступлении, ноги мои приросли к полу, и я не мог тронуться с места. Семён Михайлович положил руку мне на правое плечо, наклонился к моему уху и сказал, подталкивая легонько вперёд к микрофону: «Ну, чего ж ты, казак? Давай, не бойся». Тронутое его усами моё ухо зачесалось. Тут я осмелел, потирая рукой левое ухо, подошел к микрофону и выпалил текст по бумажке. Митинг продолжался, но тут подвели и поставили перед трибуной мой велосипед. Я сказал, что мне надо ехать в бригаду, тихонько спустился с трибуны, вывел велосипед на дорогу и помчался к моим ребятам. Я приехал уже затемно, а в склад уже разгружали хлеб, мясо, картошку и прочие продукты. До самого конца сезона нас уже кормили отлично.
4
В конце июня меня, как бригадира, послали в Москву на ВСХВ, как и обещали. Тётя Соня (с восьмого класса я жил у неё), как могла, приодела меня. Подогнала мне старый дяди Матвея пиджак с брюками, положила несколько рубашек, собрала еды на дорогу и мы поехали. Нашу делегацию, и такие же делегации из нескольких других районов Ставрополья, разместили в одной из гостиниц ВСХВ. Однако, после экскурсий по выставке и Москве, я каждый день ездил к маминой сестре тёте Фросе и ночевал все ночи в её семье, а утром приезжал к гостинице. Недели полторы мы провели в Москве. Обратно билеты нам были куплены на 7 июля, а в 12 часов дня нас должны были принимать в Кремле. С утра мы приехали в Кремль. Посетили какой-то музей, побродили по территории, и стояли у царь колокола, ожидая аудиенции. Ребята из станицы Григорополисской, которые в прошлом году уже побывали на таком приёме, нам показали, куда нас поведут, и через какую дверь будем заходить в Большой Кремлёвский дворец. От музейно – экскурсионной части Кремля правительственное здание отделялось двумя начерченными на брусчатке белыми полосами, с метровыми окружностями через некоторое расстояние. Когда среди недели мы были в Кремле на экскурсии, в этих кружках стояли милиционеры, а в тот день их там не было. Я на это обратил внимание.

Подошел час приёма, но к нам никто не приходил и не приглашал во дворец. Мы с нетерпением ждали приглашения. Вот мы вплотную подошли к разделительным полосам. Постоявши минут десять, постепенно переступая и переступая, приблизились к торцу здания, через дверь которого должны были входить. Стояли, галдя, минут 15-20. Очень уж нетерпеливые девчонки, стали заглядывать в окно справа от небольшого крылечка и входной двери. Открылась заветная дверь, из неё вышла небольшого росточка седовласая старушка лет шестидесяти, аккуратно и строго одетая. Тихим и очень приветливым голосом она спросила нас, в чём дело и что мы здесь делаем. Все разом мы стали объяснять ей, что к чему. Она, вникнув в суть, попросила нас не шуметь и немного подождать, а сама скрылась за дверью. Снова к нам она вышла минут через пять. Спросила, когда и чем мы уезжаем домой. Есть ли у нас билеты на поезд, есть ли автобус, чтобы доехать до вокзала и т.д. Получив ответ, она сказала нам, что, к сожалению, принять нас сегодня в Кремле не могут и чтобы мы ехали домой. Повозмущавшись, мы и отправились к нашему автобусу.

Подъезжая к Ростову, в семь часов утра 8-го июля радио поезда стало передавать утренние новости. Строгий голос Левитана сообщил, что накануне в Москве была арестована антипартийная группа во главе с Молотовым, Маленковым, Микояном и др. Так что Н.С.Хрущёву в то воскресенье, конечно же, было не до нас.
По приезду в Элисту я тут же уехал в свою бригаду. Рассказывал ребятам про Москву, про ВСХВ.
Наведывался к нам в колхоз один раз директор школы. Приезжал и военрук любимый нами Василий Никитич Тимофеев. Он сфотографировал нас с зайцем, которого перед его приходом мы на картошке окружили и поймали. Вообще же всё время в колхозе с нами жила какая-то учительница. Мы её иногда видели, но к нам она не приходила, в наши дела не вмешивалась. От подъёма и до отбоя всем руководили мы сами. А дисциплину поддерживали строгую. Однажды на вечерней поверке не оказалось одной девочки. Она училась в классе помладше нас. Я, Лёша Немичев, Вова Зиенко и Митя Богославский пошли её искать. Нашли на берегу пруда. Сидела она на лавочке с прицепщиком из бригады трактористов. Парень положил ей руку на плечи и прижимал к себе. Когда мы подошли, Митя крикнул: «Это ещё что!?» Он подбежал к сидевшим, схватил руку парня и сбросил с плеча девушки. Она тут же убежала в школу, а вспылившего парня мы быстро успокоили.

5
Шел первый год дерепортации калмыков из мест ссылки. Парни калмыки, собираясь группами, часто колотили парней русских. Случались и убийства. Нас возмущала безнаказанность проделок парней калмыков. А если попадались в руки милиции русские парни, то им попадало на всю катушку. Постоянно происходили групповые драки. На стадионе во время футбольных матчей русские ребята садились на трибуну с одной стороны стадиона, а калмыки с другой. После матча часто стороны вылетали на футбольное поле и отчаянно дрались. Мне однажды в такой драке крепко врезали солдатским ремнём по спине. Отпечатка бляхи долго красовалась на моей правой лопатке.

И вот однажды кто – то из парней постарше взялся дать парням калмыкам хороший бой. По городу шла подготовка. При встрече русских парней один другому передавал, чтобы тот приходил в центральный городской парк, в среду, к семи: «будем бить калмыков» – говорил оповещавший. Так же готовились и ребята калмыки. Только они собирались рядом с парком за правительственным домом. (Это было одно из 4-5 кирпичных зданий города, уцелевших во время войны). Сообщение передали и нам в бригаду. Я взял грузовик, и все мы одиннадцать человек после работы поехали в город. Тёте Соне я сказал, что мы приехали на мероприятие в райкоме комсомола. Из дома я взял длинный немецкий штык. У дяди Матвея их было два. Один с коротким лезвием, а второй с длинным. Лезвие было формы финки, на рукояти приспособление для крепления к винтовке. (Дядя Матвей потом долго искал тот нож, им он колол свиней). По дороге в парк я встретил друга детства Вовку Пугачёва. Он уже тогда был рослым и крепким парнем. У него была большая обида на калмыков. Они как-то напали на него человек 8, он от них едва отбился. Одного сильно треснул о скамейку парка. Прибежавшие милиционеры его же и задержали. Выручил отец пенсионер МВД. Если бы не отец, то его бы точно посадили.

Вход в парк был ярко освещён, и мы беспрепятственно вошли через главный вход. В парке было много парней нашего возраста и постарше, все бродили толпами. Когда мы воодушевлённые увиденной силищей наших вошли в парк и свернули на боковую аллею, меня как щенка сильная рука схватила и швырнула за ограждавшие дорожку кусты. Там стояло человек пять милиционеров, а среди кустов высилась огромная куча, с метр высотой и в диаметре метра 1.5-2 всяких железок. Там были велосипедные и обычные цепи, железные прутья, короткие и длинные деревянные палки, ножи, наши русские штыки от винтовок и прочая и прочая. Нас с Вовкой тоже обшарили. Отобрали мой штык и кинули на кучу. У Вовки отобрали простую железную с полметра длиной цепь с большим кольцом на конце. Милиционеры, обшаривши нас, мне дали пинка под зад сапогом, а Вовку просто вытолкали. Ударить себя рослому милиционеру он не дался. Мы поняли, что к чему и пошли искать, где бы выбраться из парка. Вовка боялся, что будет ругаться отец. Ничего хорошего не ждало и меня в той ситуации. Мы прошли в дальний угол парка к стороне, которая примыкает к улице Ленина, сунулись в кусты и хотели перемахнуть через металлический забор, но нас прогнали милиционеры. С той стороны забора стояли ещё и солдаты метра через два-три друг от друга. Мы прошли к северному выходу на ул. Ленина и в это время там завязалась какая-то потасовка. Милиционеры из кустов, и солдаты с периметра кинулись туда, а мы с Вовкой, не мешкая, кинулись в кусты, перемахнули через забор и дали дёру. По улице Ленина другой стороной мы мирно прошествовали вдоль парка. Когда проходили мимо улочки, на которой стоял Красный (Правительственный) дом, видели большую толпу ребят калмыков, окруженных конными милиционерами. Я рано утром на велосипеде вернулся в бригаду, а мои пацаны, кто как собрались в бригаде только к вечеру. Окруженных в парке и за Красным домом милиционеры сажали в автобусы, вывозили далеко в степь и там высаживали. Калмыков увозили в сторону Троицкого, а русских в сторону Аршани. Это в разные стороны от города. По городу всю ночь разъезжали конные милиционеры. Ясно, что о такой готовящейся драке не могли не знать правоохранительные органы. Конную милицию и много простых милиционеров привезли из Ставрополя.
6
Наступил август, близилось к концу наше трудовое лето. Всё чаще мы работали в саду по сбору яблок, груш, вишен и слив. Сад охраняли три деда. Работая целый день в саду, мы могли, что угодно и сколько угодно есть. Когда уезжали домой на выходной, везли с собой по полмешка яблок, и никто нам этого делать не запрещал. Но ведь надо ж было в тот сад ещё и лазить воровать яблоки…
Делали это так. Как только темнело, мы пацаны, иногда с нами были и некоторые девочки, шли с мешками к пруду. Потом обходили стороной сад, и располагались метрах в двухстах от сада в сторону бригады и посёлка колхоза им. Ленина. Малыши шли вправо метров за сто и заходили в конец сада. Их засекали привязанные там собаки и поднимали лай. Деды с ружьями бежали туда на шум, а в центе сада появлялась главная бригада «заготовщиков». Ребята трясли деревья с лучшими яблоками, быстро собирали и удалялись. Утром я выговаривал дедам за плохую охрану. Нет, в сад я не лазил. Мне было нельзя. Я оставался за садом и дирижировал операцией. Деды были не дураки. Основному бригадиру колхозников они прямо говорили, что это шалят наши же. Но когда мы спрашивали их с бригадиром, куда побежали пацаны, которых они засекли и гнали, те отвечали, что побежали через бугор в сторону колхоза им. Ленина. Ну, вот и всё, вот и весь сказ. А все ведь прекрасно знали, что в бригаде колхоза Ленина было всего два парня и одна девочка. Вечером после работы я снова отдавал распоряжения сторожам, где и что охранять особо.

Однажды велел дедам как зеницу ока охранять одну яблоню с необыкновенно вкусными и крупными яблоками. Их должны были отвезти на склад в колхоз и поставить руководству города. Старший из сторожей ответил мне, что стеречь яблоню будет лично и ни одного яблока, никто не украдёт.
Ночью, когда мы снова полезли в сад по хорошо нами отработанной схеме, тот дед на шум в конец сада не побежал, а спокойно лежал в шалаше рядом с той яблоней. Когда ребята залезли в сад, Митя Богославский трясти ту яблоню не стал, решил на неё залезть и набрать яблок. Тут-то его дед и застукал. Подошел с ружьём и говорит ему: «Слазь!»
Митьку привели в бригаду. Разбудили колхозного бригадира, пришли проверять нас остальных, но мы уже были на местах и мирно «спали». Митю закрыли в погреб для столовой, на дверь навесили замок, у погреба посадили деда с ружьём. Мы всю ночь до рассвета ходили вокруг того погреба. Когда крепенько заснул дед, мы подошли к двери, но дверь была крепкая, крепким же был и замок. Хотели раскопать крышу и вызволить Митьку, но нас облаяла какая-то собака. Потом пришла повариха за продуктами, чтобы готовить завтрак. Мы были вынуждены уйти.

На следующий день шло разбирательство. От Мити мы дружно «отреклись», осудили. Собрали собрание. Колхозных участников собрания было 24 человека, а нас чуть меньше пятидесяти. Перед собранием сговорились, что мы с Валей Гермашевой будем на собрании Митю ругать. Но голосовать на собрании всем нашим только так, как буду голосовать я. Валя Гермашева «потребовала» Митьку из бригады отчислить, а осенью в школе разобрать на комсомольском собрании и строго наказать. Исключения требовали и колхозники. Я злодеяние и «позор» причинённый бригаде Митей осудил. Согласился с Валей разобрать Митю на собрании комсомольцев и строго наказать. Может даже исключить из комсомола, но из бригады не отчислять, так как он яблок ни сколько не украл, работал в бригаде очень хорошо, и такие сильные ребята в бригаде очень нужны. Он всегда, как сильный и трудолюбивый выполнял самую тяжелую работу. Стали голосовать. Большинством голосов Митю из бригады не отчислили. Митя нас, конечно же, не выдал, но все колхозники понимали отлично, что в саду были мы все, в том числе и я. Так прямо в глаза злые тётки мне и говорили, но доказательств у них не было. «Правда» была на нашей стороне. С нами были вынуждены считаться не только потому, что нас было численно больше, но и потому, что продукции на одного работавшего мы вырастили в несколько раз больше, чем те тётки. А ведь у нас большинство было совсем юных, хрупких девочек. Тетки в поле появлялись часам к девяти. После обеда подолгу отдыхали, с поля возвращались едва не раньше нас. У них у всех было подсобное хозяйство, им надо было кормить детей, стирать и выполнять прочие семейные дела. «А вам тольки и делов-то, что работать в поле», – говорили они нам. Наши трудовые достижения были главным нашим аргументом в любых спорах с колхозниками.

После двадцатого августа мы из колхоза уехали. Колхоз выделил две автомашины, и членов нашей бригады повезли на экскурсию на Кавказ. Я на экскурсию не поехал, так как уже ездил в Москву. Не позволил себе, предоставил место другому мальчишке, ведь мест в машинах всем не хватило. Заработал я за то лето аж 1500 рублей. За 750 рублей купил себе велосипед и за столько же мотор к нему. Крепкими были тот велосипед и мотор. Год до армии я гонял его на всю катушку. Потом дядя Матвей ездил несколько лет на нём по степи на работу. И добил его Саша Головлёв мой двоюродный брат в Москве. А дядя Матвей, вкусивши технику, купил себе мотоцикл сначала «Ковровец», а потом К – 750 с коляской.
Отучились, мы последний год нашим дружным классом, не заметили, как прозвенел последний звонок. Потом сдали выпускные экзамены, и пришел выпускной вечер. Шикарно мы его отгуляли. Чтобы накрыть столы, заняли в колхозе 1000 рублей, а после вечера все поехали в колхоз и неделю там отработали. На столах было не много вина, но мы сделали запас в классе на первом этаже и потихоньку туда уединялись и попивали. Везде неразлучен был с нами и Василий Никитич.
…Встал вопрос, какой дорогой идти по жизни.

Андей Никлевич Перепелятников родился в 1939 году в Элисте. Закончил военное училище и истфак Томского университета. Автор нескольких книг прозы. Член Союза русских писателей.
СОЮЗ РУСКИХ ПИСАТЕЛЕЙ, УЛЬЯНОВСК