Художественный руководитель столичного театра имени Вахтангова, режиссер Римас Туминас рассказал об идее постановки спектакля «Дядя Ваня» по пьесе Чехова, который ульяновцы увидели в первые дни фестиваля «Лучшие спектакли «Золотой маски».
Сыграл, что отдохнул
Завораживающее, трагическое и гротескное действо взволновало публику. Кто говорил об ассоциациях с Достоевским, кто – с Гоголем, кто – с Брехтом. И хотя исполнитель главной роли Сергей Маковецкий сказал, что артисты играли «Дядю Ваню», а не «записки из подполья», режиссер не отрицал, что возможны разные впечатления: – В спектакле видят и Толстого, и Тургенева, и Достоевского. В искусстве переплетается всякое «наследство», и сегодня нельзя отделить Чехова от общей культуры. В чем-то здесь присутствует и Пушкин… Существует воспоминание о Чехове, когда в Ялту приехал МХТ и ставили его «Дядю Ваню»: момент кульминации играли, как это часто нравится актерам и режиссерам, во всю силу: «Жизнь пропала!». Чехов спросил: «А почему они кричат? Это же просто случай, тривиальность, ничего не произошло».

И я искал, как это сыграть – «ничего не произошло». Хотелось сделать это умно. И еще мы развернули к вам диван тылом. Это та сторона – за диваном, за шкафом, – которая некрасива и не смотрится, но там обычно идет наша жизнь. У зрителей перед глазами обычно «лицо» дивана, глянец. Мы решили заглянуть с другой стороны.

Карикатурность постановки не всем актерам дается одинаково. По словам Маковецкого, он получает от игры удовольствие. Туминас рассказал, что жена актера, бывает, спрашивает поздно вернувшегося из театра мужа: «Почему ты такой веселый – «Дядю Ваню» не играли?» – «Да нет, как раз играли, отдохнул!».

«Я считаю, когда ты играешь и творишь, то это в радость, а если устаешь, то, наверное, спектакль плохой», – говорит Туминас. Исполнительница роли жены Серебрякова Елены Андреевны, Анна Дубровская, испытывает другие чувства: – Мой персонаж получился неоднозначным: так требовал режиссер, и меня так заставляли делать. Эту женщину сложно играть всякий раз. Не могу сказать, что я получаю от этого наслаждение, удовольствие или отдыхаю на спектакле, потому что некоторые вещи приходится делать «на сопротивление». Но идти таким непростым путем всегда интересно, это тебя обогащает и как актрису, и как человека.

– Когда мужчина может относиться к любимой женщине с оттенком иронии, как Ваш дядя Ваня? – спрашиваю Маковецкого.

– Вы увидели иронию, а я чувствую робость.

И напился ведь, чтобы смелее быть: ну не знает человек, как подступиться к женщине. Он 25 лет служил верой и правдой, не помышляя о любви. Чехов ничего не сказал о его личной жизни: он занимался имением, а по тем временам выплатить долг – это большое счастье, да не просто долг, а 25 тысяч рублей, это очень большие деньги! Наверняка он был увлечен, влюблен – ведь были же в имении какие-то работницы, но тут такая красота! – обнимает Анну Дубровскую. – Мужчины сошли с ума – и дядя Ваня, и Астров… Думаю, в иронии есть прикрытый страх.

Своими впечатлениями поделился и Владимир Вдовиченков: – В этом спектакле я себя самого смог убедить, что могу играть что-то другое (не только персонажей вроде Кости в «Бумере» или Фила в «Бригаде». – Ред.). Значимые киноработы накладывают на актера отпечаток, от которого потом никуда не деться, хотя у него в театре могут быть другие замечательные работы. И так как в кино интересные роли бывают редко, театр для нас – как спасательный круг.

Кумир в отставке

Конечно, публика вспомнила фильм Андрея Михалкова-Кончаловского «Дядя Ваня» с Иннокентием Смоктуновским в главной роли.

Сергей Маковецкий признался, что эту ленту не смотрел: – Мне было достаточно того, что делали мы.

У Чехова в пьесе столько провокаций. Например, дядя Ваня в каждом монологе обвиняет Серебрякова: тот ничего не знает, не понимает, не пишет, жалуется на ревматизм, переливает из пустого в порожнее. Что можно сделать? Припудриться, выйти и обвинить, что, наверняка, делал Смоктуновский на изломе души. Но у нас была другая задача: дядя Ваня сам для себя избрал участь служащего, его не принуждали. Они с мамочкой по ночам сидели, перечитывали и пересчитывали, они создали себе кумира (из Серебрякова. – Ред.). Потом возникает другая тема. Вы помните, как Михаил Сергеевич Горбачев читал в студии текст о своей отставке, ему даже чаю не налили – подали пустую чашку: эта тема отставленного кумира у Чехова тоже присутствует. И чего его обвинять-то?

– Я смотрела этот фильм, – взяла слово исполнительница роли Марии Войницкой Людмила Максакова. – Есть киноленты на все времена, а есть такие, которые остаются в своем времени. Фильм Кончаловского сегодня не «перехлестывает». Темп жизни изменился, оценки изменились по сравнению с теми годами – его снимали в глубокое советское время.

В нем играли блестящие артисты, у фильма прекрасная режиссура, но сегодня он не цепляет.

«Я другой»

Не обошлось без вопроса о влиянии ролей на актеров, о жертвенности их профессии, и артисты порассуждали об этом.

– Раньше я говорил: «Да, конечно, роли меня меняют», – рассказал Маковецкий. – Но потом я подумал, если роль одна-единственная в жизни, наверное, она тебя изменит до неузнаваемости. А если их много, как понять – меняют они тебя или не меняют? Получается, что ты вроде денежной купюры непонятно какого достоинства? Сейчас убеждаюсь, что, наверное, правильнее говорить «нет». В процессе, когда снимается фильм, его тема тебя будоражит, и в эти моменты ты бываешь другим. Например, на съемках фильма «Поп» актеры были в облачении из запасников музея Сергиева Посада, был крест нательный 1837 года – подлинник. И мы к этому относились по-особому. Наверняка ты и себя подругому ощущаешь, но рано или поздно занавес закрывается, ты снимаешь костюм – и идешь в жизнь. Так и любой спектакль что-то в тебе корректирует, возникают какие-то новые интонации. Я такой, как мои персонажи?

Конечно, нет, я другой. Уж если бы человека меняли спектакли, представьте, какие бы мы видели примеры за пять тысячелетий, каким был бы сейчас человек!

– Зато все артисты считают: «Мы сыграли спектакль – и зритель чуть-чуть изменился», добавил Вдовиченков.

– У меня в жизни было такое, когда люди почувствовали, что неверно живут. Если изменятся два-три человека, мы не зря работаем.

Сколько продлится в них это состояние – неизвестно, но они что-то в себе попытаются изменить… А жертвы – актер всегда чем-то жертвует: временем, нервами, возможностью вкусно покушать после спектакля, потому что все уже закрыто, дома не бываем, недосыпаем. Но жертва не такая и большая, ведь все это воздается сторицей, и мы снова готовы идти на сцену. Так что кто-то скажет – жертва, а другой – что я избалован, если жалуюсь. Магия творчества такова, что кто-то буквально рвет на себе волосы, а кто-то просто стоит, держит паузу и эта пауза говорит больше, чем слова. Расшифровывать это бесполезно.
Анна Школьная