ШУТКА
Николай Андреевич проработал тридцать пять лет в технологическом отделе машиностроительного завода. Прошёл путь от инженера до начальника бюро. За это время узнал не только работников своего отдела, но и почти всех инженерно-технических работников других отделов производственных цехов, многих рабочих. Со многими приходилось решать общие вопросы. Разрабатывал он и технологические процессы, и технологическую оснастку. Советовался с людьми, старался сделать свою работу, как можно лучше, чтобы не стыдно было. Порой стал задумываться. Не успеешь оглянуться, как пенсия подкатит. Многие бывшие друзья-товарищи, с которыми начинал свою трудовую деятельность, уже на пенсии. С кем-то изредка встречается, кого ни разу не видел после проводов на пенсию, а кто-то уже умер и с ним никогда не придётся встретиться.

Однажды Николай Андреевич встретил на улице бывшего старшего мастера штамповочного цеха.
– Привет, Виктор Иванович! Как жив здоров?
– Да, вроде, ничего. Ну, здравствуй, здравствуй, Николай Андреевич! Сам-то как?
– Тоже, вроде, ничего. Скоро пенсия надвигается. Хоть на пенсию пока не тянет, а годы подходят.

– Если здоровье позволяет, и с работы не гонят, поработай столько, сколько можешь потянуть. Сейчас многие пенсионеры работают. Я сам на пенсии пять лет работал. Если сразу пойдёшь на пенсию, то не переживай. Постепенно втянешься. Жить на дачу переселишься. Будешь считать, что жизнь только начинается. У тебя дача, надеюсь есть. Где, если не секрет?
– Есть. В Ляховке.
– О! Места грибные. Не жизнь – малина. В саду, конечно, фрукты-ягоды растут?
– Конечно, как без этого? Дача без сада-огорода ничего собой не представляет. Так, место проживания отшельника.
– Правильно говоришь. Кого-нибудь из пенсионеров вашего отдела встречаешь, вообще заводских?

– Сазанова Михаила Михайловича встречаю часто. Хорошо выглядит. Дачей занимается. Петрунцова Геннадия Васильевича. Этот рыбак. На реке пропадает и зимой, и летом. Недавно на уху приглашал. Я всё никак время не выберу. – И тут Николай Андреевич решил пошутить, как внук говорит, приколоться. Он назвал среди тех, кого встречает, имя покойного человека. Хотел посмотреть, какая будет реакция Виктора Ивановича. – Недавно встретил бывшего начальника БТИ Даренко Сергея Павловича. Этот грибник. Спрашивал, хожу ли я за грибами? Когда узнал, что лес близко от моей дачи, напрашивался в гости, чтобы переночевать и в лес выйти чуть свет.

Николай Андреевич внимательно посмотрел на Виктора Ивановича, стараясь уловить его реакцию, но взгляда долго на нём не задерживал. Виктор Иванович удивлённо посмотрел на Николая Андреевича, пожал плечами, но ничего не сказал.
– Ну, а ты, Виктор Иванович, кого встречаешь?
– Я всё со своими бывшими сослуживцами чаще встречаюсь. Соскучимся друг по другу, созвонимся, назначаем встречу. На встречу приходят и пенсионеры, и работающие наши же товарищи. Пивка попьём, о цехе, о заводе, о своих товарищах повспоминаем. Сейчас уже, говорят, работают по-другому. Ни коллективизма, ни соцсоревнования и в помине нет. А мы ведь работали, чувствуя ответственность друг за друга. Если кого награждали, за него радовались, кого ругали – переживали за него. Ну, что тебе говорить, ты сам всё знаешь.
Вскоре собеседники расстались.
Виктор Иванович подумал о Николае Андреевиче: «Какой-то он странный. Выглядит нормально. Разговаривали нормально. И вдруг выдал ахинею. Даренко к нему в гости напрашивается. Даренко года три уже как умер. В уме ли он?».

Когда приятели расстались, Николай Андреевич, вспоминая розыгрыш, улыбаясь, подумал: «Виктор Иванович и впрямь мог посчитать, что у меня непорядок с головой – с мёртвым разговариваю. Кому-нибудь ещё и расскажет. Зря я так поступил. Ну, ладно. Дело сделано, теперь не переделаешь. Как говорят, слово что воробей – выпустил, оно и улетело, поймать уже нельзя. Ну, пошутил и пошутил. Чего уж теперь убиваться?».
Вскоре у Николая Андреевича была встреча с инженером технологического бюро штамповочного цеха у него на рабочем месте. Обсуждали конструкцию штампа, которую разрабатывал молодой инженер из бюро Николая Андреевича. Его на работе сегодня нет, поехал хоронить родственника. Штамп надо запускать в работу, инструментальщики просят чертежи. Поэтому Николай Андреевич и пошёл сам согласовывать чертёж к технологам штамповочного цеха. Замечаний не было, и Пётр Васильевич похвалил молодого инженера-разработчика.

– А Сашка-то молодец. Работает недавно, а замечаний практически нет.
– Да, парень старательный. Но мы же любую конструкцию сначала у себя рассматриваем. Если замечания имеются, устраняем.
– Я слышал, Николай Андреевич, что к пенсии готовишься?
– Чего к ней готовиться? Срок подойдёт, и не заметишь. Ждём Нового года, раньше ждали Первомая, на демонстрацию ходили. У всех настроение праздничное, веселье на душе. А на следующий день те же серые будни, та же рутина.
– Ну, как же готовиться надо. Друзей-товарищей пригласишь, родственники придут, руководство придёт поздравить. Расходы появятся. На них надо деньжонки заранее откладывать. А ты говоришь готовиться не надо. Ты как, за грибами-то ходишь? Я слышал, что у тебя грибной лес прямо за дачей.
– Да, лес рядом. Только не всегда время есть. Приезжаешь на выходные, дел набирается уйма. Надо что-то прополоть, убрать сорняки. Полить надо огурцы-помидоры, урожай собрать.
– Ну, это у всех так. И всё-таки стараемся за грибочками выбраться. Люблю сам и солёненькие к картошечке и жареные.
– Конечно, время и я нахожу. Грибами всегда запасаюсь.
– По-правде сказать, к грибам должна быть и тяга. Вот взять Даренко Сергея Павловича. Ух, и заядлый грибник. За грибами куда хошь пойдёт, поедет. Особенно любит с утра попасть в лес.

Николай Андреевич понял, что Пётр Васильевич неспроста заговорил о Даренке. Значит, Виктор Иванович рассказал своим друзьям о странном рассказе Николая Андреевича о покойном Даренке.
– Да, Сергей Павлович грибник страстный. По себе знаю. Ходил с ним в лес.
Далее мысль о сборе грибов Николай Андреевич развивать не стал, но Пётр Васильевич понял, что Виктор Иванович говорил правду.
Слух о странном поведении Николая Андреевича стал распространяться и дошёл до его родного технологического отдела. Сослуживцы стали к нему присматриваться, прислушиваться. Сам Николай Андреевич этого не замечал. Работал, как всегда. Ходил на планёрки к начальнику отдела, докладывал о работе инженерно-технических работников своего бюро. Если были какие-то сбои, докладывал о них. Иногда задавал вопросы начальнику, просил поставить вопрос перед руководством завода о приобретении каких-то материалов, из-за которых задерживается изготовление деталей для штампа в инструментальном цехе. Внедрение штампа числится за отделом, за бюро Николая Андреевича. После планёрки собирал своих сотрудников, ставил перед ними новые задачи.

Однажды Николай Андреевич во время перекура поделился с сослуживцами, что спать стал беспокойно. Сны часто снятся. Вот приснилось, что был в командировке в Москве с главным бухгалтером Ольгой Петровной, которой в живых уже нет, лет пять.
– Это, Николай Андреевич, она тебя к себе зовёт. Я слышал, что так вещие сны разгадываются.
– Нет, неправильно. Мне к ней рано, да и не зачем. Я с ней, и с живой-то никаких дел не имел, а чтобы к мёртвой спешить, то никакого резона нет.
– А если бы молодая приснилась, симпатичненькая, при телесах и личиком недурна, да ещё и живая, пожалуй, поверил бы в вещий сон? Сказал бы: «Если зовёт, то, значит, зовёт, спешить надо».
– Теперь бы не поспешил. Время ушло. Лет до сорока на женщин, которые мимо проходили, оглядывался. Мысли возникали: «Эх, бы!».Потом понял, что сын на женщин уже оборачивается, дочь на выданье. Настаёт пора наших детей, значит, нам надо забывать былые привычки. Для нас теперь вся утеха сад-огород, да в лес за грибочками сходить.

– Вот говорят, что Сергей Павлович Даренко страстный грибник. В лес за грибами куда хочешь пойдёт, в любую погоду.
Николай Андреевич внимательно посмотрел на инженера-технолога из соседнего бюро. Понял: проверка.
– Что это ты про Даренко вспомнил? Сергея Павловича уже года три в живых нет. А грибник, действительно, был заядлый.
Парень немного стушевался, краска прилила к щекам. «Ага, правда, проверял, если покраснел. Кто-то потихоньку сплетни распускает, – подумал Николай Андреевич. – Конечно, первым слушок распустил Виктор Иванович, бывший старший мастер штамповочного цеха. Это я с ним с первым пошутил. Кто дальше слух распространяет, теперь не узнаешь».Докурив сигарету, Николай Андреевич ушёл в кабинет.
– Ты чего вдруг о Даренке начал разговор? – спросили товарищи инженера-технолога.
– Я, мужики, слышал, что Николай Андреевич о Даренке часто говорит, как о живом. Штамповщики подозревают, что у него сдвиг по фазе в мозгах.
– Ерунда всё это. Ты же видел, что он правильно воспринимает разговор о Даренке, говорит, что он умер три года назад. Оно так и есть. Кто-то сплетни распускает.

В другой раз во время перекура Николай Андреевич почувствовал себя плохо, приложил руку к груди в области сердца. Вырвался стон. Курившие побросали сигареты. Кто-то побежал к телефону, вызвать врача из медпункта и скорую помощь. Двое пытались завести его в кабинет, уложить хотя бы на стулья до прихода врача. Николай Андреевич говорил, что всё нормально, всё пройдёт, отталкивал помогавших ему мужчин. Кто-то воспринял это как агрессию.
Врачи скорой медпомощи и медпункта пришли почти одновременно.
– Что же вы, коллега, пришли с нами одновременно, хотя находитесь здесь же на территории?
– Был у главного врача поликлиники, по его вызову. Если за это время кому-то была нужна срочная помощь, то могли бы вызвать скорую, как вызвали вас. Если больной может потерпеть, немного подождёт.
Врач скорой помощи прослушал больного, задал несколько вопросов. Спросил, все ли лекарства он переносит? Дал указание медсестре сделать два укола.
– Скажите, коллега, как часто больной обращался к вам?
– У него мерцательная аритмия. Заходил в медпункт очень редко. Жаловался на боли в голове, просил корвалол. Успокаивался и уходил. Наверное, посещал поликлинику. Вы как оцениваете его состояние сейчас?
– Думаю отвезти его в больницу. Похоже на сердечную недостаточность. Пусть немного подлечится.

Когда Николаю Андреевичу стало получше от уколов, врач медпункта и медсестра скорой помогли ему дойти до лифта, а внизу посадили в карету скорой помощи. Врач скорой нёс ящик с медикаментами, который является«собственностью» медсестры. В коридоре его остановили сотрудники Николая Андреевича.
– Доктор, что с ним?
– Вроде, ничего страшного, а в больнице полежать надо.
Кто-то из хороших товарищеских побуждений стал рассказывать врачу о том, что он отталкивал своих товарищей, которые помогали ему дойти до кабинета, вел себя буйно. Вероятно, считал, что его рассказ поможет доктору лучше оценить состояние больного.
– А ещё, доктор, о нём ходят слухи, что он часто упоминает умерших людей, как живых.
Врач, выехав за ворота завода, стал думать, куда же отвезти больного. Наверное, надо везти в психиатрическую больницу. Кажется, их помощь ему нужнее.

– Доктор, вы почему больного привезли к нам? Буйный что ли?
– Да, нет. Вроде спокойный. Только коллеги по работе говорят о нём, что он часто упоминает умерших людей, как живых. А когда случился приступ, они хотели ему помочь, он их расталкивал. Вроде похоже на агрессию.
– Ладно, оставляйте, понаблюдаем. Коллеги Николая Андреевича позвонили его жене, сказали, что его отвели в больницу на скорой, а куда, не знают.
Мария Ивановна стала обзванивать больницы, куда могли бы поместить мужа. Нигде он не значился. В свою очередь и сотрудники разыскивали его. Результат был тот же.
Начальник бюро сварки, видя, как суетятся коллеги соседнего бюро, позвонил на станцию скорой помощи. Объяснил ситуацию и выяснил, что Николай Андреевич находится в психиатрической больнице, туда отвезла его карета скорой помощи. Сообщил жене Николая Андреевича. Сам поехал в психбольницу после работы. Там встретился с Марией Ивановной. Когда они вошли в палату, Николай Андреевич спал. В палате была еще одна свободная койка.
– Коля, Коля, проснись, – Мария Ивановна стала будить мужа. Проснувшись, Николай Андреевич пытался сесть на койке, но жена уговорила его лежать. Вид его был снулый, состояние безвольное.
– Ты как здесь оказался? Почему не позвонил?
– Почувствовал себя плохо. Что-то сердце не так стало работать. Щемило его, грудь ломало. Ребята увидели, что мне плохо, бросились помогать. Я, что, совсем что ли больной? Пытаюсь самостоятельно пойти в кабинет, а они меня под руки тянут? Вызвали скорую. Зачем меня сюда привезли? – сам не пойму.
– Сейчас-то как себя чувствуешь? – спросил Сергей Иванович.
– Голова болит, как горшок на неё одет.
– Может быть, это от лекарств? Какие лекарства тебе дают?
– Сам не знаю. Сделали два укола в руку, один в мышцу, другой в вену. Поставили систему, а какие в ней лекарства, не знаю.
Сергей Иванович прошёл в ординаторскую, поговорил с врачом.
– Врач со скорой сказал, что коллеги по работе у него заметили отклонения в психике, он часто упоминает умерших людей, как живых. А когда случился приступ, они хотели ему помочь, он их расталкивал. Вроде похоже на агрессию. Я бы не сказал, что он буйный. Ну, мы решили оставить его у себя, понаблюдаем. Возможно, в нашей помощи большой нужды нет.
– Я с ним работаю давно. Оба в одинаковой должности. Часто решаем общие вопросы в отделе, консультируем друг друга. Ничего за ним не замечал. Любит пошутить. Как бы у вас его не залечили. Может быть, ему и, правда нужна помощь другого врача. Только бы не запустить болезнь.

– Я поговорю с главным. Скорее всего, долго держать не будем.
Когда Сергей Иванович вошёл в палату, Мария Ивановна уговаривала Николая Андреевича поспать. В больнице надо отдыхать, а сон – лучший отдых.
Утром Сергей Иванович доложил главному технологу, который только что вернулся из командировки, о посещении Николая Андреевича. На следующий день Михаил Николаевич сам побывал в психбольнице, поговорил с Николаем Андреевичем и с врачом. Ничего не заметил ненормального в поведении Николая Андреевича, только показался он каким-то снулым и безвольным. Предложил врачу дать согласие на перевод больного в кардиологическую больницу.
– Я разговаривал с главным. Он не будет возражать в переводе больного в другую больницу.
Николая Андреевича по просьбе Михаила Николаевича перевели в кардиологическое отделение городской больницы. Через две недели он вышел на работу отдохнувшим и посвежевшим с бодрым настроением.
– Спасибо, Михаил Николаевич, что договорился с горбольницей, залечили бы меня в психушке.
– Ладно, подлечили и хорошо. Приступай к работе. Да, кстати, пока ты лежал в больнице, я, Николай Андреевич, услышал, что ты Даренку часто вспоминаешь, как живого, за грибами с ним ходишь, хотя он давно на том свете за грибами.

– Знаешь, Михаил Николаевич, был грешок. Пошутил однажды с Виктором Ивановичем Ширяевым, бывшим старшим мастером штамповочного цеха. Сказал, что Даренко, бывший начальник БТИ, ныне покойный, напрашивался ко мне на дачу, чтобы с утра пораньше пойти по грибы. У меня за дачей действительно лес грибной. А Виктор Иванович разболтал, что я, мол, заговариваюсь. Я это понял, когда мне стали намекать о грибной страсти Даренки. А уж слово-то назад не вернёшь. Чуть шутка мне не обернулась неправильным лечением. Сейчас и сердечко подлечили и головные боли прекратились. Чувствую себя лучше.
– Ну, ну, шутник. В следующий раз шути осторожно.

ОДИНОЧЕСТВО

Матрёна Егоровна издалека заметила почтальонку, загадала: завернёт ко мне или нет? Пишут мне сынки или нет? Скорее всего, писем мне нет, если почтальонка идёт другой стороной улицы и сворачивать на нашу сторону, кажись, не собирается. Когда почтальонка поравнялась с домом Матрёны Егоровны, она окликнула её:
– Светк, Светка! Зайди-ка ко мне.
– Писем-то мне, наверное, нет, если мимо проходишь? – спросила, когда Света подошла к ней.
– Нет, тётя Мотя. Поэтому и прохожу мимо. Письма и газеты надо успеть разнести.
– Понимаю, что некогда тебе. А всё-таки выбери времечко, зайди ко мне, письмишки сыновьям напишешь. В гости хочу позвать. А тут, может, и догадаются помочь в чём-нибудь.
– Сегодня не смогу, тётя Мотя. А как-нибудь зайду. Иногда бывает мало писем. Сейчас редко кто письма пишет. У многих в домах телефоны. Дети, которые живут в городах, позвонят родителям, наговорятся досыта и писать не надо. И газеты мало кто выписывает. Все новости по радио и телевизору узнают. Зайду на днях.
Оставшись одна, Матрёна Егоровна стала думать о своей жизни. Вспоминать прошлую и загадывать, какая она будет впереди.

О прошлой жизни, одним словом, ничего не скажешь. Была и лёгкой и тяжёлой, завидной для многих и такой, что не приведи бог никому. До замужества, когда жила у мамки с тятькой, во всём был достаток, хотя работать приходилось много. С малолетства убиралась по дому, во дворе у скотины, в огороде. Прясть и вязать научилась рано, потом и за ткацким станком пришлось работать. Поэтому и в школе не училась. Мамка говорила:«Ни к чему тебе школа. Ребятишки пускай учатся, им в армию идти. Там грамота нужна, хотя бы письма домой писать. А наше дело бабье – дом, муж и дети должны быть ухожены. Вот этому и учись. Я в школе не училась, а живём не хуже других. В доме достаток во всём есть. Тятька тоже не шибко грамотный. Расписываться научился, да букварь читать. Голова-то на плечах есть, мужики к нему за советом приходят». А всё-таки учиться надо было, сейчас никого бы не просила письма писать. Пожалуй, много бы интересного узнала из книг, из газет. А то только по слухам и узнаю новости.

Бывало, за день наработаешься, устанешь, а подружки вечером заходят, на игрища зовут, и идёшь, как миленькая. А там и танцы и пляски, игры разные. Молодость усталости не знала.
Пришла пора, в селе стали устанавливаться новые порядки. Создали колхоз. Тятька в колхоз не тянулся, не хотелось живность и инвентарь со своего двора уводить. Только брат Степан посоветовал тятьке вступить в колхоз. Мол, надо вступать, иначе раскулачат и из села выгонят. Степан пошёл учиться на тракториста, комбайнёром тоже мог работать. Тятька стал работать завхозом. Ему доверили, как хорошему хозяйственнику. Правда, другие мужики, тоже справные хозяева, грозили ему, требовали, чтобы вышел из колхоза. Нам вместе с мамой пришлось работать на всех колхозных работах. А после колхозной работы и своя домашняя работа нас дожидалась.

Замуж вышла. Муж был видный, статный, к тому же грамотный. Мы-то все за трудодни работали, а он, Филипп мой, зарплату получал. Опять мы жили не хуже других. Пошли детишки, всем в радость. Свекровь, царство ей небесное, уж больно внучат любила. Наработается по дому, а за ребятишками пригляд вела, играла с ними и обихаживала. Я в колхоз ходила, как только их от груди отнимала, а она дома с ребятишками оставалась. Их трое уже стало. Со свекровью жили мирно и дружно, никто о нас дурного слова не мог сказать.

А тут война. Гитлер, проклятый, напал. Ушёл Филипп защищать мать, жену и детей, защищать свою Родину. Перед войной он говорил, что войны не будет. С Германией договор заключили, не нападать друг на друга. Только Гитлер обманул всех. Все мужики из села ушли друг за другом. Женатые семьи оставили, детей малых, да старых родителей. Холостые ушли, даже не познав счастья семейной жизни. Остались мы, бабёнки, старики, да дети. Работали от темна до темна. И за себя, и за ушедших мужей. Сколько раз простывала, на колхозной работе, попадая с подругами под проливной дождь, от которого спрятаться было некуда, ходьбой только маленько согревались. Замерзали зимой, в лютую стужу, и опять болезни. Меня-то бог миловал. Болела, да выжила. Из подруг моих некоторые на тот свет ушли, оставив ребятишек сиротами. А старшенький мой, Юрок, простыл, помучился недельку и умер. В первый класс уже без отца пошёл. Я, грешница, сначала, вроде и рада была. Как прокормить троих детей? А свекровь мне говорит:«Нельзя, Мотя, смерти радоваться, тем более смерти дитя своего. Может, я виновата, что не уследила. Ты уж, Мотя, меня прости». А я ей говорю: «Что ты, маменька, на себя наговариваешь? Разве другие ребятишки не болеют. Простыл в школе, как же тут уследить». В войну в школе с топкой плохо было. В варежках писали. А самой мне стыдно стало, что облегчение в смерти сына видела.

Так и жили в работе, в тяжком труде. На Победу работали. Хлебушек, который растили, весь из колхоза вывозили. Мы понимали, хлеб вывозят, чтобы кормить наших мужей на войне. И от этого на душе легче становилось. Плохо, что самим хлеба не оставалось. В хлеб-то подмешивали и картофельные очистки, и травы разные. У нас-то с свекровью коровушка была, овечки, поросёночка выращивали. Молочко было своё. И нам, и ребятишкам хватало. Телёнка продавали на мясо или сдавали за пай на лугах, для сена. Мясо продавали на налоги и себе оставляли для великих праздников. Свекровь солила мясо, а на праздники солонина нас и выручала. Егор в войну в школу пошёл. Брат Степан был ему крёстным отцом и подсказал назвать в честь покойного деда. Филипп не возражал. Младший, Коленька, в школу пошёл уже после Победы. Назвали его тоже в честь деда, только другого, отца Филиппа Николаевича.

Сколько мы, бабы, в войну слёз выплакали? Уму непостижимо. То одна, то другая похоронки получали, а ревели мы всем селом. Дикий вопль стоял в селе. Женщины голосят, детишки за подол матери цепляются, орут благим матом. Кто понимает, что отца на войне убили, а кто плачет, на мать глядя. И соседи с горя убиваются. Погибшего на войне жалко. Как же? Рядом жили, вместе работали. Своих мужей, детей, которые на фронте, жалко. Как они там, на морозе или в жару воюют? Жалели и себя тоже. Как дальше жить? Хватит ли сил выжить, детей в люди вывести? Я о себе часто думала: что скажу Филиппу, когда вернётся, почему Юроньку не уберегла? Как он радовался, когда Коленька родился. «Смотри, Мотя, три богатыря у нас расти будут, три орла. Как хошь называй, а в старости нам опора. Вот ещё родишь одну или двух девочек, помощниц себе, тогда семья будет полная».

Многие похоронки получили. Многим с фронта письма приходили от детей, от мужей. Писали, что немцев бьют, мстят за погибших товарищей, освобождают оккупированную территорию. Радость была в семьях, когда письмо получали. Живой, а что ещё было нужно матери, жене? Чтобы был живой.
А от Филиппа не было ни слуху, ни духу. Ни среди героев, ни среди погибших не было. Только вначале войны прислал письмо, в котором написал, что обороняются от немцев в направлении на Смоленск. Потом кто-то из знающих объяснил мне: «Наверно, Мотя, Филипп твой пропал без вести. Либо в плен попал, либо раненого подобрали санитары, а потом увезли в госпиталь на лечение». Поделилась услышанным с свекровью. Обе не знали, что же лучше для Филиппа – плен или лечение в госпитале? В плену, конечно, одни издевательства. Вынесет ли он эти издевательства, мытарства? Если ранен, то рана какая-то тяжёлая. Столько времени вылечить не могут. А он мучается от боли. Обе начинали голосить, боясь разбудить ребятишек.

На брата Степана похоронка пришла. Поплакали по нему мать, жена, дочь и сестра, поминки собрали. А через год сноха от мамки ушла, увела внучку, которую бабушка очень любила, не то, что моих сыновей, хотя они ей тоже внучата. Да и то сказать, внучка-то была рядом, росла под её присмотром, а мои – с другой бабушкой. Наверно, у мамы ревность была.
Всего натерпелась, хлебнула горюшка. А ребятишек всё-таки вместе с маменькой вырастили. Воспитали не хуже других. А, может быть, сами выросли? В школе учились хорошо, к работе к любой способны. Сызмальства работали в колхозе и по дому любую работу сами делали. У мужиков, которые с войны живыми вернулись, учились работать. Егор институт закончил, Коленька – техникум. Живут в городах. К себе жить зовут. Да разве, я смогу жить в городе? В гости, бывает, съезжу, не могу дождаться, когда домой вернусь. У обоих сыновей жёны приветливые, внучата – ласковые, а жить с ними не могу.

Раньше-то всё сама делала по хозяйству. И с огородом управлялась и скотинку держала. Теперь и скотины нет никакой, и с огородом трудно управляться. Что же ждёт меня впереди? Если к сыновьям ехать, то которого выбрать? Оба мне дороги. У одного согласишься жить, другой обижаться будет. Пожалуй, буду жить по очереди. Годик у одного, годик – у другого. Так и скажу: «Теперь вези меня к брату. И меня отвезёшь и с братом повидаешься».
– Кши, окаянные! – заметила Матрёна Егоровна кур, подкапывающих картофель, прервала свои воспоминания и прогнала кур с огорода.
На следующий день зашла почтальонка, как обещала, написать тёте Моте письма её сыновьям.
– Тётя, Мотя, я пришла. Будем что ли письма-то писать, иль раздумала?
– Надо, Светынька, написать. Что писать, ты сама знаешь, не впервой. Письма ихние, вот, на столе лежат. Ответь, о чём спрашивают, и пригласи в гости. Жалобиться не надо.
Света написала письма обоим сыновьям тёти Моти, прочитала ей написанное, и тётя Мотя разрешила:
– Отсылай, – и заплатила за два конверта.
В обоих письмах были приглашения сыновьям приехать в гости, повидаться с родными, а то родня интересуется, как там братья на чужой сторонушке поживают? Матрёна Егоровна всем отвечает: «Хорошо живут».

Недельки через две приехал Николай, один без семьи. Через три дня после него явился и Егор. И тоже один.
– Почему жён, детей не привезли? – допытывалась у сыновей Матрёна Егоровна. – Поди, я им не чужая, а свекровь и бабушка. Мы-то со своей свекровью из души в душу жили. Всё делали совместно. Я её за мать почитала, а она меня – за дочь, вас помогала растить. А ваши жёны меня и знать не хотят.
– Мам, ну я тебе уже говорил, что Настя с детьми поехала к своей матери, там бабушке стало плохо. – Николай, наверное, объяснял маме ситуацию по приезду, сейчас повторяется. Вопрос больше относится к Егору, но задан обоим сыновьям. – Если всё обойдётся она сюда тоже приедет. Если не сможет, то не приедет. А дети рвутся к другой бабушке, потому, что там их двоюродные братья, их ровесники, им с ними веселее. Ты уж не обижайся.

– Мама, ты, правда, не обижайся. У меня Варвара готовится к экзаменам, в институт поступает. Мать за ней лучше присмотрит, чем я. Вот сдаст экзамены, вместе с матерью приедут к тебе. Валентине всё равно больше ехать некуда. Мы ведь каждый год к тебе приезжаем. Даже, когда на море ездили, к тебе заезжали. Я их не стал ждать. Вспомнил, что в это время у тебя начинается страда. Как, лук-то поспел?
– Через пару дней можно будет дёргать.
– Ну, вот поможем с Коляном тебе с луком убраться. Рассказывай, как живёшь? Какие новости? Сейчас обедать будем. – Егор доставал из сумок подарки для матери, продукты и для неё, и для себя. Знает, что в магазине не всегда всё есть, что надо к столу. Поставил бутылку водки на стол, пододвинул брату хлеб, колбасу и сыр. – На, режь.
К вечеру пришли родственники: крёстная и крёстный Егора и двоюродная сестра приехавших братьев, с мужем.
На следующий день братья осмотрели двор, где надо, поправили. Напилили дров, из купленных матерью брёвен. Мать пожаловалась, что крыша над домом протекает. К вечеру сходили в магазин, купили краски, марли. Где были подозрения на проржавевшие места в листах жести, прокрасили краской, положили на неё лоскуты марли и затем прокрасили всю крышу.
Матрёна отошла к дороге и посмотрела на покрашенную крышу со стороны.
– Молодцы. Крыша, как новая. Дай бог вам здоровья, теперь, может быть, и протекать не будет.
В огороде поспел лук. Братья выдергали его, оставили сохнуть прямо на грядках. Когда лук просох, обрезали ботву и стаскали его под навес.
Вечерами после работы братья навещали родных, товарищей, с которыми до отъезда из дома учились, дружили, работали в колхозе во время каникул. Интересовались сельской жизнью, рассказывали о себе. Выбирали время побывать на реке, искупаться.

Николай решил съездить в районный центр.
– За пивком съезжу. Здесь пива не бывает, а иногда хочется пивка попить. Помнишь, как пили пиво с раками?
К вечеру он дома не появился. Мать стала переживать: что же случилось? Почему домой не вернулся. Егор успокаивал её, хотя и сам переживал. Уж, правда, не случилось ли что-нибудь? Может быть, у пивного ларька схлестнулся с каким-нибудь выпивохой, один лез без очереди, другой – не пускал. Явление обычное у пивных ларьков. А тут, поди, милиция подоспела. Загребут за милую душу.

Утром на следующий день Николай явился домой. В руках была авоська с трёхлитровой банкой с мёдом. Маме и брату пояснил:
Выпил вчера кружку пива. Пошёл искать банку, чтобы пива домой привезти. Нашёл трёхлитровую банку, Бабушка какая-то уступила. Я, конечно, заплатил ей. Она быстрее меня купит себе банку. Вдруг заметил знакомого, живёт в соседнем районе. Вместе в армии служили. Он продавал мёд, сразу-то меня не узнал. После армии ни разу не встречались. Поздоровался я с ним. Спросил:
– Не узнаёшь? – Он пожимает плечами, вроде бы нет, не узнаю. – я говорю: «А не приходилось ли тебе, молодой человек, бывать в Сасове?».Тут он меня узнал: «Колька, чертяка, а ведь это, правда, ты!» – «Я! – говорю». Он схватил свой бачок с мёдом, поставил в багажник машины,«Жигуль» у него. Говорит, садись. И повёз меня в своё Тургенево. Привёз, познакомил с семьёй. Два сына у него и дочь, мать, жена-красавица. Даже чужой женой не грех позавидовать.

– А вот это не хорошо. Чужому добру не надо завидовать. А на чужую жену заглядываться – это прелюбодейство. Грех это, братец.
– Вечером погудели мы с корешком и его братом. Вспомнили не только свой взвод, а считай всю роту. Ну, разумеется, за бывших дружков тост поднимали, за отцов-командиров пили.
– Ну, ладно, за командиров выпили, это, вроде по делу, а за их отцов – то, к чему это? Может, у них, у кого и отцов-то не было. На фронте погибли.
– Да, не за командирских отцов мы пили, а за командиров, которые нам на службе за отцов были. А мы их звали отцы-командиры. Вот, что, значит – в армии не служил и такой малости не знаешь.
– Нет, не служил. Только кто из нас капитан, а кто старший сержант? А дальше-то что?
– Утром опохмелились. Налил мне кореш в банку мёда, соседа попросил довезти меня до нашего рынка. Сам с похмелья за руль садиться не захотел.

– Пиво-то где? Ездил за пивом, а пива не привёз. Тут мать беспокоится, я тоже вместе с ней. А пивком ты нас угостил?
– Да не заезжал я в райцентр. У поворота попросил водителя остановиться, спешил домой. Но он меня до села довёз, а в село уже не стал заезжать. За пивком к вечеру съезжу, исправлюсь.
Сели обедать. Водки, которую привозили братья с собой уже не осталось. Мать принесла из мазанки четверть самогона. Братья выпили по стакану самогона, хорошо пообедали. Решили немного отдохнуть после обеда, а потом сходить на реку искупаться.
– Жорк, давай-ка в шахматишки партийку сгоняем.
Пока расставляли фигуры на шахматной доске, Николай напомнил:
– Жорк, а ведь эти шахматы ты мне подарил перед моим призывом в армию. Ты как раз с практики приехал. Помнишь? Теперь у мамы без дела лежат. Когда здесь бываю, иногда с соседским Митькой сыграем. Больше-то за работой время проходит.
– И у меня так же получается. А мы, наверно, раза три вместе были, а до шахмат руки не доходили.
В самый разгар партии пришла почтальонка Светлана, посыльной с почты.
– Николай Филиппыч, Вас жена к телефону вызывает. Сказала, через полчаса позвонит опять.
Николай встал, посмотрел на доску:
– Ладно, партию оставь на доске. Приду, доиграем.
Николай ждал звонка недолго. Вскоре дежурная пригласила его к телефону. Анастасия сообщила, что у неё и детей всё хорошо, а вот, бабушка, умерла.
– Я на почте, кому телеграммы отсылаю, кому звоню. Приглашаю родных на похороны. Ты, если сможешь, приезжай. Может быть, на похороны успеешь. После мы снова вернёмся к твоей маме.
Николай пообещал приехать и возвратился домой. Дома объяснил маме и брату, что должен поехать к тёще. Там умерла её мать, бабушка Насти и он пообещал приехать.
– Мам, Настя сказала, что мы от тёщи ещё заедем к тебе, ты только не обижайся.
– Что же? Что же? Конечно, поезжай. Дело-то житейское. Свахе привет передавай. Бабушку надо похоронить честь по чести. Сегодня-то успеешь добраться до свахи?
– Вечером часов в десять-одиннадцать буду у них.

Егор проводил брата до большака, посадил его на попутную машину до железнодорожной станции, а сам тоже на попутке поехал в противоположную сторону, до райцентра. Купил там двухлитровую банку мёда и трёхлитровую банку пива. Вскоре вернулся домой.
– Мам, вот мёд, это тебе. – Егор подал маме банку с мёдом.
– Ой, спасибо, сынок. Сейчас чай будем пить с мёдом.
– Я, не собирался чай пить. Вот пивка купил. Хотел крёстного пригласить и пивка попить. Но вместе с тобой и чайку с мёдом попью.
– Крёстного, конечно, пригласи. Правда, он самогонец лучше уважает. Ну, у тебя там и самогон есть.
Мать пила чай с мёдом и нахваливала его, какой он вкусный.
– А я Егорушка, чаще водицу кипячёную пью с сахаром и считаю это чаем. Водица сладкая приятная, а горячая и душу согревает. А чай я и не покупаю. Вы оставляете чай-то, он долго у меня стоит. Чуть ли опять не до вашего приезда. Чай ваш достаю только, когда гости случатся. А Колька-то своего мёда даже к чаю не предложил. С собой увёз. Нет бы, мать пожалеть, а он для матери мёда пожалел. Эх, жалельщик.
За крёстным с приглашением идти не пришлось. Он пришёл сам.
– А я, крёстный, хотел за тобой идти. Пивка я купил, сейчас попьём.
– Это хорошо. А я сам зашёл, знать, душа чуяла, что здесь её есть чем порадовать. А где Колька-то?
– К тёще поехал. Настя ему позвонила, бабушка у неё там умерла. Обещал после похорон вернуться сюда.
Крёстный заметил самогон, спросил:
– Жорк, ты как? Самогон пивом запиваешь или пиво самогоном?
– Я, крёстный, водку пью редко. Когда приходится выпить, то с пивом не мешаю. Голова так болит. Я сегодня самогон пить не буду. Попьём пива. А, если ты хочешь, тебе и самогоночки налью. У каждого свои привычки.
– Нет, тогда и я не буду мешать. Будем привыкать к новым привычкам.

Мужчины попили пива, поговорили обо всём, что приходило на ум. Вспомнили, как раньше ходили на рыбалку, как крёстный учил их с Николаем косить траву.
– А я, крёстный, вроде и сейчас не разучился косить. Недавно возили нас в колхоз, помогать веточный корм заготавливать. Я увидел поблизости косарей, подошёл, попросил косу, решил немного покосить. Рядок прошёл. Косьба получилась, душа обрадовалась – помнят руки сельский труд. Другие мужчины, которые вместе были, ни один не попросился покосить. Все городские. Нет у них тяги к сельской работе.
– Это ты правильно заметил. Работа, которую в детстве освоил, не забывается. Вот возьми: плавание. Научился, скажем, в детстве плавать, а потом многие годы не приходилось и речку встретить. Всё, считай, пропало, разучился плавать. Ан, нет, случится в речке оказаться, и сразу поплывёшь. Помнит организм всё, чему учился.
Пиво кончилось, и крёстный засобирался домой. Егор взял книгу и прилёг на диване.
Николай вернулся всей семьёй дня через три. Вместе с ними приехали и Валентина с Варварой. Настя, Виталик и Алёнка приветливо поздоровались с Егором. Варенька бросилась ему на шею.
– Папка, я в институт поступила. Буду изучать электронно-вычислительные машины.
Снохи и внучата стали здороваться с Матрёной Егоровной. Валентина рассказала, что они с Варей, придя на автовокзал, заметили Николая, Настю и ребят. Стали ждать автобуса. Когда один или вдвоём едем, то можно и на попутке уехать, а тут нас большая семья. Настя стала рассказывать, как бабушка умирала, как хоронили. Хорошо, что Коля приехал. И на похороны успел, и во многом помог.
– А мать-то как себя чувствует?
– Вроде нормально, на болезни не жалуется, но всё равно заметно, стареть начинает.
– Да, старость никого не обходит.
– Баб, а кто тут ребятишки есть? Одному скучно.

– Найдутся тебе товарищи. Вон видишь дом Свистуновых, напротив нашего. К ним вчера тоже внучата приехали, два мальчика и девочка. И для Алёнки подружка есть. Сейчас возле дома никого не видно, либо ещё спят, либо куда-то ушли. Как появятся они у дома, пойдём знакомиться. Вы их увидите в первый раз. Они приезжали в гости, когда вас тут не было.
Варя о подругах не спрашивала, знала, что подруги у неё объявятся к вечеру. Не первый раз в гостях у бабушки.
За обедом Настя достала банку с мёдом и отдала Матрёне Егоровне.
– Мам, это Коля забыл тебе оставить мёд. Ему товарищ подарок сделал, а он засобирался к нам и забыл оставить тебе. Ты уж прости его. Видишь, как нахохлился, знает, что неправильно поступил. Правда, он говорил, что привёз мёд к поминкам. У мамы свой мёд был, этот и не понадобился.
– Ничего, ничего, всякое бывает. А у меня свой теперь медок есть. Сейчас чай будем пить, сравним, какой лучше. Иль чего сравнивать? Мёд, он и есть мёд. А мне теперь мёда надолго хватит.
Валентина сказала Егору:
– Перед отъездом встретила твоего шефа. Говорил, мол, жалко, что тебя нет. Какая-то комиссия из Москвы едет. Без тебя будет ему туго. Просил, если у тебя здесь серьёзных дел нет, приехать и выйти на работу. Мам, что ещё осталось по хозяйству не сделано?
– Ой, всё мои сыночки мне сделали. И двор поправили, крышу покрасили, лук убрали, дров напилили, накололи. Теперь с топкой и зима не страшна. Спасибо большое. Только для матери всё равно хочется, чтобы пожили подольше. Если уж, правда, на работе нужен, держать не буду.
– Мам, пусть Егор уезжает, если на работе нужен, а мы с Варей недельку поживём. Если от нас помощь нужна, мы готовы. Если всё переделано, маленько отдохнём. Варя всё лето готовилась к экзаменам, я рядом с ней была. Теперь тревоги позади.
– Тревоги впереди нас ждут. Пять лет учёбы, сколько экзаменов, зачётов? И за всё придётся переживать, – вступил в разговор Егор. Учёбы лёгкой не бывает. Надо учиться так, чтобы знания были на всю жизнь.
– Мы тоже с недельку побудем, – сказала Настя.
Егор уехал. Вскоре позвонил на почту. На переговоры ходила Валентина с Варей.
– Хорошо, что я вовремя приехал. Я готовил вопрос, по которому совещание Главка у нас будет проводиться. Послезавтра все собираются. Я всё уже подготовил. Говорю Василию Ивановичу: «Почему сразу мне не позвонил, как только узнал о совещании?» – «Не хотел отвлекать от забот, от помощи матери. Считал, что без тебя справимся».
Рассказала матери о разговоре.

– Вот и хорошо, что вовремя уехал. И мне помог, и на работу успел.
Через неделю уехали и Николай с семьёй, и Валентина с Варей. И сын, и обе снохи приглашали Матрёну Егоровну жить к себе. Егор, когда уезжал, тоже звал. Все пытались убедить её, что в семье ей будет легче жить. О тепле, о пище заботиться не надо. В каждой семье есть достаток. В городе и поликлиника, и больница есть. Если здоровье надо поправить, то проблем нет. Матрёна Егоровна отвечала:
– Нету, нету. Никуда пока не поеду. Пока здоровье есть, одна поживу. Никому мешать не хочу и не буду. Вот уж, совсем здоровье подкачает, тогда и приеду к кому-нибудь. Жить буду. А вы не отвертитесь, примете. Деться будет некуда.
Дети уехали. Матрёна Егоровна осталась одна со своими думами.
« Опять я одна осталась. Может быть, зря не захотела с детьми ехать. Как с ними хорошо было. Есть с кем поговорить, пошутить. Теперь говорю сама с собой. С кем же можно было ехать? С Егором, он старший, с него и надо начинать. Потом можно и к Кольке поехать, у него пожить. С другой стороны надо жить с младшим, как было в старину заведено. Старших отделяли из семьи. Семья помогала дом, какой-никакой построить, потом второго выделяли, а с самым младшим родители жить оставались.
Одной жить, чем хорошо? Тем, что никого не обременяешь. Живёшь свободно, ни от кого не зависишь. А плохо, что одиночество сгрызает. Внучат не видишь, не приласкаешь. От них доброго слова не слышишь. А мы ведь, не чужие. Ладно, поживу ещё годок одна и попрошусь к детям».

Шербаков Евгений Федорович, прозаик, автор нескольких книг. Председатель региональной организации «Дети войны».
Член Союза русских писателей, Ульяновск.
Кандидат технических наук.
Один из первостроителей Новоульяновского цемзавода.