Из цикла “Древо жизни”
О том, что по еще вроде бы летней, теплой земле уже крадется стылая зима я узнаю не из сообщений гидромета. Оповещает меня об этом каждый год одна моя непоседливая соседка — и она еще ни разу не обманула. Ее прогноз хоть и лаконичен, как азбука Морзе — но точен, как стрелка барометра. А может еще точнее.
…Еще вчера бабье лето хозяйничало во дворе, умиляя сердце и взгляд — но вот лишь чуть-чуть захолодало, еще и заморозка не было — но уже стучит, стучит в окно мой метеоролог! Подсказывает: вставляй, приятель, вторые рамы, замазывай щели, проверь тягу в печке! Зима не за горами!
И кто же так печется обо мне? Ну, конечно, она птичка-синичка. Вон, пристроилась у затянутой сеткой форточке — и барабанит по раме: тук! тук! До того все лето невидимая—неслышимая, явилась она из пожелтевшего леса: встречай, хозяин!
А чего барабанит? Не альтруистка, нет — добывает пригревшихся под сеткой сонных осенних мух. Тук! — и нет мухи. Тук! — и новая дырка в сетке. Она уже вся в рваных лохмотьях — в форточку словно дробью саданули. Потому и приходится каждую весну новую вставлять…
Мне не сетку жалко — мне мою гостью приветствовать надо. Потому беру я картонный пакетик из-под молока, подвешиваю у окна, сыплю туда семечек — ешь, метеролог! Гонорар твой — за предупреждение о грядущих холодах. Не зря о человечьем жилье вспомнила, не зря.
Целый день любуюсь, как веселится желтая симпатюга с черным галстуком во всю грудь. Теперь она будет возле дома, возле человека всю зиму. Да не одна — с подружками.
Радостнее жить человеку, преодолевать нашу зимнюю хмурость, когда крутится — вертится возле него пушистые живые комочки. И не только синички—поползень повадится висеть на кормушке, бегать по стволу яблони вверх—вниз. Понятно, что еду выискивает — а кажется, что специально для тебя — веселит, подбадривает: “Не дрейфь! Продержимся вместе!”
И ведь держимся, ждем весну. Вот уже и март явился — но разве, по правде, это весенний месяц? Для меня ясно: синичка у окна —зима еще стоит во дворе…
Но вот наступил он — день весеннего равноденствия, желанное двадцать второе марта. Теперь уж зиме точно конец. Солнце отныне сначала двенадцать часов, потом все более и более будет греть заснеженный бок северного полушария Земли…
Не знаю, откуда синичке это ведомо. Но уже крыша избы подсохла, уже муравьи нет—нет да и покажутся с южного ската своего холма, уже и первая муха зажужжала, зашевелилась под драной сеткой за закрытой еще форточкой.
А синички нет. Исчезла. И мне скучновато.
Но вот однажды, в сверкающей апрельской благодати вдруг просыпаюсь я от стука в окно. Ба! Моя щеголиха! И уж не муху она гоняет по теплой снаружи раме — а просто мне знак дает: “Ну, полетела я в лес, жить — радоваться, детей заводить! Прощай до осени!”
Прощай, синичка! И — здравствуй!