Школа стала что-то для меня значить после четвертого класса, До этого я мало, что помню о ней. Конечно, помню первую учительницу, тех, с кем учился, но не было чего-нибудь такого, что бы запечатлелось в памяти. Судя по классным фотографиям, я был дисциплинированным и старательным учеником, хорошо учился, иначе бы не сидел на этих фотографиях рядом с учительницей, а это была по тем временам честь. Да и был я, видимо, одет лучше некоторых, на фотографиях я присутствую в белом подворотничке, чистой одежде, сытенький, толстоморденький с пухлыми полуоткрытыми губками и наивно распахнутыми глазами. Этакий грибок – боровичок!

Школа находилась от нашей землянки довольно далеко, за заводом. Это было одноэтажное длинное здание, сделанное из саманного кирпича, с печным отоплением, удобствами во дворе, примитивными спортивными сооружениями и приусадебным участком. Был 1956 год, год решительного наступления «царицы полей» кукурузы на Россию. Кукурузу вводили, как это у нас принято принудительно. Все это сопровождалось трескотней по радио и в газетах, Наша ботаничка, «тонкая как спичка, на высоких каблуках и с ботаникой в руках», то есть учительница ботаники назначила меня главным кукурузоводом, выделила обширную грядку на приусадебном участке и семена. Не помню, что я сеял и как, но кукуруза вымахала в сажень высотой, да еще с початками восковой зрелости. Удивительного в этом ничего не было: 1956 год был урожайным, на целине собрали столько хлеба, что не могли его подработать – толком очистить и подсушить. Так и столкнули в Иртыш тысячи тонн «загоревшегося» хлеба бульдозерами. Потом на целине начались «черные бури» и большого хлеба на этих пастбищных землях больше не собирали. Вбухали уйму денег в целину, а центральная Россия еще лежала в развалинах после войны, особенно деревни.

Моя кукуруза сделала меня на один день знаменитостью районного масштаба. Где-то в начале сентября я со своей кукурузой участвовал в районном смотре достижений школьных и получал первый приз – книжку, на первой странице которой был изображен кукурузный початок, где каждое зерно было стилизованной поросячьей мордой. Поднимаясь за подарком и почетной грамотой, я запнулся и грохнулся посреди сцены районного дома культуры. Конечно, зрителей это позабавило.

Кстати сказать, что все мои появления на сцене всегда заканчивались конфузом. Где-то в четвертом классе меня заставили танцевать какой-то танец. На репетициях вроде все получалось, а на сцене я растерялся, топал не в лад, шел не в ту сторону, словом, все перепутал и перепортил. Другой раз я что-то запевал, а на сцене пустил такого «петуха», что это поняли самые тугоухие. Но вершиной моего позора была пьеса «Мишкина каша», кажется, по Носову, где я играл главную роль. От волнения и страха перед публикой я забыл все слова роли и убежал из заводского клуба, где собрались на премьеру с полтысячи зрителей. Все эти страдания выкристаллизовались во мне в непоколебимое убеждение, что сцена и актерство – это не для меня. И, слава Богу, что это так! В дальнейшем мне приходилось общаться с артистами, даже немалого полета, все это были люди с заемным умом, как правило, большие циники и лгуны. Но ведь недаром говорят, что Бог шельму метит. А иначе, как шельмой, артисту быть нельзя, а то сомнут, затопчут своя же братия.

В пятом классе нам начали преподавать историю древнего мира. Учителем истории у нас была весьма занимательная и темпераментная личность по фамилии Падалица. Ему удалось меня сразу заразить древностью, Грецией, Римом. На его уроках я сидел не шелохнувшись, вбирал и впитывал в себя каждое слово. Тогда-то мне, наверное, удалось прочитать книжку «На краю Ойкумены», которая открыла мне таинственный мир людей прошлого. Я стал понимать, что время – это не просто счет минут, часов и суток, а бескрайнее протяженной пространство, что мир не оканчивается за околицей Копая, а простирается в бескрайнюю даль. Я стал читать все доступные мне книги по истории, географии, читал их с жадностью, перечитывал наиболее интересные по несколько раз. Наша заводская библиотека была довольно большой, и я в ней стал, пожалуй, самым старательным читателем.

Чтение пробуждало фантазию. Я представлял себя участником почерпнутых мной из книг событий, я был спартанцем под Фермопилами, рабом из войска Спартака, матросом в эскадре Колумба, разведчиком в отряде Пржевальского, кем только не был. Правда, у меня тогда появилось и другое, не менее сильное увлечение – спорт. Занимался всем, что мне было доступно. Мама выписала мне журнал «Спортивные игры», и я узнал о ведущих футбольных командах, с замиранием сердца слушал репортажи с футбольных матчей, которые проходили в Москве. Стрельцов, Симонян, Яшин – имена, знакомые мне с детства.

Спортивные секции в школе работали, но вели их люди необразованные, в чем их упрекнуть вряд ли можно, ведь шел всего1956 год. Все тренировки заключались только в повторении одного и того же. Прыгуны – прыгали, бегуны – бегали, футболисты до изнеможения пинали мяч на кочковатом поле. О силовой, скоростной, тактической подготовке не могло быть и речи. Но энтузиазм, с которым мы занимались, был на высоте.

В седьмом классе учитель физкультуры и военного дела, в бывший офицер-фронтовик, выдал мне малокалиберную винтовку «тозовку» и десять пачек патронов. По мысли наставника я должен был тренироваться дома, а затем выступать на соревнованиях. Конечно, сейчас подобное немыслимо. А тогда это ни у кого не вызвало протеста. Я принес оружие и патроны домой. В погожий день вышел в огород, отмерил от стены пластяного сарая двадцать пять метров, оборудовал позицию и начал стрелять по круглой бумажной мишени. Через месяц на школьных соревнованиях по стрельбе я был четвертым. «Тозовка» гостила у меня больше года, и стрелять я научился довольно метко.

Сейчас мало кто знает, что до войны у нас в стране не было физкультуры и спорта в современном понимании, и не потому, что мы безнадежно отстали от других стран. Начиная с 1930 года, в стране усиленно развивались военно-прикладные виды спорта: стрельба, прыжки с парашютом, метание гранаты, радиодело. Значок «Ворошиловского стрелка» был заветной мечтой каждого молодого человека. До войны в СССР миллионы людей были обучены стрелять, сотни тысяч совершили свой первый прыжок с парашютом, то есть прошли первоначальное обучение военному делу. Все это пригодилось на войне. Сейчас военная подготовка в школах не проводится.

Любинский район относился к числу «безводных», то есть команду по плаванию на областную спартакиаду школьников мог не выставлять, но все-таки за счет нашей школы набирал какое-то количество пловцов. У нас была старица, из которой мы не вылазили все лето. Купаться мы начинали ранней весной в ледяной воде, из которой выскакивали и стучали зубами, подставляя то одну сторону тела, то другую к загодя разведенному костру. И ни одна лихоманка нас не брала!

Не знаю, был ли в Омске в 1956 году закрытый плавательный бассейн, но мы соревновались на открытой воде в бетонном водоеме. Я плыл на спине пятьдесят метров, получил диплом за третье место. Некоторые из наших стали чемпионами, а в целом команда «безводного» района стала победителем соревнований. В 1961 году, учась в техническом училище, я участвовал во Всероссийской зимней олимпиаде школьников по восьмиборью в Ленинграде, даже был зачислен кандидатом в сборную России, но в основной состав не попал. Омск тогда был спортивной провинцией, спортзалов было очень мало, это в дальнейшем в этом городе появились борцы, велосипедисты мирового уровня.

Директор молочно-консервного завода сделал и ребятне, и взрослым умный подарок: на старице организовали лодочную станцию. Лодки можно было брать на прокат, час стоил тогдашними сталинскими деньгами один рубль, а хрущевскими – десять копеек, Я часто брал один, а чаще с друзьями, лодку час на четыре, которые мы проводили в купании и гребле наперегонки. Я последний раз был на консервзаводе в 1991 году, как раз в дни пресловутого путча. Лодочная станция была открыта, но желающих покататься не было. Видимо, все жители присосались к телевизору, и большинство из них радовалось тому, что скоро они будут свободными и богатыми.

Где-то, кажется, в 1956 году на консервзавод после окончания института приехал инженер-технолог, борец-классик, по-моему, даже чемпион России. Он так и остался на консервзаводе, когда я там был в начале 80-хгодов. Он работал главным инженером. Сразу по приезду ему удалось организовать борцовскую секцию. Матов, помещения, естественно, не было, занимались борцы на улице в яме с опилками. Мы, отыграв в футбол, смотрели за их тренировками. Запомнилось, как приезжий борец поставил своих учеников возле перекладины и заставил подтягиваться. У нас в десятом классе учился Козлов, здоровенная орясина, которого мы считали самым сильным в школе. Так вот, он не подтянулся ни разу. Это было низвержение кумира. В коридоре школы у нас стояли брусья, и я же кое-что, например, подъем разгибом мог делать. А тут парень под центнер весом висит вареной колбасой.

У меня так всегда складывалось в жизни, что все мои приятели были старше меня лет на пять. Началось это в школе. В седьмом классе я подружился с десятиклассниками Толей Луниным и Сашей Сутыриным. Саша был немцем, жил тоже в Копае, а Толя – в бараке возле завода. Это были очень хорошие и умные ребята. Много читали, к чему-то стремились. Толя Лунин стал офицером – ракетчиком. Сашу Сутырина я встретил в Беригово, Закарпатье, где он служил в разведбате.. Эти ребята уже тогда думали о своей стране, а после ХХ съезда КПСС многое об этом говорилось. Конечно, наши суждения были наивны, но главное заключалось в том, что мы думали и говорили о том, чем старшие боялись думать и говорить. Наступало другое время, которое назовут «оттепелью» те, кому Россия была всегда не по их черной и продажной душе.

Между тем, в седьмом классе я учился кое-как, через пень – колоду, на уроках томился, тупо выполнял заданное на дом и пялился на Томку Казанцеву, которая вдруг показалась мне невиданной красавицей. Да, это был уже седьмой класс, и большинство из нас вдруг обнаружили, что мы уже не дети и принадлежим к различным полюсам, между которыми порой вспыхивают искры, обжигающие сердце. Вот и я почему-то влюбился в Томку, которая, через три года встреченная мной в Омске в трамвае, показалась мне некрасивой. На мое счастье она меня возненавидела. А за что?.. Наверное, за то, что я на уроках «гипнотизировал» ее взглядом, а подойти не посмел. Свои чувства она выразила на собрании, когда меня принимали в комсомол. Встала и заявила, что я «недостоин носить высокое звание» и т.д. Что конкретно она говорила, не помню, но меня не приняли, и я так и не побывал в славных рядах молодых строителей коммунизма, хотя строил его, не щадя сил.

Вряд ли стоит описывать, что я испытывал в сексуальном плане в период своего возмужания. На эту тему написано более, чем достаточно любителями поковыряться в подсознании. Вот на днях прочитал автобиографию лорда Рассела, тот несмотря на свой аристократизм, тоже не удержался и развил какую-то сырость вокруг секса. Конечно, эти вопросы когда-то и для меня были значительными, но стоит ли о них говорить?.. Другое дело, если бы я тогда вел что-то вроде дневника, записывал, а сейчас все ушло, стерлось, отгорело. Могу сказать только одно, что в отношениях с женщиной секс для меня никогда не играл ведущей роли, духовная взаимосвязь для меня всегда была важнее, а секс всего лишь скреплял или завешал возникшее чувство. Может быть, я говорю об этом путано, однако так оно и было.

А вот перед одной девочкой Галей Казанцевой, поразительно красивой девочкой с лицом ангельской чистоты мне стыдно до сих пор. Она была хромоножкой, а тут еще заболела тифом, а когда появилась в классе, то голова у нее была повязан белым платком. По какой-то глупости я сдернул платок, и все увидели ее стриженную наголо голову. Галя тихо и страдальчески заплакала. Прошло более полувека, а я все не могу простить себе свою шалость, тем более что Галя умерла молодой.

В семидесятых годах я приехал в консервзавод, и моя двоюродная сестра Валя сказала, что умерла Нина Кулишкина, моя одноклассница. Перед смертью они с Валей встретились, конечно, случайно, и Нина спрашивала обо мне. Я приехал в Ульяновск и на глаза мне попался старый стеклянный графинчик, который Нина подарила мне в седьмом классе, и я понял, что она меня любила. А графинчик через какое-то время разбился…

ПРИМЕЧАНИЕ: Нина Кулишкина нашептала мне через полвека рассказ”Стеклянный графинчик” :

http://www.velykoross.ru/journals/all/journal_13/article_426/