Из цикла «Древо жизни».
Мы переселялись из города Буинска в деревню Маматкозино, куда был переведен учительствовать мой отец.
Через годы я измерил длину этого моста: ровно сорок два метра. Всего-то!
Но в детстве дорога кажется куда длиннее, чем сейчас.
Когда и как нас выгрузили из кузова – не помню. А две телеги груженные скарбом и семьей учителя Миндубаева Абдулбарей Шарафутдиновича запали в душу навсегда.
Учительствовать моему отцу надлежало в школе деревни Татарское Маматкозино: он должен был учить татарских детей в татарской школе русской речи. Но местом проживания своей семьи он выбрал русскоязычную деревню – тоже Маматкозино, только Старое Русское.
Ныне я прекрасно понимаю, почему мой отец принял, на первый взгляд такое странноватое решение. Человек умный: он понимал для его детей «путь в люди» лежит только через познание русской речи, русской истории, русской культуры.
Он выбрал главную дорогу, не предав забвению и причастность к национальному: в доме говорили и на татарском, и на русском.
Спасибо тебе, отец.
В Русском Маматкозине нас поселили в избу раскулаченного крестьянина. Хозяин и его семья, вероятно, куда-то были вывезены, в избе оставались только две женщины. Мама отгородила угол старым ковром – и началось наше долгое и весьма нелегкое маматкозинское житие….
Ноябрь, мелкий дождь, пасмурный день… И хоть пятилетний ребенок не расположен к долгой печали, чувствовал я, что наш приезд в Маматкозино праздника не обещает…
Однако, я ошибся. Опоздал, ожидал нас в деревне праздничный подарок – да еще какой!
Случилось вот как. Мы угадали со своим переселением в деревню на великий по тем временам праздник – Годовщину Великой Октябрьской Социалистической революции (1917 года). И по этому случаю решило правление колхоза «Красный Дол» преподнести своим крестьянам щедрый презент…
Думаю, сегодняшний читатель предвкушает торжественное заседание; награждение почетными грамотами; вручение подарков; веселье и так далее. Нет! Ничего такого не было!
А было вот что. Решили колхозные начальники с разрешения (полагаю) районного руководства зарезать колхозную телку – и наварить для своих работников мясных щей. Разбили сто сорок маматкозинских дворов на десятки – и в четырнадцати избах бабы заварили эти самые праздничные щи. Из расчета – по блюду щей на едока…
Не забывается по сию пору некая суматоха. Дело заключалось вот в чем: никто не знал, включать ли в число едоков вновь прибывшего учителя и его семью – или игнорировать оного при раздаче мясной еды, как не члена колхоза?!
Отец, помню, молчал – а мать сильно волновалась. И надо же! Колхозные руководители решили: учительских деток надо угостить заманчивыми щами! И принесли таки тех щей! Целых два горшочка.
И никогда не забыть мне ни чудного запаха из той глиняной посуды; ни жировых «звездочек» на щах (а среди них – двух рыжих тараканов)…
Ничего более вкусного с тех пор (а год был 1939) я не ел. Ей богу!
И еще одна мысль, явившаяся в голове уже в зрелые годы: до какого же состояния надо было довести крестьянский двор, чтобы мясные щи, столь естественные в конце осени, когда мужики уже начинают «подбирать скотину», стали подарочным, праздничным, «щедрым» угощением от начальства?!
Еще раз напомню: то была осень 1939 года. Великая страна под грифом «СССР» еще не воевала с Германией. Она только готовилась к этому.