* * *

Обрыв над Волгой у Симбирска.

Мерцанье чаек в вышине.

И удаль разинского риска

В седой раскатистой волне.

Течёт река путём былинным

Сквозь поколенья, сквозь века.

Омыты свистом соловьиным

Её крутые берега.

Просторно сердцу, вольно взгляду…

И вспомнишь, глядя на волну,

Про атаманову усладу,

Про шемаханскую княжну.

Их обвенчал каспийский ветер,

Их разлучил казацкий смех.

Улыбку девы в лунном следе

Таит царица русских рек.

И кто расскажет, как любилось

Им под разбойничьей луной?..

Куда колечко закатилось,

Тяжёлой сорвано рукой?..

В крутой волне замес свинцовый.

Стихия волжская слепа.

Не избежать судьбы бедовой,

Ведь это русская судьба.

Вместо аннотации: Разин и Смерть.

«…атамана терзала не пулевая рана, а душевная мука. Он видел себя возлежащим на ковровых подушках в просторном и светлом шатре, где перед ним из воздуха вдруг соткалась прекрасная златовласая дева в полупрозрачном шёлковом одеянии.

– Ты кто? – с трудом ворочая пересохшим языком, спросил Разин.

– Разве ты меня не знаешь? – улыбнулась дева. – Я получила от тебя столь богатый подарок, что не могла не явиться.

Степан Тимофеевич потянулся к красавице, схватил её за руку, и его насквозь ожгло ледяным ознобом.

– Стало быть, ты и есть моя смерть, – промолвил, окаменев лицом, атаман. – Вот ты какая…

– Беда с вами, людьми, – нахмурилась дева. – Придумали, что я костлявая старуха, да ещё и с косой. А я всего лишь открываю человеку дверь в его новую лучшую жизнь. Но для тебя ещё не настал час переступить через мой порог.

– Так что ж меня ещё ждёт? – встрепенулся Степан Тимофеевич.

Дева взмахнула рукавом шёлкового одеяния, и перед Разиным явился резной столец, на котором, дымясь, стояла золотая чаша.

– Испей, атаман, и всё тебе станет ведомо.

Степан Тимофеевич обеими руками взял чашу и жадно приник к ней пересохшими губами. Сначала питьё приятно охладило его нутро, затем стало сладковато-тёплым и приобрело вкус крови. Разин, с трудом сдержав тошноту, заглянул в чашу и зажмурился.

– Ужели ты ослаб духом, атаман? – промолвила дева. – Ты хотел знать свой последний час, так узри его!

Степан Тимофеевич с трудом разлепил очи, и его взору открылась огромная площадь, заполненная московским простонародьем, устремившим свои взгляды к большому помосту, на который всходил он сам, Разин. Сутулый и длиннорукий палач разорвал на нём рубаху и опрокинул навзничь. Сверкнуло лезвие топора, и скоро атаман был расчетвертован, а затем обезглавлен.

– Мне Гориныч такую страшную смерть не сулил! – встрепетал, опрокидываясь на ковровые подушки, Разин.

– А что же тебе насулил Гориныч? – вопросила дева.

– Великую славу, – прошептал атаман.

– Эх, Степан Тимофеевич! – воскликнула дева – смерть. – Не обманул тебя Гориныч, а уважил. С лобного места тебя узрит вся Великая Русь, и в народном мнении ты обретёшь такую великую славу, какой ни у кого не было и не будет!»

Несколько авторских слов о романе

Русская литература имеет несколько книг о Степане Разине, и все они носят отпечаток государственной идеологии. При царях великий атаман всея Руси изображался разбойником, при большевиках – классово близким пролетариату борцом за народное счастье.

Конечно, он не был ни тем, ни другим. И я попытался изобразить Разина таким, каким его назвал Пушкин в письме брату Льву: «…единственным поэтическим лицом русской истории». Поэзия бунта кровава, но иной она быть не может.

Стрелковцы — это разинцы наших дней, поэтому роман современен.

Все романы о Разине страдают существенным недостатком: в них пропущена осада Симбирска, хотя это центральное событие бунта, видимо, из необходимости описания боевых столкновений. Я воевал и, кажется, удачно.

Читать роман: http://www.velykoross.ru/books/all/article_996/

СОЮЗ РУССКИХ ПИСАТЕЛЕЙ