В маматкозинской начальной школе меня сразу «посадили» во второй класс: читал и писал я уже довольно бойко.
Учительница Вера Николаевна Кокушкина была одна на все четыре класса. Жила она прямо при школе: из классного помещения дверь вела в ее комнатенку с двумя окнами. Так строились когда-то, еще до революции 1917 года, все земские школы: при них обязательным было жилье для учителя и его семьи. Чтобы не мыкались в поисках крыши над головой.
А вот в советские времена семья учителя Миндубаева скиталась по опустевшим крестьянским избам. В Маматкозино мы перебирались с места на место восемь раз! И даже как-то прожили две недели просто под открытым небом, во дворе – «нашу» избу продали на слом и деваться было некуда…
Так вот, о сельской школе – и об ученьи вообще. Мы сидели вчетвером за длинными партами, стоящими в два ряда. Один ряд занимал второй класс, другой – четвертый.
Точно по такой же схеме располагались первый и третий классы – уже во вторую смену.
И ничего: учились. И никто не именовал Веру Николаевну «училкой»…
Своей первой учительнице я благодарен не только за те знания, что она нам преподносила. Было еще обстоятельство. При воспоминании о нем сердце переполняется запоздалой благодарностью…
Моя пожилая (так мне казалось) Вера Николаевна жила в своей комнатенке при школе одна-одинешенька. Единственный ее сыночек был на фронте. Думаю, материнская тревога и одиночество сильно ее мучили.
И вот однажды, отпуская своих учеников по домам, произнесла она фразу:
– А ты, Миндубаев, останешься сегодня после уроков.
Оставаться после уроков было тогда наказанием: за нерешенные задачки, за невыученные стихи… Но меня-то за что? В тетрадках одни пятерки, на уроках сижу тихо, никого не задираю.
Ошибся я в своих предположениях, сильно ошибся. Другой мотив заставил учительницу задержать меня в школе.
Вера Николаевна усадила меня за стол, подошла к печке «голландке». Сняла с плиты горшочек, откинула крышку.
И таким аппетитным духом пахнуло на меня!
Тушеная с салом картошка – вот чем угостила меня моя учительница. И пока я заглатывал свое негаданное счастье, все стояла Вера Николаевна возле меня, смотрела – и вдруг на глаза ее навернулись слезы:
– Может и моего Коленьку кто-нибудь накормит, может быть…
И так оставляла меня моя учительница после уроков не один раз.
В начальной школе был введен тогда новый предмет: военное дело. Классы стали «ротами» – и я, как один из лучших учеников, естественно, был назначен «командиром роты». В мои обязанности, между прочим, входило докладывать учительнице, кто и как вел себя на переменах. Что я и делал – не без мальчишеской горделивости. Но когда мои одноклассники обозвали меня ябедой и пообещали побить – мои «рапорты» как-то сами собой исчезли.
А учительница сделала вид, что ничего и не произошло. Чем и завершились наши военные курсы.
Некая польза от обучения ротному делу все же была. Так, например, я с интересом освоил такую премудрость, как поворот на лыжах «не оставляя следов». По душе пришлись и способы маскировки (а летом при лазании по огородам даже пригодились).
В частности: неподалеку от школы колхоз сеял коноплю. Выдерганную с корнями при уборке, ее вязали в снопы и ставили из тех снопов копешки. Я как мышь, незаметно пробирался внутрь копны – и начинал шелушить коноплю. Как уютно, как комфортно было сидеть внутри этих копешек, теребя коноплиные махрушки, добывая из них семя! И как вкусно было это конопляное зерно – особенно после поджарки его на сковороде!
Конопли тогда вокруг было полно – а наркоманами и не пахло! До сих пор не могу понять: почему так? Сейчас коноплю и мак повсеместно истребили – а наркоманов все больше и больше…
Однако, вернусь к предмету «военное дело». Я должен быть благодарен этой науке, ибо кроме всего прочего, затевались на этих уроках и «лыжные походы». Школьных лыж не было – их мастерил деревенский столяр. И на этих самоделках мы отмеряли безлюдные километры заснеженных полей, где из-под каждой кучки заснеженной соломы выскакивали зайцы. Очень много развелось длинноухих за время войны – охотиться на них просто некому было…
И еще – невесть откуда навалились тогда на людей вши. Их было тьма – в волосах, в одежде, в рваных ватных одеялах. И в мешковине, которой я закутывал ноги, чтобы не замерзнуть на щелястом полу деревенской избы в лютые морозы военного лихолетья.
