Мы продолжаем публиковать серию материалов ульяновского ученого – исследователя Волги Евгения Бурдина, посвященных затопленному ныне селу Головкино. Напомним, что в первом материале читателям предлагалось ознакомиться с личностью Александра Наумова, владевшего селом, а также с устройством хозяйства и усадьбы дворянина. Теперь очередь дошла и до главной достопримечательности Головкино – Вознесенской церкви, а также до описаний природы уникальных заливных волжских лугов, охоты и рыбалки в районе затопленного села.

Вознесенская церковь

7. Храм в с. Головкино, 1953 г.

В своих мемуарах А.Н. Наумов часто упоминал сельский храм, находившийся недалеко от усадьбы. Так, он писал: «Будучи верующим, отец любил церковную службу и долгое время исполнял в Головкинской церкви должность церковного старосты … при нем совершен был основательный ремонт церкви, представлявшей собой, до известной степени, исторический, а главное художественный интерес, ибо церковь была выстроена в 1786 году известным Екатерининским временщиком Григорием Орловым по рисункам знаменитого архитектора Растрелли в стиле итальянского ренессанса с удивительно красивыми очертаниями ее внешнего фасада и редкой гармоничностью ее внутренней отделки».

В рассказе о болезни и смерти матери, скончавшейся 11 января 1917 г., автор несколько слов посвятил и местному священнику: «При кончине был наш батюшка о. Александр Рождественский, прекрасный человек и иерей, прочитавший отходную молитву. Ее похоронили в склепе рядом с отцом» (в церковной ограде – Е.А. Б.). Уже находясь в эмиграции, А.Н. Наумов мечтал перед смертью еще раз поклониться праху родителей…

Эпидемия холеры 1890 г. или Головкинский детектив

В мемуарах А.Н. Наумова немало места отводится событиям, происходившим в Головкино и прилегавшей к нему местности. Пожалуй, самым значительным и полным является описание трагических событий, связанных с холерной эпидемией 1890 г.

Начавшаяся в Астраханской губернии, эпидемия быстро распространилась до Среднего Поволжья, и в Головкино мимо усадьбы и церкви ежедневно проносили на отдельное кладбище по десять и более гробов.

Александр Николаевич вспоминал: «Настроение всего поволжского населения – в частности и нашего Головкинского, сначала паническое, вскоре превратилось в злобно-подозрительное. Стали ходить всевозможные слухи об отраве простого люда «господами» и «попами», по наущению которых… действует якобы весь врачебный и санитарный персонал. …То там, то сям убивались доктора, фельдшера. В Головкино было также тревожно. Слухи ползли недобрые. Холера продолжала немилосердно свирепствовать, и на селе виднелось много домов с забитыми ставнями. Мор шел сплошной… Говорили о господском дворе, где останавливались врачи, начался со стороны насторожившегося населения устанавливаться присмотр за ним днем и особенно по ночам…».

Итак, в июне к берегу Головкинского Борка (17 верст от села) волжское течение прибило труп неизвестного человека. По приказу станового пристава из Старой Майны к нему были приставлены два рыбака. В самом селе об этом случае почти никто не знал. Становой прибыл в Головкино в полдень, остановился на постоялом дворе (взъезжей), распорядившись вызвать двух рыбаков-охранников. Предупреждения о том, что время стоит недоброе, и вызывать чужих людей «на ночь глядя» опасно и т.д., не подействовали. Теперь дам слово Александру Николаевичу: «И вот, почти около полуночи из-под горного спуска, с луговой стороны, появляются на церковной площади с. Головкина две таинственные фигуры, которые натыкаются на ночного караульщика, приставленного населением исключительно в виду «неблагополучного» времени и слухов о возможных лихих людях, распускающих среди народа страшную заразу».

Сторож объяснил рыбакам, как найти станового. И все же появление чужих людей в ночное время показалось ему странным, и он решил проследить за ними. А рыбаки, чтобы не сбиться, стали стучаться в избы, спрашивая, как найти постоялый двор? Пока они дошли до переулка, за ними образовалась многочисленная толпа крестьян, встревоженных появлением в неурочный час чужаков. А.Н. Наумов писал: «Народился сам собой слух: пришли-де лихие люди по наущению «господ» и «начальства» «пущать» заразу… молва эта всех Головкинских обитателей в миг обуяла… Бросились к церкви, забили в набат, и не успел заглохнуть последний удар колокола, как на обрыве села, как раз против которого находился поворот в злосчастный переулок, оказались бездыханные, растерзанные озверелой толпой, два трупа несчастных рыбаков, явившихся жертвенной данью жестокому холерному безвременью и дикому невежеству крестьянских масс».

Однако вскоре у толпы появились сомнения: а виновны ли убитые? Решили идти к становому, чтобы узнать правду «из первых рук».

Владелец постоялого двора, местный богатый крестьянин Сергей Акутенков, мужик хитрый и ловкий, сообразил, что дело плохо, и спрятал станового на сеновале. Толпа ворвалась в дом и во двор, стала искать пристава, которого чуть не проткнули вилами, yо он сумел чудом незаметно выбраться из сеновала и задворками пробрался в поле, откуда побежал в близлежащую усадьбу дяди А.Н. Наумова М.М. Наумова, который дал ему лошадей до Старой Майны.

Далее события развивались еще более стремительно: «Первое, что он сделал (пристав – Е.А. Б.)… послал шифрованную срочную депешу в Самару губернатору о «вспыхнувшем в селе Головкино холерном бунте с человеческими жертвами». Исправлял должность губернатора в то время А.П. Рогович, впоследствии член Государственного Совета и Товарищ Обер-Прокурора Святейшего Синода, который немедленно приехал в Головкино во главе целой сотни казаков. Рогович был жестокий человек и правитель. Ни с кем не говоря, и слушая только местного станового, фактического виновника всего происшедшего, он ему же поручает произвести срочное по делу дознание. Становой, сам решительно ничего не зная, будучи в ту памятную ночь полупьян и «до смерти» перепуган, заносил в дознание главным образом все со слов хозяина взъезжей – пройдохи Акутенкова.

Здесь я должен пояснить одно для этого дела важное… обстоятельство: надо иметь в виду, что самое село Головкино церковью и смежной с нашей («Николаевской») усадьбой делилось поровну на два т.н. «конца» – один, ведущий по дороге к с. Старой Майне и расположенный вдоль озера «Яик», назывался также «Яицким», другой, в противоположном направлении по дороге к Симбирску вдоль реки «Уреня», именовался «Уренем», или «Уренским». Взъезжая изба, куда направлялись вызванные становым рыбаки с Борка, расположена была в Уренском конце села. Следовательно, те люди, которые разбужены были опросами приходивших ночью рыбаков и которые, прямо или косвенно, были виновниками случившегося зверского самосуда, – все они принадлежали к обитателям того же «Уреня», где проживал и сам Акутенков, числясь с ним в соседстве или по местному наречию «в шабрах». Несмотря на набат, вряд ли кто мог сбежаться с Яицкого конца… И вот Акутенков, которому становой поручил составить список «зачинщиков бунта», будучи мужиком «себе на уме», и зная, может быть, действительных виновников произведенного самосуда и нападения на его избу, но не желая выдавать своих «шабров» – соседей, взял и записал кого попало, а больше своих недругов из числа Головкинских крестьян, проживавших на совершенно противоположной стороне села. Дознание быстро было становым закончено, списки представлены, и Губернатор на другой же день приказал привести в исполнение свое распоряжение. В результате до 100 человек с «Яицкого конца» неповинных крестьян были подвергнуты на площади публичной порке».

Постепенно оправившись от этого трагического происшествия, помещики Наумовы с помощью крестьян сумели установить правду. В результате становой был уволен от должности и предан суду, хозяин постоялого двора покинул родное село, а по поводу убийства рыбаков возбудили судебное дело.

Природа и охота

Что касается воспоминаний А.Н. Наумова об окружающем Головкинское имение природном ландшафте и охоте, то оно настолько колоритно и эмоционально, особенно при описании волжской поймы и охоты, что я счел возможным привести их без комментариев, лишь с некоторыми сокращениями: «Упоминая о своей страсти ко всему тому, что именуется Божьим миром, и имея особое тяготение к природе, нетронутой человеческой рукой, к ее девственным чарам, я не могу не подчеркнуть, что в этом отношении и наше Головкино представляло собой в действительности непочатый край целины, природной «девственности».

6

Ходишь, бывало там весной по мягкой, свежей, кудрявой мураве, среди кустарниковых зарослей, и видишь почти рядом с собой то парных лебедей, то серых с виду совсем домашних диких гусей.

Начну с весны. – Хотя у нас не было глухариных и тетеревиных токов, но зато, что такое представляла собою весною вся волжская пойма, кишмя кишевшая пернатыми, слетавшимися со всех концов вселенной!? Пусть мои дети вспомнят как я их, маленьких водил по незаливаемым низинам заповедного места т.н. «Подстепного» – традиционного вешнего этапа перелетных птиц, где они оседали, любили, размножались. Во время волжского разлива Подстепное представляло собой место исключительное для удобства оседания на нем всяческой перелетной птицы – уток, гусей, лебедей и всевозможных пород куликов. Далеко расположенное от населенного места (в трех верстах от Головкина), оно изобиловало ольховыми зарослями и удобными, травянистыми, кочковатыми луговинами. В Подстепном изстари веков запрещалось весной охотиться – с прадедовских времен это было освященное, заповедное место. Ходишь, бывало там весной по мягкой, свежей, кудрявой мураве, среди кустарниковых зарослей, и видишь почти рядом с собой то парных лебедей, то серых с виду совсем домашних диких гусей.

И сколько всего прочего прилетного пернатого мира скапливалось в вешнее время на этом благодатном заповедном местечке, где птица, видимо не считалась с человеком как своим врагом-хищником и не опасалась его: не сказки это, милые мои читатели, а истинная быль, – головкинская правда! О наших нетронутых «целинах», блюденых, заповедных и сказочных летних охотах на водяную дичь, лучше бывало и не рассказывать – настолько наша охотничья обстановка казалась невероятною! После Петрова дня начинались по беспредельным займищным лугам знаменитые головкинские охоты, на которые обычно любил приезжать дорогой мой тесть Константин Капитонович, человек моего уклада мыслей и одинакового пристрастия к Божьему вольному миру. Сколько дней с раннего утра и до поздней ночи, мы с ним проводили в дебрях наших девственных займищных лугов. Любили мы с ним забираться в самую непроходимую луговую глушь и стоять за прикрытием талового кустарника или густого, выше роста человеческого, камыша перед озерными прогалинами, предварительно послав собак искать среди кочек и осоки припрятавшуюся водяную дичь. Стоишь, бывало, и выжидаешь, не без сердечного трепета, весь насторожившись зрением и слухом.

Сергей Тимофеевич Аксаков в свое время проживал подолгу в Головкине, прежде чем составить и написать свой классический труд «Записки ружейного охотника», где им описаны все сорта водяной дичи, встречавшейся в наших займищных местах. Мы часто с Константином Капитоновичем или с Алешей Наумовым заезжали в наш любимый приволжский «Борок», где купались, вкушали стерляжью уху, и где нередко я устраивал особое охотничье блюдо – «сальмэ» из дичи, в которой нехватки в наших ягдташах не бывало.

Отдохнешь потом, бывало, на волжском бережку, на чистой, рассыпчатой песочной перине, налюбуешься на родную даль с проходящими пароходами и плавно скользящими белянами или плотами; встанешь, вздохнешь полной грудью на вольном воздухе волжского простора, и отправишься вновь по камышам и берегам займищных нетронутых озер, не столько ради дичи, сколь во имя ощущения непосредственной близости к любимой мною луговой обстановке.

С наступлением осени, появлялись вечерние перелеты с волжской займы на яровые поля бесчисленных верениц утья и гусей. Невероятное зрелище в это время представляли собой т.н. «середыши», т.е. волжские дальние острова, озера которых сплошь чернели от масс скапливавшихся на них диких гусей, перед их отлетом в теплые края. Поздней осенью птицы исчезали, разве кое-где взлетывал на опушках, среди опавшего осинника, благородный, серый, долгоносый вальдшнеп. Но зато в головкинских местах начиналась иная, идеальная по своей обстановке и добычливости, охота с гончими, сначала по черностопу, а затем и по пороше. Облавы в Головкине устраивались мною ежегодно в течение всей поздней осени и до больших снегов. Я уже не стану говорить о разнообразных видах богатейшей рыбной ловли в головкинских водах.

Малинов лес находился за чертой лугового пространства, заливаемого вешней полой водой. В нем было около 400 десятин. Летом места эти представляли собой, по охотничьему выражению, «крепь», где любил укрываться лесной зверь, и в непролазной глуши которой из года в год размножались и держались волчьи и лисьи выводки. В тех же местах встречалось также немало лосей. Малинов лес, также, как и весеннее «Подстепное», о котором я упоминал ранее, был местом изстари блюденым, «заповедным»…

1

Кто на Волге родился и на ней – на великой реке – всю жизнь проживал, – тот близко знает ее нрав, и должен во все времена года, при встрече с волжской стихией, ожидать риска. Буря могла застать в широкое вешнее половодье. Ранней весной или поздней осенью мог настигнуть ледоход. Зимой случались на той же «Матушке-Волге» вероломные «полыньи», снегом запорошенные, или предательские «теплые» воды у берегов… А летние мели, осенние туманы, или весной еле приметные на глаз подводные карши?! Со всем этим приходилось считаться, умеючи бороться и… все же продолжать крепко любить родную свою, великую реку!».

Рыбалка

Говоря о своих увлечениях, А.Н. Наумов отмечал, что в Головкино он больше всего внимания уделял верховой езде, рыбной ловле (для которой в имении были исключительно благоприятные условия), а с 16 лет ружейной охоте. Автор писал: «Коснусь лишь ловли на удочку, главным образом, по р. Уреню, впадавшей в Воложку-Княгиньку. Перед самым домом находилась купальня, крытая холстом и поставленная на двух выдолбленных лодкообразных колодах. Как внутри самой купальни, так и около нее, рыбная ловля представляла собой интересную и увлекательную забаву: окунь, ерш, язь, сорожняк, плотва, густера, иногда лини и щурята – все это шло на удочку, временами в таком изобилии, что не успевали бывало закидывать леску; нередко попадались крупные экземпляры для вящего восторга удильщика. Помню, как на каникулах я целый месяц прослужил на Волге у одного из рыбаков в качестве наемного «весельщика», день и ночь, почти без перерыва, сидя на рыбацкой лодке, дивя вместе с рыбаками в шалашах и питаясь вместе с ними из одного котла ухой да кашицей. Вытренировал я себя тогда по части гребли основательно и близко освоился с рыбацким волжским бытом и ремеслом».

Таким образом, мемуары А.Н. Наумова служат не только ценнейшим источником личного происхождения по истории села Головкино и его окрестностей конца XIX – начала XX вв., но и представляют большую ценность как практическое руководство для современных региональных хозяйственных руководителей, стремящихся успешно развивать свои предприятия за счет рационализации, интенсификации и всестороннего учета природных ресурсов.

Евгений Бурдин