«У войны не женское лицо?» – впервые я увидел вопросительный знак в конце этой крылатой фразы в середине 80-х, когда закипали страсти демократии и пресса ошеломляла пьяную от перестройки публику просто убийственными для советского сознания сенсациями. Потрошили память пионерского героя Павлика Морозова, авторы с большими звездами на погонах сомневались в подлинности и трезвости подвига Александра Матросова, писали неприличные вещи о Зое Космодемьянской и её семье. В Москве на одном из митингов я видел сегодняшний российский триколор в компании с портретами Власова.
Кто-то принес в редакцию потрепанную белорусскую газету с иллюстрированной статьей «У войны не женское лицо?» и надо было решать перепечатывать материал или выбросить в корзину? Для тиража статья была золотой, для восприятия – садистской, для советской морали – убийственной. Такого не может быть, потому что такого не может быть никогда: комсомолка, отличница, фронтовичка, примерная мать, общественница вдруг оказалась палачом.
Звали её Антониной Макаровной Макаровой-Гинзбург. Вчерашняя школьница пошла на фронт добровольцем. Курсы пулеметчиков, затем короткие санитарные курсы и – на оборону столицы. Окружение, тщетные попытки выбраться к своим. В селе Локоть выбралась к полицаям. Сначала ее пустили по кругу, а потом дали стакан самогону, а после посадили за пулемет….
Далее в статье подробно описывались трудовые будни палача в юбке. Вот некоторые фрагменты из протокола допроса: «”Я не знала тех, кого расстреливаю. Они меня не знали. Поэтому стыдно мне перед ними не было. Бывало, выстрелишь, подойдешь ближе, а кое-кто еще дергается. Тогда снова стреляла в голову, чтобы человек не мучился.»
И так – 1500 человек – партизан, малышей женщин, стариков.
…”Все приговоренные к смерти были для меня одинаковые. Менялось только их количество. Обычно мне приказывали расстрелять группу из 27 человек – столько партизан вмещала в себя камера. Я расстреливала примерно в 500 метрах от тюрьмы у какой-то ямы. Арестованных ставили цепочкой лицом к яме. На место расстрела кто-то из мужчин выкатывал мой пулемет. По команде начальства я становилась на колени и стреляла по людям до тех пор, пока замертво не падали все…”
В нашей газете всех этих ужасов было опубликовано в десятки раз больше. Тридцать лет прошло, но до сих пор не могу сформулировать четко назначение этой публикации. Наверное, это было бы легко сделать, если понять причину, по которой девушка – будущая мать стала олицетворением смерти.
Нет ответа и сейчас, после внимательного просмотра всех 10 серий фильма «Палач» на первом канале. Более того, эти ежедневные лошадиные дозы информационного негатива, которые вливает в нас Донбасс, Париж, Ближний Восток, Казань – брошенными в подъездах детьми, Малахов – постоянными воплями беременных малолеток, обращения к людям добрым скинуться на лечение малюток, акции типа «Помоги собраться в школу» и прочее садо-домогательство вызывают в сознании клонирование этих «не женских лиц» причем уже не с вопросительным, а с восклицательным знаком. Например: «У беды не женское лицо!», «У суда не женское лицо!», «У тюрьмы…!», У армии…!», «У Госдумы…!», «У коррупции…!» , «У мэрии…!»
Эти ощущения проживания в атмосфере равнодушия, жестокости сегодняшнего дня конечно же не сравнимы с ужасами войны, которые пришлось пережить Тоньке-пулеметчице. Но так же, как и на войне, негатив вытравляет из поведенческой культуры человека все добрые чувства. Остаются и развиваются самые необходимые для физического выживания – для многих – и процветания – для избранных, а они отнюдь не из списка христианских заповедей. Самое страшное, что человек всегда находит благородное оправдание своим античеловечным действиям. Чапаевская Анка-пулеметчица, косившая из «Максима» шеренги каппелевцев – герой, она убивала сознательно, борясь за свой классовый интерес. Украинская летчица, Надежда Савченко, она ведь тоже считает себя героем, потому что воюет за свою страну. А вот Тонька-пулеметчица – не герой. Даже для фашистов она – палач, чернорабочий фабрики смерти. Но и у этого создания есть, оказывается, самозащита, на современном языке она выражается очень буднично: такая работа. И Тонька, это омерзительное существо, в контексте сегодняшнего дня могла бы спросить нас: а чем я хуже добровольцев в окопах Донбасса, наемников?
Нет морали на фоне пулеметов. “Опозорили меня на старости лет, – жаловалась Антонина Макарова по вечерам, сидя в камере, своим тюремщицам. – Теперь после приговора придется из Лепеля уезжать, иначе каждый дурак станет в меня пальцем тыкать. Я думаю, что мне года три условно дадут. За что больше-то? Потом надо как-то заново жизнь устраивать. А сколько у вас в СИЗО зарплата, девчонки? Может, мне к вам устроиться – работа-то знакомая…”
Знакомые ведь нотки оправдания? Если Сердюкова, например, с Васильевой вспомнить. Да и у нас в Ульяновске таких героев хватает. Сколько их не с женским лицом, а в масках зайчиков.