Из цикла «История как факт».
Иван Максимович Кузнецов прибыл на ульяновскую землю (надо полагать) по причине ее скудного плодородия: ну, никак не рожала она региональных лидеров, достойных доверия ЦК КПСС и его Политбюро! Вот и прислали из Москвы бывшего инструктора ЦК (а, может, и замзава) в Ульяновск, под начало “крепкого” А. Скочилова – вторым секретарем обкома КПСС. Чтоб, так сказать, поднатаскался на региональном уровне; поучился как надо руководить областью…
Тайны кремлевские мало кому ведомы. – Лично мне версия о том, что И. Кузнецова прислали в Ульяновск “поучиться” у А. Скочилова представляется неубедительной. Скорее всего, цековские кадровики, наслышанные о чудачествах А.А. Скочилова, подослали “своего” человека на замену ему. Это соображение подтверждается косвенно еще и тем, что Анатолий Андрианович явно без симпатий относился к своему “второму” – и при любом удобном случае прилюдно шугал и шпынял.
Но вот Анатолий Скочилов, искупавшись “сгоряча” в речке Терешке во время одного из своих вояжей “в глубинку”, сильно простудился. Воспаление легких трансформировалось в еще более тяжкое заболевание – и все… Умер Анатолий Андрианович в “кремлевке”; хоронить его привезли в Ульяновск.
Обком КПСС – а значит, и всю Ульяновскую область, возглавил Иван Максимович Кузнецов.
Отвлекусь. В годы правления КПСС в разных местах и на разных “уровнях” в ходу было выражение: “наш человек”. Такая формула означала: данный товарищ – даже вне зависимости от его личных и профессиональных качеств – именно тот человек, на которого можно положиться во всех случаях партийной или иной общественно-политической жизни. То есть: свято чтит партийную дисциплину и иерархию; ведет себя в различных ситуациях согласно неписанному партноменклатурному этикету; готов всегда исполнить любое вышестоящее партийное решение. Короче: свой в доску парень. Таких берегли, на таких опирались, таких выдвигали.
Иван Максимович Кузнецов был как раз “тот”. Принципом “партийного братства” он руководствовался всегда. За годы его правления, насколько мне помнится, не было в области ни одного “партразноса”; ни одного громкого “дела”. Кузнецов был в меру либерален; в меру честолюбив. То есть: почти идеально вписывался в “позднюю эпоху Л.И. Брежнева”, когда большинство дел в стране вершилось как бы по инерции…
Вот и Иван Максимович: сильно делами себя не утруждал, многое препоручая своим подчиненным. Те, конечно, рады были такому “доверию” шефа – что, думаю, не мешало им при случае на И. Кузнецова “накапать” в московских инстанциях…
А повод для того Иван Максимович давал – да еще какой! “Неравнодушие к рюмке” – так можно выразится – было у «товарища Первого» вполне очевидным. С утра до обеда еще можно было видеть Кузнецова в рабочем кабинете. Но потом… то убыл “на сев”; то “на уборку”; то “знакомится с летним содержанием скота”. Или просто: “в районе”. А это означало: исчез, как вьетнамский партизан в джунглях…
Известно: любой на Руси и сам выпить любит (в том числе и я); и к выпивохам благоволит. Особенно к таким, которые, “приняв на грудь” не звереют – а как бы мягчают душой.
Областной лидер Кузнецов был из последних. Что и сыграло с ним, в конце концов, злую шутку. Ибо – подавая и услуживая, обкомовская челядь не упускала случая на фоне пьющего и мягковатого начальника себя утвердить, свою значимость возвысить…
Особенно выделялся один из секретарей; он очень был близок к Скочилову и, конечно же, рассчитывал после его кончины занять кресло ПЕРВОГО…
А тут Кузнецова подсунули. Был повод подсиживать и подгаживать, был…
Тут надо отметить, что вся страна в то время жила как-то беспечно-бездумно. Генсек Л. Брежнев дряхлел; власть утекала в руки тоже немолодого окружения.
Всеохватной и вездесущей была сладость безумного бытия.Руководством к действию звучала струна Булата Окуджавы: “Давайте жить во всем друг другу потакая…” Уже тогда незыблемым был порядок, при котором закон кумовства возвели в принцип всеобщего существования. Гремела медь оркестров, сверкало золото орденов, ломились столы от еды и питья – и никто не брал в голову: откуда ? Все как бы уверовали в то, что социалистический способ хозяйствования уже тем сверхэффективен, что является именно социалистическим. И не господь Бог даровал благодать в виде метровых черноземов, немерянных лесов, неисчислимых рек, нефтяных морей, запрятанных в глуби земли – а именно они, люди, осененные неким политическим всемогуществом, сотворили благополучие, которому не будет конца!. И уносила всех в вихре эта позолоченная карусель с прогнивающими под ней опорами… И редко кто задумывался – куда несемся? Куда?
Пили под одеялом, любили в лопухах, и тащили – с баз, из магазинов через задние двери, из колхозов и совхозов – все, что могли: исландские дубленки, югославские унитазы, польские презервативы, французские духи, астраханскую икру и туркменский каракуль. Торопились – словно предчувствовали грядущую разруху…
…Директор совхоза, Н.В. о визите нового секретаря рассказывал мне так
– “Позвонил завотделом, свой парень: “Шеф отправился в ваши края, к тебе может заглянуть. Держи ухо востро”. Ну, думаю, пропал. Смотрю – катит. Встретил у машины, стараюсь дышать в сторону…
Поездили по полям, дело к вечеру. А я своего завхоза уже загодя к озеру отослал – уху сварганить. Подкатываюсь: как, мол, насчет чайку?
– Ну, чашечку разве?
На бережке, на приволье, расположились. Ну, как на сухую ужин начинать? Я на помощника пялюсь, он мне подморгнул… Ставят коньячок, разливают. Поднимет рюмку или нет? Поднял… Слава богу! А я в конторе трех девиц на должностях держу…
– Частенько потом к нам шнеф заглядывал…
Да я и сам хорошо знал повадочки “первого”. Не раз глухой ночью звонил телефон и всей области известный голос спрашивал совершенно трезво:
– Не спишь? Все доносы на меня строчишь? Спускайся, сейчас тебя брать будем…
Ехали на пустую обкомовскую дачу, где пряталась вся охрана, пили водку тонкими стаканами… У меня после двух приемов все плыло перед глазами – а шеф лишь краснел и приказывал:
– Этого до квартиры довести. Он еще донос не дописал… Какие доносы! Я их сроду не писал и писать не собираюсь.
– Да и так все знали…
Какие грешки могли, скажем, числиться за невинным и почитаемым со времен Надежды Константиновны и Владимира Ильича обществом “Знание”, несущим народу свет науки? Разве одно только сострадание могли вызвать его благородные и бескорыстные рыцари, лектора- энтузиасты, в осеннюю хмарь и зимние морозы доставляющие образованность в волчьи и медвежьи углы, в какую-нибудь деревню Пролей-каша, знаменитую лишь тем, что именно отсюда, в разгар революции, прислал клятву верности Ильичу четырнадцатилетний секретарь комбеда… ну, назову его… Степка Шилин. И получил Степан в те далекие годы благословление вождя, и прожил всю жизнь с почестями?
Но и благородные физиономии научных рыцарей рассматривались тотально, в лупу. Ибо за бутылку коньяка, а то и за иную, более никчемную мзду ставили им в местных сельсоветах на путевках бесчисленное множество печатей и штампов. А каждый штампик – это командировочные, суточные и плюс пятнадцать “рэ” за шибко научную лекцию, о происхождении, скажем, земли, частной собственности и государства …
За такие штучки,помню. был снят с работы и исключен из славных рядов КПСС начальник “Знания”, заслуженный деятель науки, почитаемый всей областью, один из основателей и руководителей прогремевшего по стране “Университета юных ленинцев”…
“Всему на свете есть конец – тоске, любви, страданиям” – поется в одной песенке. Не за горами был и конец карьеры Ивана Максимовича Кузнецова на посту первого секретаря Ульяновского обкома КПСС…