Зима 1937 года для многих ульяновцев оказалась тягостной и даже мучительной, для некоторых – страшной. Но они жили надеждами на лучшее. К сожалению, следующий – 1938-й -принес им те же печали.
«Как с дровами?»
В августе-сентябре 1936 года по Ульяновску поползли тревожные слухи: «Опять с дровами проблема. Не везут ни черта! Что делать?». Этот вопрос был на устах даже у самых беспечных жителей города. Перспектива коротать дни и ночи в холодном жилище пугала едва ли не всех. Жаждущие приобрести дровишки двигались по улицам двумя разновеликими потоками.
Относительно обеспеченные (кладовщики, продавцы, высокооплачиваемые рабочие, служащие) небольшими группами направлялись на рынок. Но удача ждала там немногих. Газета «Пролетарский путь» – печатный орган Ульяновского горкома ВКП(б) – очень просто объяснила причины возвращения большинства с пустыми руками.
«Базар переполнен спекулянтами. За воз сучьев требуют баснословную сумму». Более внушительный поток держал курс на здание с вывеской «Городской топливный комитет». Та же газета пояснила причины наплыва: «Сотни людей идут туда с одним вопросом:
– Как с дровами?
Директор гортопа тов.Логинов и его заместитель тов.Перухин сидят со скучными лицами и разъясняют:
– Дрова-то есть. 27 тысяч кубометров у нас уже заготовлено. И спиленные деревья лежат в лесосеках в 10-16 километрах от железной дороги. Но, чтобы вывезти эти дрова к железнодорожной ветке, надо иметь 200-250 лошадей, а у нас их там только 40. Платим мы за работу возчикам-колхозникам хорошо – по 20-25 рублей в день.
– Так почему же они не идут к вам на работу?
– Лошадей нечем кормить. Контора заготзерна не выделяет им фуража. А у нас нет никаких кормов.
– Что же вы предприняли, чтобы сена подвезти?
– Писали во все места, но толку нет.
В общем, трудящиеся Ульяновска, уплатившие гортопу еще в начале 1936 года 400 тысяч рублей авансом, дров до сих пор не получили».
Как и следовало ожидать, зимой в городе разразился топливный кризис. 18 января 1937 года «Пролетарский путь» опубликовал большую статью под заголовком «Школы без дров». В ней констатировался более чем тревожный факт.
«Пятый день нет занятий в начальной школе №6. Еще 13 января ее учителя заявили детям, что завтра, послезавтра и т.д. уроков не будет. Накануне прекращения занятий очутились средняя школа имени Карла Маркса, неполная средняя школа №8 и другие. Здесь учителя и ученики ходят в пальто и шапках. Уже несколько дней школа почти не отапливается. Нет дров!».
Тысячи ульяновцев мечтали о блаженном часе, когда они смогут отогреться в бане. Но не тут-то было. Пенсионер Петров проинформировал редакцию «Пролетарского пути» о том, что из четырех городских бань работают только две, да и то с большими перебоями: «Нет дров, а потому в парных – холод». По той же причине утратил свою популярность в 1937 году ульяновский театр. Журналист Полтавцев с грустью заключил на сей счет: «Холод в театральном зале, на сцене, в уборных артистов не мог не сказаться и на качественной стороне постановок, и на отношении зрителя к спектаклям».
Тяжкий крест несли ульяновцы, не сумевшие запасти дров для отопления своего жилья. О мучениях некоторых из них рассказал «Пролетарский путь». Грустные то были истории. Врач Кулькова описала, например, страдания своего коллеги: «Доктору Быстрицкому после долгих хождений по разным инстанциям все же предоставили квартиру. Всю зиму его семья мерзла. Не было ни одного дня, чтобы кто-нибудь не болел. Температура выше пяти градусов не повышалась». Еще более печальным оказалось повествование Скамрова, инструктора горсовета: «Комната, в которой я живу, зимой похожа на ледник. Правда, мы с женой еще могли как-нибудь прожить в ней, но в феврале у нас родился ребенок. Не прошло и трех дней, как он заболел. И до сих пор я никак не могу восстановить его здоровье».
Усугубляли положение несчастных мерзнувших ульяновцев еще два обстоятельства. Во-первых, уже в течение многих лет население существовало в условиях острейшего дефицита керосина. За ним приходилось часами (и нередко ночами) на морозе стоять в бесконечных очередях. Без керосина не шумели примусы, на которых готовили пищу и кипятили чай. И каково без них обходиться? Тем более что городская ТЭЦ обеспечивала только 35 процентов потребностей ульяновцев. Во-вторых, с наступлением зимних холодов из магазинов, как назло, исчезали до весны пальто, шапки, свитера. Все это удручало многих жителей, доводило до депрессии.
Расстреливали в полночь
Части наших земляков те зимние месяцы запечатлелись как время торжества зловещих холодных политических вихрей.
«Ежовщина» была в самом разгаре. Ульяновцы – от пионеров до пенсионеров – яростно выявляли и клеймили бесчисленных врагов народа (троцкистов, зиновьевцев, контрреволюционеров всех мастей, шпионов, диверсантов, вредителей). Они требовали на многочисленных митингах и собраниях немедленного уничтожения их как «взбесившихся собак» и «грязных шакалов».
В считанные дни ульяновские тюрьмы заполнились до отказа «фашистскими наймитами», «предателями социалистической родины», «японо-германо-польскими агентами». Заработал пыточный конвейер. Смертные приговоры исполнялись неукоснительно.
О том, как «пускали в расход» контрреволюционную сволочь зимой 1937 года, рассказал в своих воспоминаниях бывший сотрудник Ульяновского городского отдела НКВД: «Выезжать на места расстрелов приходилось бригадами чуть ли не каждый день. Прибывали мы туда с личной охраной – мало ли что могло прийти в голову смертникам, терять-то им нечего. Сначала смотрели, какую яму вырыли, хватит ли на всех. В один заход иногда по 80 человек расстреливали. Начальство требовало, чтобы сверху насыпали большой слой земли, а то были случаи – закопают кое-как, руки-ноги и торчат.
Приговоры приводили в исполнение даже в самые сильные холода, когда земля промерзала на большую глубину. Рабочей силы было с избытком – могилы рыли сами заключенные. Держались подрасстрельные обычно крепко, редко кто заплачет.
Привезут группу «врагов народа» на место расстрела, прокурор им приговор прочитает. Потом кто-нибудь из особого отдела НКВД, который ведал учетом приговоренных, прикажет смертникам раздеться до исподнего. Прощупают пояса, подкладки, нет ли чего драгоценного. Одежду – ту, что получше, – забирали себе, шмотье всякое бросали в яму – не барахольничали. Тогда в моде были кожаные куртки и штаны – за ними гонялись. К яме выводили по трое.
В первое время было обыкновение расстреливать полный рост, а потом пошла мода на колени ставить. Расстрелы начинались ровно в полночь. Приговоры приводили в исполнение специально назначенные команды по пятьдесять человек. Их тщательно отбирали, чтобы какой-нибудь болтун не затесался».
Таким образом, расправа над врагами народа вершилась с ужасающей простотой, быстро и эффективно. Приговоренному к смертной казни затыкали рот кляпом, ставили на колени, стреляли в затылок, затем следовал толчок в спину ногой, и казненный падал в общую могилу.
Можно ли считать счастливчиками заключенных, оставленных в живых и отправленных на бескрайние просторы ГУЛАГа? Большинство их умирало в северных концлагерях от холода и голода…
21 февраля 1937 года студента Ульяновского педагогического института Соловьева лишили свободы сроком на семь лет по статье 58-10, 4.1 – «агитация, содержащая призыв к свержению Советской власти». Неделю пробыл в холодной камере пересыльной тюрьмы в Ульяновске (улица 12 Сентября), потом студента отправили в неотапливаемом вагоне на Колыму. Итог его жизни подведен в «Книге памяти жертв политических репрессий»: «Сведений о дальнейшей судьбе нет. Полностью реабилитирован 9.09.59».
Наталья и Дмитрий ТОЧЕНЫЕ