Родился я в 1939 году. Осенью 1947 года должен был пойти в первый класс. Но. Время то было послевоенное. К тому же у нас в Калмыкии, как и во всём Среднем и Нижнем Поволжье, в тот год случилась сильная засуха, свирепствовал голод. Мой папа с войны не вернулся. У меня, у стареньких бабушки Ульяны Титовны и дедушки Дмитрия Ивановича единственным кормильцем осталась моя мама, работавшая в колхозе.
В колхозе работало много женщин, мужья которых не вернулись с фронта. Чтобы облегчить участь вдов и детей погибших на фронте солдат в предстоящую голодную зиму, председатель нашего колхоза Иван Трофимович Гончаров, прошедший нелёгкими дорогами войны, осенью того года отправил вдов фронтовиков с детьми на Чёрные земли со скотом.
Чёрными называются земли, прилегающие к Каспийскому морю потому, что снежными зимами холмы и даже целые участки степи бывают не покрыты снегом – чернеют на фоне в целом покрытой снегом степи. С давних пор скотоводы Калмыкии и даже восточных районов Ставропольского края, перегоняли туда стада коров и овец на зимний подножный прокорм. Ведь степи Калмыкии засушливы, сенокосных угодий там, практически, нет. Травы в степях полупустыни едва хватает на прокорм скота с весны до осени.
«Нет у нас в этом году хлеба, но возле отар овец и гуртов крупного рогатого скота как-нибудь перезимуете», – сказал Иван Трофимович, отправляя нас в дальний путь.
На точке у артезианской скважины (Ныне посёлок Артезиан), возле гурта коров нас ребят и девочек от пяти до четырнадцати лет зимовало человек восемь. Среди нас была девочка Тоня Пастернакова, окончившая к тому времени четвёртый класс. Когда наши мамы уходили пасти стадо, или работать в кошару мы в хорошую погоду катались на льду возле артезианской скважины. (Из наклонной трубы этой скважины постоянно вытекает чуть солоноватая вода, а над вертикальным её отводком постоянно горит факел газа.) В дни, когда бывала плохая погода, все мы сидели в нашей тесной саманной избе, играя в различные игры. Часто играли в школу. Тоня была нашей очень строгой учительницей. Как могла она учила нас считать, читать и писать. Писали мы одним единственным на всех карандашом на обрывках газет, которые где-то доставал для своих самокруток однорукий гуртоправ добродушный дедушка Онуфрий. А единственным чтивом у нас был журнал Мурзилка, который мне перед отъездом на Чёрные земли подарила сестра моей мамы тётя Ефросинья.
Тоня и ребята уже посещавшие школу, на наших уроках читали нам малышам тот номер Мурзилки. Я не знаю года выпуска и номера того журнала, но до сих пор запомнил печатавшийся в нём рассказ о маленьком чёрном бедном мальчике, который зарабатывал себе на пропитание продажей питьевой воды. Большой кувшин с водой он носил по улице своего города на курчавой голове и кричал: «А! Гу –а! Холодная вода!…».
Через месяц наших уроков чтения все мы знали тот журнал наизусть, но читали и слушали читавших очень внимательно. Однажды со мной приключилась такая история.
Как-то перед новым годом, когда я ещё не умел толком читать, на нашу точку приехало несколько человек из правления колхоза. Гости, гуртоправ и наши мамы расположились за нашим учебным дощатым столом в центре комнаты, решая какие-то производственные вопросы. На улице дул сильный холодный ветер, гулять нас мамы не отпустили, не было и наших уроков. Забившись по разным углам комнаты, скучая, мы занимались кто чем. От нечего делать я слазил под нашу с мамой кровать, вынул из чемодана мою Мурзилку, уселся на кровати, стоявшей в дальнем углу комнаты, и принялся тихонько «читать». Сидевшая не далеко от меня на своей кровати Тоня строго глянула в мою сторону, и я стал читать так, как она всегда требовала на своих уроках – громко и с выражением.
Когда закончилось совещание, какой-то приезжий дяденька, изумившись моим хорошим чтением, подошел ко мне, желая высказать похвалу, и увидел, что журнал я держу верхом вниз. Смеясь, он громогласно объявил об увиденном. В комнате раздался дружный смех, а я закрыл журнал, отвернулся к стене и с горя заплакал…
Смех, смехом, но читать то я за ту зиму научился отлично. И когда на следующий год я пошел в первый класс, моим одноклассникам на самом первом уроке чтения я читал рассказ Л.Н.Толстого Филипок. Помню, и в тот раз я опростоволосился. В предложении «…Филипок так и замер…» слово Филипок было написано с переносом. Кончалась строка буквами «Фили», а буквы «пок» были перенесены на другую строку. Листы учебника «Родная речь», который я читал, были очень туго прошиты. Я чётко видел из-за изгиба листа только начало слова, но прочитывал его полностью. Следующую строку начинал чтение со слова «пок». Получалось моё чтение так: «…Филипок пок так и замер…» Учитель меня остановил, попросил прочесть предложение снова. Я прочёл его ещё раз и опять также, недоумевая, почему учитель останавливает моё безукоризненное чтение. Когда я прочёл предложение и в третий раз, учитель подошёл ко мне, взял у меня учебник, с усилием распрямив страницу, показал мне конец строки. Только тут я сообразил в чём дело. Смутившись, я сел на стул, положил голову на парту, закрыв лицо руками.
Чтобы поддержать меня, учитель отметил моё очень хорошее чтение и поставил мне первую в жизни пятёрку…
Пятёрки от нашего учителя, уволенного в запас офицера фронтовика, я получал не только по чтению, но и по арифметике. До окончания начальной школы оценки мне снижали только за правописание (была тогда такая дисциплина в начальной школе) – у меня был и остался на всю жизнь очень плохой почерк. А это потому, что и в первом и во втором классе, как и на Чёрных землях, мы писали на газетах, из которых мастерили себе тетрадки. Тетрадки в клеточку, в линию, и для правописания в наших элистинских школах появились только тогда, когда я уже окончил второй класс.
Я успешно окончил среднюю школу, военное училище, на отлично окончил исторический факультет Томского Университета, но всегда помню мои самые первые уроки, мою самую первую учительницу и ту Мурзилку, которая была моим самым первым, и по сей день остаётся самым дорогим учебником.
Куколка (рассказ)
В город на Волге волею судьбы офицера я приехал в начале восьмидесятых. При знакомстве с полусонным областным центром многое мне, прослужившим почти четверть века в Сибири, казалось странным, интересным, привлекательным, а кое-что и удивляло. К примеру, еду я однажды на своём жигулёнке по одной из главных, очень широких улиц. На дороге начертано четыре полосы движения в каждом направлении. Неожиданно нагоняет меня автомобиль ГАИ с включенными проблесковыми маяками на крыше. В громкоговоритель инспектор приказывает мне принять вправо и остановиться. Я тут же выполнил его команду, готовясь к проверке документов, но гаишники поехали дальше, не остановившись. Я в недоумении что происходит, стал озираться по сторонам. Заметил, что на ближайшем и на перекрёстках впереди и сзади меня стоят милиционеры в парадной форме, перекрывая движение. Через минуту показался кортеж из чёрных волг спереди и сзади сопровождаемых автомобилями ГАИ. Кортеж пронёсся мимо на большой скорости, и на улице возобновилось движение. Подумавши, что в город приехал как минимум член политбюро, я подъехал ко всё ещё стоявшему на перекрёстке милиционеру и спросил: «Кто приехал?». Выряженный в парадную форму страж порядка с гордостью в голосе поведал мне, что это первый секретарь ОК КПСС поехал в район… Меня, несколько дней назад приехавшего из Томской области это поразило. Первый секретарь томского ОК КПСС Егор Кузьмич Лигачёв везде ездил один, без сопровождающих его лиц и без милицейской охраны. Мне не единожды приходилось видеть, как приехавши на строящийся ТНХК, он выходил из своей служебной волги, подходил к багажнику, открывал его, вынимал из его чрева резиновые сапоги, снимал туфли, обувал сапоги. Туфли аккуратно ставил в багажник машины и отправлялся по стройке. Водитель, при этом, оставался на своём месте. А тут такая помпезность…
Второе, что меня удивило, так это то, что многие водители старались не ездить в центр города. А если очень надо было, старались не ехать по центральной улице мимо ЦУМа. Меня тоже предупредили, чтобы лишний раз я туда не совался. Как оказалось, дело было в том, что там часто несла службу стройная, красивая и очень строгая инспектор ГАИ. Мало кто знал её настоящее имя, но все знали кто такая «куколка». Так прозвали ту стройную и красивую девушку инспектора ГАИ водители. Меня поразило то, что водители боятся только одного инспектора. «Неужели в этом городе есть только один настоящий инспектор?» – рассуждал я тогда.
Лет через десять, на том же уже потёртом своём жигулёнке ехал я однажды узкой улочкой правобережья. Вдруг на дорогу выходит полная женщина в милицейской форме и взмахом руки велит мне остановиться. Я принял вправо, остановился. Женщина открыла правую переднюю дверь машины, грузно плюхнулась на сидение и потребовала подвезти её до ГАИ. Я очень торопился по делам службы, и ехать по запруженной автомобилями улице к ГАИ времени не имел. «Тогда довезите меня до своей работы, а там уже не далеко. Поехали.», – сказала женщина. Но трогать автомобиль с места я не спешил. Женщина резко повернула голову в мою сторону, спрашивая взглядом, в чём дело. Я тихо произнёс: «Ремень». «Что!?» – рыкнула правоохранительша. «Ремень», – спокойно повторил я. Взбешенная женщина рванула ручку отпирания двери автомобиля, пулей вылетела вон и трахнула дверью так, что машина качнулась. С минуту я неподвижно сидел пораженный произошедшим. А всё дело в том, что в той полной женщине я узнал инспектора ГАИ, которую когда-то звали куколкой…
-Был в городе один настоящий инспектор и того не стало, – размышлял я в те минуты.
«И виновато в том не только время, – изменившее наших правоохранителей и внешность «Куколки», – говорю я себе сегодня, вспоминая тот случай, – а что-то другое, в борьбе с коим что только не предпринимали наши власти. Ни чего не помогает. Даже переименование дорожной инспекции, на что выкинули не один миллион денег российских налогоплательщиков.