Кайбелы: село, канувшее в лету. Часть 2: эвакуация

Многие левобережные сёла современной Ульяновской области в 1941 году приняли беженцев из западных территорий Советского Союза, а также из Москвы и Ленинграда. Кайбелам повезло, так как в 2015 году в далёком Сакраменто (Калифорния, США) Михаил Самуилович Качан (родился в 1934 году в Ленинграде) опубликовал книгу со своими воспоминаниями о детстве «Потомку о моей жизни», 12 очерков (главок) в которой посвящены описанию жизни в эвакуации (лето 1941 – осень 1942) в Кайбелах, куда он приехал с семьёй из Ленинграда. Приведу из них самые интересные отрывки.

Мы нашли село Кайбелы

Приехав в Ульяновск, мы узнали, что всех с баржи высадили на берег. Так что, мы тоже сошли с парохода. Нам и здесь пришлось подниматься на берег по ещё более высокой лестнице. Помню, я насчитал 183 ступеньки. Бабушка выяснила, что всех эвакуированных отправили дальше в Чердаклинский район Куйбышевской области, и они будут жить в селе Кайбелы.

…Мы благополучно добрались до места, и нашли дедушку, маму и Аллочку. Я снова был с мамой. Она плакала от счастья, но я не плакал, а просто был очень рад.

Мы стали жить в комнате, которую нам выделили в одном из домов, а в соседней комнате жили другие эвакуированные с детьми. Взрослые всё время были чем-то заняты. Я понимал, что они должны были каждый день достать какую-нибудь еду.

Кроме того, мы жили очень тесно, взрослые все спали на полу рядом друг с другом, и у нас не было ни подушек, ни матрасов, ни простыней. Они говорили, что надо найти другой дом и на что-нибудь выменять матрасы и подушки. Меня положили на изразцовую лежанку, подложив пальто. Когда топили печь, лежанка, которая была в другой комнате, нагревалась, и еще долгое время держала тепло. Мне там было хорошо и совсем не твердо. Мы немного поговорили с дедушкой, и я уснул.

Босоногая деревенская жизнь

Когда я проснулся, дома никого не было, даже мама ушла куда-то с маленькой Аллочкой. Мне оставили еду, и я с аппетитом поел. А вот инструкций, что делать, я никаких не получил. С первого дня я был предоставлен сам себе и начал осваиваться на новом месте. Делать дома было нечего, и я вышел и сел на крыльце. Было солнечно и очень тихо. Я осмотрел улицу. Это была обычная деревенская улица. Рублёные дома, слегка покосившиеся ограды, массивные ворота рядом с каждым домом. За оградами были большие зеленые огороды, а за ними вдали кустарник, а между отдельными кустами большие поляны. Никого на улице не было, и я снова подивился этой тишине.

Я снова посмотрел на улицу. Прямой дороги на ней не было. Наезженная колея была от телег, следов автомобилей не было. Колея перемещалась с левой стороны улицы на правую, а потом обратно. Она была глубокой с еще более глубокими ямами. Там, где телеги не ездили, росла низкая трава.

Меня зовут Миша, – сказал я, – мы эвакуированные, из Ленинграда.

Потом мне показалось, что я слышу голоса. Это были мальчишки. Они играли в какую-то игру, постепенно приближаясь ко мне. В их руках были толстые палки, которыми они, как мне вначале показалось, били по земле. Когда они еще более приблизились, я увидел, что мальчишек было трое, четвертой была девочка. Они били по короткой, заострённой с двух сторон палочке, которую называли чиж. Если они попадали по заострённому концу, чиж взлетал в воздух, и вся компания перемещалась к месту, где он упал. Били все по очереди. При ударе поднималась пыль, но они не обращали на это внимания.
Заметив меня, они остановились. – Ты кто? – спросил один из них, постарше других и года на два старше меня. – Меня зовут Миша, – сказал я, – мы эвакуированные, из Ленинграда.

Они рассматривали меня и мою одежду. Сами они были в каких-то серых рубахах и таких же серых коротких штанах. Девочка была в каком-то застиранном платьице ниже колен. Все были босые. Я же был одет в красивую городскую одежду, непривычную для них. Они назвали себя, но сегодня я не помню их имен, а вот имя девочки помню. – Я Анка, – сказала она. – Давай с нами чижа гонять. – Я не умею, и палки у меня нет.

– Не палки, а биты, – поправила она меня.

Они вырезали мне из какого-то куста подходящую биту, и я гонял с ними чижа, пока не появилась мама и не позвала меня домой. Мой костюмчик был, конечно, в пыли, но мама не сделала мне замечания и только грустно посмотрела на меня.

Вскоре пришли и бабушка с дедушкой. Бабушка быстро начала что-то готовить. Стемнело, каждый получил по кусочку хлеба и по миске какой-то похлёбки. Что это была за похлёбка, я не понял, но и спрашивать не стал.

Иногда мне наливали немного молока в горячую воду, – это назывался чай.

Началась деревенская жизнь. Мы с мальчишками и Анкой куда-то далеко уходили. Оказалось, что за кустарником был большой обрыв – далеко внизу была река. Мы иногда спускались туда, но не купались, а только плескали водой на лицо и опускали в воду ноги. Обратно приходилось карабкаться наверх, что было совсем непросто.

Потом я узнал, что жители деревни работали в колхозе, стала работать там и мама, а Аллочку оставляла на бабушку. Дедушка работать не мог из-за своей грыжи. Теперь мама приносила домой не только хлеб, который выдавался по карточкам, но и какие-то продукты – муку, крупу, картофель, – всё, что в колхозе выращивали. Это она называла натуроплатой.

Молоко она тоже приносила, оно было нужно и ей, чтобы у неё не пропало молоко, она всё ещё кормила Аллочку грудью, и Аллочке тоже. Иногда мне наливали немного молока в горячую воду, – это назывался чай. Настоящего чая не было. Не было ни сахара, ни конфет, но мы уже к этому стали привыкать. Вкус куриного и любого другого мяса мы уже забыли. В деревне, как это всегда было в России, летом мясо не ели, резать скот и птицу начинали с холодами.

Достаём еду

У каждого дома был большой участок земли, он назывался приусадебным участком. У нас не было  своего приусадебного участка, потому что не было своего дома. Но в чужих садах и огородах стали поспевать вкусные вещи. Мы не могли купить продукты у соседей, потому что у нас не было денег. Хотя мама и работала в колхозе, но там платили не деньгами, а выдавали натуроплату, т.е. обещали выдать зерно, когда закончится уборочная кампания. А есть надо было сегодня. Мы были голодными. Единственным способом получить молоко, творог, овощи и фрукты – был обмен вещей, которые мама и бабушка привезли из Ленинграда.

Любую одежду, любую галантерею, парфюмерию, предметы домашнего обихода – абсолютно всё – в селе до войны практически нигде нельзя было купить.

Я помню, как они вечером при свете керосиновой лампы рассматривали их, обсуждая, какую следующую вещь они завтра будут менять, что и сколько за неё попросить. Рынка не было. Был только натурообмен. И, слава богу, в селе, где мы жили, за вещи давали и картофель, и овощи, и муку, и молоко в достаточно больших количествах.

Дело в том, что любую одежду, любую галантерею, парфюмерию, предметы домашнего обихода – абсолютно всё – в селе до войны практически нигде нельзя было купить. И что бы мама с бабушкой не предлагали, всё сельским жителям было необходимо. Только это и дало нам возможность выжить в 1941-42 гг.

Однажды во время игры в чижа Анка сказала: – Как стемнеет, пойдем яблоки воровать. – А что поспели? – спросил я. Мы уже давно поглядывали на яблони, что в изобилии росли за высокими заборами. – Ну ещё не совсем, сказала Анка, – но есть можно.

Она не сказала, что я вор, и я был ей благодарен за это.

Нас было четверо. В одном месте доска забора висела на одном гвозде, хотя издали этого не было видно. Отодвинув её, мы поочереди пролезли в сад. Яблок было много, они висели довольно низко, потому что ветви под их тяжестью прогибались. Мы запихивали их за рубашку, сколько влезет. Было трудно протиснуться обратно через щель в заборе.  Я принёс все яблоки домой, ожидая похвалы, ведь я добыл вкусную пищу, но, вопреки моим ожиданиям, мама отругала меня: – Ты понимаешь, что ты взял чужое?

Она не сказала, что я вор, и я был ей благодарен за это. В какой-то момент я испугался, что она заставит меня пойти к соседям и отнести сорванные яблоки. Но она сходила сама. Соседи, успокоили ее: – Мальчишки всегда воруют, лишь бы деревьев не ломали. И не стали забирать яблоки, которые мама им принесла, а отдали ей. – Кушайте на здоровье. Сейчас они ещё кислые, а когда поспеют, мы вам дадим ещё.

Больше я никогда не воровал чужих яблок, хотя мальчишки меня приглашали в чужие сады не один раз.

Сельская школа

1 сентября я пошёл в школу. Мама сказала, что в первом классе учат читать и писать, а я это умею, поэтому мне там делать нечего. Меня проверили, убедились, что я бегло читаю и быстро пишу и приняли во второй класс.

В те времена был такой предмет «Чистописание», в тетрадках в косую клетку надо было специальным пером, макая его в чернильницу-непроливашку с нажимом выписывать строчные и прописные буквы. Пальцы следовало держать на ручке с пером определённым образом. Тетрадок тогда почти не было, перьев не хватало, мы писали очень мало, и я так и не научился писать красиво. Я и сейчас держу пальцы «горсткой». Все дети от 1-го класса до 4-го сидели в одной классной комнате и получали задание по очереди. Каждому выдали старые, уже использованные прежде учебники.

Кое-где явно ученической рукой было написано: «Враг народа».

Помню учебник «Хрестоматия». Там были рассказы известных русских писателей и очерки о революции, её вождях и военачальниках. Некоторые очерки и большие, почти на страницу фотографии были аккуратно зачёркнуты, кроме того, ручкой с чернилами у них были выколоты глаза. Кое-где явно ученической рукой было написано: «Враг народа». Я помню фамилии этих врагов: Блюхер, Тухаческий, Смушкевич. Я не помню, чтобы нам кто-то объяснил, кто эти люди и почему их портреты сначала поместили в «Хрестоматию», а потом их объявили «врагами народа». Но я понял, что из-за трудностей войны «Хрестоматию» не успели перепечатать, исключив статьи и портреты «врагов народа». Я проучился в этой школе только месяц. Стало холодно, а у меня не было теплых вещей. – Ничего страшного, – сказала мама, – тебе ещё нет семи.  В следующем году ты пойдешь сразу во второй класс, ведь ты умеешь и читать, и писать. Мне в школе не нравилось, и я был рад маминому решению.

Домик в деревне

Я и сегодня помню суровую зиму 1941-42 гг., когда много месяцев подряд стояли сильные (взрослые говорили – лютые, каких никто и не помнил) морозы. Они сыграли свою положительную роль в сражении за Москву, так как немцы не привыкли к таким морозам, да и не были готовы к ним, ведь они собирались захватить Москву раньше, в первые месяцы войны.

А в блокадном Ленинграде голод и мороз уносили жизни десятков и сотен тысяч людей. Я не знаю, каким образом, но мы многое знали, хотя газеты давали лишь минимальную информацию.

Еды было мало, и ели далеко не досыта, все время хотелось есть, но как-то перебились.

В конце зимы нам дали дом, в котором раньше жил какой-то больной туберкулёзом. После его смерти этот дом нам и выделили. Мама и бабушка отдраили стены, пол и потолок, продезинфецировали хлоркой, которую где-то достали, отмыли окна, и мы туда въехали.

Дом был небольшой – сенцы, кухня с большой русской печью, полатями и лежанкой, большая комната и ещё одна – маленькая. Председатель колхоза выделил нам дров топить печку. В доме днём было тепло, но к утру печка остывала, и становилось холодно. Но это было терпимо. Еды было мало, и ели далеко не досыта, все время хотелось есть, но как-то перебились.

Тётю Лизу вывезли по дороге жизни

Весеннее солнце прибавляло нам настроения. К весне мама достала кое-какие семена, и мы засадили огромный огород при доме – 30 соток. Картофель сажали, бросая в землю очистки, лишь бы был хотя бы один глазок. Посадили огородные культуры – огурцы, немного помидор (не было семян для рассады), редиску, редьку, морковь, свёклу, а укроп, я помню, сам рос, где попало. Посадили горох, тыкву. Трудились все.

Нам говорили, что волжская земля благодатная, всё вырастет, и мы очень на это очень рассчитывали.

Это была трудная работа и потому, что бабушке и дедушке уже было за 70, а у мамы сил было не так много, и потому, что участок был очень большой. Но мы не хотели больше голодать, – понимали, что обеспечиваем себя продуктами на будущую зиму. Нам говорили, что волжская земля благодатная, всё вырастет, и мы очень на это очень рассчитывали.

Пришло известие, что Лизу в конце зимы вывезли по дороге жизни из Ленинграда. К ней зимой зашел кто-то из родных (я не помню, кто это был) и увидел, что она умирает от голода. Лиза была беременна, она осенью сошлась с мужчиной – Валерием Троицким, но к весне его уже не было.

Этот родственник дал Лизе немного еды, и ему удалось отправить её чуть ли не в последний день на машине – уже вода покрывала колею – через Ладожское озеро. Там Лиза родила девочку, Киру, мою двоюродную сестрёнку. Лиза с новорожденным ребёночком была отправлена дальше, в г. Ростов Ярославской области. Бабушка немного повеселела.

Сталинград к нам очень близко

Но вот военные действия вновь начались, и наши войска, как и в первые месяцы войны, стали терпеть одно поражение за другим – они оставили Крым, потерпели поражение под Ленинградом, без боя сдали Ростов-на-Дону. Поражение под Харьковом было просто катастрофическим. Дедушка спрашивал меня, как будто я мог ему ответить: «Неужели мы можем побеждать только зимой? Неужели немцы дойдут до Волги?».

А немцы наступали стремительно, потому что перед ними в степи практически не было войск. К концу июля они подошли к Дону.  Все опять приуныли, а похоронки всё приходили и приходили. И всё чаще голосили вдовы и матери, получившие официальные извещения о смерти их мужей и сыновей. А я пользовался неограниченной свободой, и целыми днями пропадал с мальчишками то на берегу Волги, то в каких-то перелесках.

Часто бабушка утром говорила мне: «Сегодня не уходи, много работы на огороде». И я полол огород, в основном вручную, выдергивая сорняки, прореживая морковь, подвязывая к палкам помидорные кусты, поливая из вёдер огурцы и тыкву, лук и чеснок. Колодец с коромыслом стоял у нас в огороде, и я научился доставать из него ведром воду. Целое ведро мне было трудно поднять, и я поднимал по полведра воды, выливая воду в другие ведра.

Прощай, Кайбелы!

…Я не знаю, как принималось решение об отъезде. По-видимому, дядя Миша рассказал о бедственном положении Лизы с маленькой Кирой, и бабушка попросила маму поехать помочь ей. А дедушка сказал: «По крайней мере, будете жить подальше от Сталинграда». Он всё ещё допускал, что немцы повернут на север в Куйбышевскую область, а потом на Москву.

Как я сейчас понимаю, это был героический поступок моей мамы. Сняться с обжитого места, где был собран запас продуктов на зиму, жить в неизвестном городе, неизвестно где, неизвестно как, имея на руках двух детей 8 и 1,5 лет, без бабушки, которая помогала нянчить Аллочку и готовила еду, не имея работы, не имея денег – не могу понять, как она решилась на такое. Я попрощался с бабушкой и дедушкой, с ребятами и Анкой, и мы уехали. Прощай Кайбелы!

Название Кайбелы не забылось. Около него давно велись раскопки, и кое-что важное было найдено.

…Мои Кайбелы теперь затоплены Куйбышевским морем. Но это произошло много позже описываемых мною событий – в 50-х годах ХХ века. А я осенью 1942 года плыл с мамой и полуторагодовалой Аллочкой на пароходе – вверх по Волге до Ярославля, а потом мы по железной дороге добирались еще 60 км до Ростова Великого.

Евгений Бурдин