Главу города Ульяновска выберут 28 сентября

не разгонят же они сами себя. ДАРМОЕДЫ!
“– Погодите, — сказал Дядьев, — берите пример со спутника господина Воробьянинова. Какая ловкость! Какая осторожность! Вы заметили, как он быстро перевел дело на помощь беспризорным? Так нужно действовать и нам. Мы только помогаем детям. Итак, господа, наметим кандидатуры.
— Ипполита Матвеевича Воробьянинова мы предлагаем в предводители дворянства! — воскликнули молодые люди.
Чарушников снисходительно закашлялся.
— Куда там! Он не меньше чем министром будет. А то и выше подымай — в диктаторы!
— Да что вы, господа, — сказал Дядьев, — предводитель — дело десятое! О губернаторе нам надо думать, а не о предводителе. Давайте начнем с губернатора. Я думаю…
— Господина Дядьева! — восторженно закричал Полесов. — Кому же еще взять власть над всей губернией?
— Я очень польщен доверием, — начал Дядьев.
Но тут выступил внезапно покрасневший Чарушников.
— Этот вопрос, господа, — сказал он с надсадой в голосе, — следовало бы провентилировать.
На Дядьева он старался не смотреть.
Владелец “Быстроупака” гордо рассматривал свои сапоги, на которые налипли деревянные стружки.
— Я не возражаю, — вымолвил он, — давайте пробаллотируем. Закрытым голосованием или открытым?
— Нам по-советскому не надо, — обиженно сказал Чарушников, — давайте голосовать по-честному, по-европейски — закрыто.
Голосовали бумажками. За Дядьева было подано четыре записки. За Чарушникова — две. Кто-то воздержался. По лицу Кислярского было видно, что это он. Ему не хотелось портить отношений с будущим губернатором, кто бы он ни был.
Когда трепещущий Полесов огласил результаты честной европейской баллотировки, в комнате воцарилось тягостное молчание. На Чарушникова старались не смотреть. Неудачливый кандидат в губернаторы сидел как оплеванный.
Елене Станиславовне было очень его жалко. Это она голосовала за него. Другой голос Чарушников, искушенный в избирательных делах, подал за себя сам. Добрая Елена Станиславовна тут же сказала:
— А городским головой я предлагаю выбрать все-таки мосье Чарушникова.
— Почему же все-таки? — проговорил великодушный губернатор. — Не все-таки, а именно его и никого другого. Общественная деятельность господина Чарушникова нам хорошо известна.
— Просим, просим! — закричали все.
— Так считать избрание утвержденным?
Оплеванный Чарушников ожил и даже запротестовал:
— Нет, нет, господа, я прошу пробаллотировать. Городского голову даже скорее нужно баллотировать, чем губернатора. Если уж, господа, вы хотите оказать мне доверие, то, пожалуйста, очень прошу вас — пробаллотируйте!
В пустую сахарницу посыпались бумажки.
— Шесть голосов — за, — сказал Полесов, — и один воздержался.
— Поздравляю вас, господин голова! — сказал Кислярский, по лицу которого было видно, что воздержался он и на этот раз. — Поздравляю вас!
Чарушников расцвел.
— Остается выпить, ваше высокопревосходительство, — сказал он Дядьеву. — Слетайте-ка, Полесов, в “Октябрь”. Деньги есть?
Полесов сделал рукой таинственный жест и убежал. Выборы на время прервали и продолжали их уже за ужином.
Попечителем учебного округа наметился бывший директор дворянской гимназии, ныне букинист, Распопов. Его очень хвалили. Только Владя, выпивший три рюмки водки, вдруг запротестовал:
— Его нельзя выбирать. Он мне на выпускном экзамене двойку по логике поставил.
На Владю набросились.
— В такой решительный час, — кричали ему, — нельзя помышлять о собственном благе. Подумайте об отечестве.
Владю так быстро сагитировали, что даже он сам голосовал за своего мучителя. Распопов был избран всеми голосами при одном воздержавшемся.
Кислярскому предложили пост председателя биржевого комитета. Он против этого не возражал, но при голосовании на всякий случай воздержался.
Перебирая знакомых и родственников, выбрали полицмейстера, заведующего пробирной палатой, акцизного, податного и фабричного инспекторов, заполнили вакансии окружного прокурора, председателя, секретаря и членов суда, наметили председателей земской и купеческой управы, попечительства о детях и, наконец, мещанской управы. Елену Станиславовну выбрали попечительницей обществ “Капля молока” и “Белый цветок”. Владю и Никешу назначили, за их молодостью, чиновниками для особых поручений при губернаторе.
— Паз-звольте! — воскликнул вдруг Чарушников. — Губернатору целых два чиновника! А мне?
— Городскому голове, — мягко сказал губернатор, — чиновников для особых поручений по штату не полагается.
— Ну, тогда секретаря.
Дядьев согласился. Оживилась и Елена Станиславовна.
— Нельзя ли, — сказала она робея, — тут у меня есть один молодой человек, очень милый и воспитанный мальчик. Сын мадам Черкесовой… Очень, очень милый, очень способный. Он безработный сейчас. На бирже труда состоит. У него есть даже билет. Его обещали на днях устроить в союз… Не сможете ли вы взять его к себе? Мать будет очень благодарна.
— Пожалуй, можно будет, — милостиво сказал Чарушников, — как вы смотрите на это, господа? Ладно… В общем, я думаю, удастся.
— Что ж, — заметил Дядьев, — кажется, в общих чертах… все? Все как будто?
— А я? — раздался вдруг тонкий волнующийся голос.
Все обернулись. В углу, возле попугая, стоял вконец расстроенный Полесов. У Виктора Михайловича на черных веках закипали слезы. Всем стало очень совестно. Гости вспомнили вдруг, что пьют водку Полесова и что он вообще один из главных организаторов Старгородского отделения “Меча и орала”. Елена Станиславовна схватилась за виски и испуганно вскрикнула.
— Виктор Михайлович! — застонали все. — Голубчик! Милый! Ну как вам не стыдно? Ну чего вы стали в углу? Идите сюда сейчас же!
Полесов приблизился. Он страдал. Он не ждал от товарищей по мечу и оралу такой черствости.
Елена Станиславовна не вытерпела.
— Господа! — сказала она. — Это ужасно! Как вы могли забыть дорогого всем нам Виктора Михайловича?
Она поднялась и поцеловала слесаря-аристократа в закопченный лоб.
— Неужели же, господа, Виктор Михайлович не сможет быть достойным попечителем учебного округа или полицмейстером?
— А, Виктор Михайлович? — спросил губернатор. — Хотите быть попечителем?
— Ну конечно же, он будет прекрасным, гуманным попечителем! — поддержал городской голова, глотая грибок и морщась.
— А Распо-опов? — обидчиво протянул Виктор Михайлович. — Вы же уже назначили Распопова?
— Да, в самом деле, куда девать Распопова?
— В брандмейстеры, что ли?..
— В брандмейстеры? — заволновался вдруг Виктор Михайлович.
Перед ним мгновенно возникли бесчисленные пожарные колесницы, блеск огней, звуки труб и барабанная дробь. Засверкали топоры, закачались факелы, земля разверзлась, и вороные драконы понесли его на пожар городского театра.
— Брандмейстером? Я хочу быть брандмейстером!
— Ну вот и отлично! Поздравляю вас, вы — брандмейстер. Выпей, брандмейстер!
— За процветание пожарной дружины! — иронически сказал председатель биржевого комитета.
На Кислярского набросились все.
— Вы всегда были левым! Знаем вас!
— Господа! Какой же я левый?
— Знаем, знаем!..
— Левый!
— Все евреи левые.
— Но, ей-богу, господа, этих шуток я не понимаю.
— Левый, левый, не скрывайте!
— Ночью спит и видит во сне Милюкова!
— Кадет! Кадет!
— Кадеты Финляндию продали, — замычал вдруг Чарушников, — у японцев деньги брали! Армяшек разводили!
Кислярский не вынес потока неосновательных обвинений. Бледный, поблескивая глазками, председатель биржевого комитета ухватился за спинку стула и звенящим голосом сказал:
— Я всегда был октябристом и останусь им.
Стали разбираться в том, кто какой партии сочувствует.
— Прежде всего, господа, — демократия, — сказал Чарушников, — наше городское самоуправление должно быть демократичным. Но без кадетишек. Они нам довольно нагадили в семнадцатом году!
— Надеюсь, — ядовито заинтересовался губернатор, — среди нас нет так называемых социал-демократов?
Левее октябристов, которых на заседании представлял Кислярский, — не было никого. Чарушников объявил себя “центром”. На крайнем правом фланге стоял брандмейстер. Он был настолько правым, что даже не знал, к какой партии принадлежит.
Заговорили о войне.
— Не сегодня завтра, — сказал Дядьев.
— Будет война, будет.
— Советую запастись кое-чем, пока не поздно.
— Вы думаете? — встревожился Кислярский.
— А вы как полагаете? Вы думаете, что во время войны можно будет что-нибудь достать? Сейчас же мука с рынка долой! Серебряные монетки, как сквозь землю, — бумажечки пойдут всякие, почтовые марки, имеющие хождение наравне, и всякая такая штука.
— Война — дело решенное.”