После окончания Ульяновского педагогического института и срочной службы в армии, он с головой окунулся в литературное творчество с верой, что удача не замедлит к нему явиться. Так и случилось: вышла первая книжка его трепетных, сквозящих обнажённой душевностью стихотворений «Подземная вода», а через год, в 1974, появилась, сначала в журнале «Волга», затем в Приволжском книжном издательстве его повесть «Угол прицела», которую высоко оценили ведущие писатели Василь Быков, Григорий Коновалов и Николай Шундик, давшие Евгению Мельникову рекомендации для вступления в Союз писателей СССР.

В 1977 году Е. Мельников, получив писательский статус, стал единственным в области профессионально работающим прозаиком, молодым, с явной перспективой творческого роста. И Евгений Зиновьевич не обманул надежд почитателей своего таланта: одна за другой в ближайшие десять лет в издательствах Саратова и Москвы были изданы книги романов, повестей и рассказов, в которых в полной мере отразились духовные поиски автора на изломном для страны историческом отрезке времени. Это – «Второе дыхание», «Метеорный дождь», «Шаровая молния», «Кулаки Пифагора», «Третий лишний» и другие произведения, которые стали заметным явлением в нашей литературе и зримым свидетельством творческого роста писателя, его духовного кругозора и умения восчувствовать и отразить острые проблемы современного бытия человека и общества в художественных образах языком традиционной русской прозы.

Евгений Мельников был честным писателем и принципиальным человеком, и это помешало ему найти себя в новой России. Но он много трудился, и в его рабочем столе лежат новые, ожидающие своего издателя, повести и романы.

 

Николай Полотнянко

 

 

                 Не снись…

 

Не снись. Прошу тебя, не снись.
Недобрый знак, когда живого
Зовут из призрака былого –
То смерть зовёт. Остановись.

Но что мне смерть, когда в душе
От солнца лишь остались угли –
И те без воздуха потухли
На самом горьком рубеже.

И потому на зов бегу
Той девочки провинциальной,
Где жизнь опять вернётся тайной,
Как белый голубь на снегу.

Раздвину я плечом сирень –
Врата студенческого рая, –
И ты, безгрешная, святая,
Шагнёшь ко мне из ночи в день.

От сплетен и обмана – в высь,
Где никому не дотянуться.
О, только бы не оглянуться
На зов: прости меня, вернись.

Не снись, прошу тебя, не снись…

 

 

К тебе, счастливой…
К тебе, счастливой, быстро привыкаю,
Как житель гор к дыханию лугов.
Но, принимая, всё ж не принимаю
И странно злюсь, когда не понимаю
Ни смеха, ни улыбок, ни шагов.

Ты ускользаешь солнечною тенью
И в те мгновенья страшно далека.
И зову твоему, и откровенью
Боюсь поверить, будто обольщенью,
И чую: ты к падению близка.

С годами наши страсти ненавижу,
Пытаюсь отыскать в тебе – тебя,
Но всякий раз с отчаянием вижу,
Как судорожно сердце твоё лижет
Слепая жажда счастья и огня.

Всё чаще ты тоскуешь без причины,
Теряешь свои милые личины
И плачешь у невидимой стены.
И, думу поднимая не по силам,
Глядишь назад, ища поддержки с тыла,
Но все мосты, родная, сожжены.

Зачем я отравил тебя собою,
Своей тоскою, мыслью о тщете?
С безбожною не справишься ты болью,
С моею незавидною судьбою:
На дыбе жить и верить на кресте.

Не плачь моими вечными слезами,
Не лги моими вещими словами,
Живи, как предназначено тебе –
Дыши своими снами и цветами,
Пари своими лёгкими шагами,
– И Бог с тобой, ты свята и в грехе.

 

 

                       * * *

За городом – ясней твои черты.
Когда, босая, мчишь по бездорожью
К родному дому, чудится, что ты –
Как Василиса, сбросившая кожу.

Из-под румян и ложного огня,
Теряя с тою, городскою, сходство,
Проглянет та, какою до меня
Была ты средь людей и первородства.

Слова твои – что ягоды во рту,
Глаза твои – что камушки в колодце,
Запляшешь – словно пламя на ветру,
А запоёшь – дыхание займётся.

И я тебя ревную к облакам,
К полям и засыпающей дороге,
К тому, среди чего я плачу сам,
Как будто счастья подвожу итоги.

Но вот нас провожает вся родня,
И за селом ты обернёшься с дрожью:
Здесь ты была царевною, а я –
Царевичем, твою спалившим кожу.

 

 

 

Подземная вода

 

Не обольщайтесь иногда,
Считая виденное главным.
Везде бесхитростно и плавно
Течёт подземная вода.

Когда в словах один песок –
Любые чувства увядают,
Любые мысли вдохновляют
И пропадают между строк.

Не оттого ли в душной мгле
Под гром грозы осатанелой
Могучий дуб дрожит не телом,
А корнем, спрятанным в земле?

 

 

 

* * *

После чёрных провалов грозы,
После призрака прожитых бед –
Вспыхнул в тучах прозрачней слезы
Лёгким детским румянцем просвет.

Полно молодцу век горевать,
Я смахну влагу терпкую с глаз,
Выйду в поле, где жизнь – напоказ
И до неба рукою подать.

Счастья круговращенье, постой,
Вспомни, сколько воды утекло,
Но слезами, плодами, травой
Возвращаешься ты всё равно.

Так замри, уведи в свой Эдем,
Воплотись в дымку первой любви,
Пусть я буду единственным тем,
Кто не ведал измены твои.

Я – свободен, он пробил, мой час,
Только если бы знал наперёд,
Что таким он навеки замрёт –
Я бы умер от горя сейчас.

 

 

Вот скамья

Вот скамья – присяду, помолчу,
К яблоне прижмусь и виновато
Пыльную фуражку покручу,
Словно я в больнице без халата.

Чем темнее воздух – тем светлей
Каждый ствол, и чувства тоньше точит
Горьковатый в свежести своей
Запах йода от стволов и почек.

Шум шагов послышался – но чьих?
Женский смех – но из окна какого?
Яблони притихли – так врачи
Слушают дыхание больного.

Вот и мне открылся бледный свет
Над изгибом синеватых ветел,
Всё, к чему притрагивался ветер,
Всё, чему ещё названья нет.

 

Когда умолкнет шум перрона

 

Когда умолкнет шум перрона,
Развеются слова толпы –
В задымленном окне вагона
Проступит лик твоей судьбы.
В тоске глубокой, изначальной,
Печально, как фонарь во мгле,
Проглянет то, что было тайной
В твоей душе и на земле.
Средь убегающих видений,
Движений ветра и долин
С волной сомненья и волнений
Один схлестнёшься на один.
Какою отзовётся болью
Черта, размытая слезой,
Между вселенной и тобою,
Как между небом и землёй!
Не на стекле, а в бедном сердце
Впечатан эрмитаж ночной,
И никуда уже не деться
От этой памяти больной.
Но и помаявшись по свету,
Ты вдруг поймёшь в разгоне лет,
Что понапрасну ждал ответа,
Которого у мира нет.

 

На первом невинном снегу

На первом невинном снегу

Горит петушиная кровь –
Я сам себе больше не лгу:
Где страх был – там зреет любовь.

Мой бедный доверчивый сын,
Что плачешь ты? Что за беда?
Судьба уравняет весы –
И станешь ты мудрым тогда.

А деда не бойся – он зря
В руках не сжимает топор:
Ему доверяет земля –
Какой-то у них договор.

Но ты всё страдаешь, чудак,
И жжёт меня боль твоих глаз –
Зачем же устроено так,
Что детство несчастнее нас?

 

 

                   Боль

Ни себе, ни тебе не прощу
То, что молча прощаю другим,
Оправданий давно не ищу
И стою перед правдой нагим.

Ибо светит во мраке звезда,
Отражённая в смертной душе, –
Но её чистоты никогда
Нам с тобой не коснуться уже.

Не прощаю нечаянной лжи
И всего, что нам шепчет змея,
Что я списывал на миражи
Обезбоженного бытия.

Ибо светят глаза на холсте –
Прямо в тайную тайных глядят –
Предавали мы их в суете,
Оттого эти очи скорбят.

Не прощу нашей детской игры
С веком, с небом, с любовью, с огнём,
Даже если мы ТАМ прощены –
Не прощаю, ни ночью, ни днём.

Ибо если прощу – за чертой –
Иль найду оправданье в вине –
Разлучу я звезду с высотой,
И потухнут глаз на холсте.

 

*  *  *

Я бы мог разувериться. Мог.
Это просто, когда есть причины.
Но по самой простой из дорог
Недостойно идти для мужчины.

Я бы мог сгоряча разрубить
Всё, что мёртвым узлом завязалось,
Но и после распятья любить –
Это всё, что от жизни досталось.

Я бы мог клином вышибить клин
Под гипнозом обмана и злобы –
Но тогда б я остался один,
И ничто нас спасти не могло бы.

Я б не жил с этой болью ни дня
И лишил себя неба и речи –
Но тогда б стало меньше тебя
На ещё одно утро и вечер.

 

                   Ты была мне женой 

Ты была мне женой – золотые носил я оковы,
Мёд пивал и отраву – хмелил меня каждый глоток.
Я не знал, что любовь прорастает из глины и слова,
Как из щупальцев кактуса – несравненный цветок.

Ты была мне женой, ты меня обессмертила в сыне –
Мы втекли в его душу, как в Волгу втекают ручьи,
Мы в тоске замирали, когда он ногами босыми
Шёл по жизни рассветной, отравленной ядом змеи.

Ты была мне женой – ты была продолженьем начала.
Как же так получилось, что золото ржавчина ест,
Что последнюю сказку природа на лжи замешала –
Птицы речь потеряли, но каркает ворон окрест?

Ты была мне женой – не бросаю упрёка и тени.
Но живёт во мне девочка с робким пожатьем руки.
Незапятнанный май, я дарю ей охапку сирени
Белизны подвенечной, осевшей теперь на виски.

 

 

  Всё меньше жизни, а тебя – всё больше

Всё меньше жизни, а тебя – всё больше.
Ты – нарастающий в тоннеле свет:
Пусть жёстче воздух и полёт всё горше,
Но позади семь бед, а впереди – ответ.

А впереди – бескрайняя равнина,
Ничто не обольстит спокойный взор,
За весь туман теперь смешно и стыдно –
Мы в нём играли в прятки до сих пор.

Отныне мы открыты друг для друга –
Нам нечего бояться и скрывать,
Мы вырвались из замкнутого круга,
Глазам так больно к небу привыкать.

У слов твоих теперь сквозное эхо –
Органной глубью исцелят от зла.
Всё меньше ревности, игры и смеха,
Но столько пониманья и тепла.

Что ж плачу я? Ведь жизнь начать сначала
Я б не хотел – лишь только в эти дни
Всё человеческое нас догнало,
Всё божеское в правде и любви.

 

 

Когда кругом я слышу сожаленья
Когда кругом я слышу сожаленья,
Что потерял тебя я навсегда –
Улыбкою на это заблужденье
Ты молча отвечаешь сквозь года.

Возможно ли отнять у мира солнце,
У севера – Полярную звезду,
У тишины лесной – ручей бессонный,
У жизни – счастье, у войны – беду?

Мне легче потерять своё сознанье
И веру в перелётных журавлей,
Чем глаз твоих и губ исповеданье
И душу твою, ставшую моей.

Ведь, может быть, тогда, далёким летом,
От тайного затмения не раз
Глаза твои струились ложным светом,
А настоящим светят лишь сейчас.

В разлуке чёрной я не обезумел –
Ты вся во мне, как в колосе земля,
Но если ты услышишь, что я умер,
То это значит – больше нет тебя.