Портрет

Забудь её, мне говорит рассудок.

Но как забыть, когда всегда я с ней

Пред вечностью в любое время суток,

С поэзией единственной моей.

 

Она владеет мной почти полвека

И к подвигу мой смертный дух зовёт,

Когда вдруг зазвучит во мне, как эхо

С неведомых космических высот.

 

Но я не слышал этот зов сначала

В потёмках поселкового угла.

И красота стихов меня смущала,

Тем, что пугала и к себе влекла.

 

И вот однажды мне открылось чудо.

Когда погас дневной над миром свет,

Вдруг предо мной возникнул  ниоткуда

Прелестной женщины загадочный портрет.

 

Он был написан не рабочей кистью

Художника, но ангельским перстом

И воплощенной Рафаэлем мыслью

О Красоте, что в облике земном

 

Явила мне небесное в портрете

И звёздное — в мерцающих очах,

Изящное — в туманном силуэте,

Гармонию — во всех ее чертах

 

Как эталон  прекрасного поэту,
Что должен знать он в творчестве своём…

Я захотел приблизиться к портрету,

Но он внезапно полыхнул огнём.

 

И трепеща, что гибнет образ милый,

Всем существом рванулся я к нему.

Но Красота, пылая, уходила

От человека навсегда во тьму.

 

 

 

Так есть она, иль нет Европы?

 

 

Ковыль от ветра сух и всклочен.

Течёт живой янтарь стрекоз.

В бездонном небе реет кобчик

И видит всё вокруг насквозь.

 

Даль неоглядна. Ветер свищет.

И в небо смерч встаёт столбом.

Что мы с тобою в поле ищем,

Всегда безлюдном и пустом?

 

И лишь намёком, что когда то

Здесь был племён былинных шлях,

Курган виднеется покатый,

Хранящий богатырский прах.

 

Здесь шли бесчисленные толпы –

Арийцев диких племена.

Завоеватели Европы,

Чьи сохранились имена

 

В названьях стран, что есть и ныне,

Откуда к нам приходит ночь.

Но не героев там в помине,

Давно уж их иссякла мощь.

 

И дух иссяк. Одрябли крылья.

Пред лже-Христом все пали ниц.

И толерантной веет гнилью

Из славных некогда столиц.

 

Так есть она, иль нет Европы?

Ответ на это будет дан,

Когда свои натопчут тропы

К ней беглецы из знойных стран.

 

Когда в Европу хлынут орды

И захлестнёт её  поток,

Что будет с ней, слепой и гордой,

Которой стал не нужен Бог?..

 

 

 

 

 

                  Петровки

 

Жара. Июль. И все в упад пьяны,

Крещённые  и атеисты вместе.

Петровский праздник. У моей родни

Накрытый стол: и пей, и ешь, хоть тресни!

 

Мой дядя Ваня, друг любой гульбы,

Встречает брагой каждый день воскресный.

Из патефонной вычурной трубы

Несутся вопли разудалой песни.

 

И гости ей притопывают в лад,

На тяжеленных сидя табуретах.

И подпевают. Каждый жизни рад,

Неплохо им живётся при Советах.

 

Я ручку патефонную кручу,

Чтоб не ослабла до конца пружина.

Припев со всеми весело кричу,

Ведь я уже почти совсем мужчина.

 

Вдруг  дядя Ваня за столом привстал,

Меня широким жестом подзывает.

И брагу в алюминиевый бокал

Мне щедрою рукою наливает.

 

Он пьян.  Ему не жалко жизнь мою.

И всё равно, что с пацаном случится.

И я, не отрываясь, брагу пью,

Как сладкую молочную водицу.

 

И все довольны храбростью моей,

И каждый чем-нибудь да угощает.

Я опьянел, не узнаю людей,

Меня мутит и в стороны качает.

 

Я убегаю к речке напрямик.

Мне жарко. Я надумал охладиться.

Меня от верной смерти спас мужик,

Не дал мне мой спаситель утопиться.

 

И я давно бы отбыл на тот свет.

И не было б моей житейской саги –

Что я пишу восьмой десяток лет.

Всё зачеркнула б кружка пьяной браги.

 

Смерть заглянула отроку в глаза,

Огня поэзии узрела трепетанье,

Услышала поэтов голоса.

И душу мне вернула на страданье.

 

 

 

Прошли дожди, и потускнела осень

 

Прошли дожди, и потускнела осень.

Нахлынул ветер – листья понеслись.

И зашептались грустные берёзы,

По-вдовьи горько жалуясь на жизнь.

 

Чем мне утешить их?..

Без опозданья

Нагрянул час раздумья и тревог.

Всё позади, а впереди – прощанья,

Со всем, что я живым сберечь не смог.

 

И нет во мне ни радости, ни скуки.

Я опустел, но минет краткий срок,

Ко мне вернутся все человечьи муки,

И всё земное вновь меня найдёт.

 

И будет жизнь безрадостней, чем проза,

Что избрюзжалась про лихие дни.

И от них уйду к моим берёзам,

Чьи горести моей душе сродни.

 

 

Золотая струйка света

 

Золотая струйка света

Просочилась в небе мутном.

И легко душа поэта

Встрепенулась рано утром.

 

Что-то ей там приоткрылось

В несказанном робком свете.

Что за радость, что за милость,

Кто её и чем приветил?

 

Хоть весь мир сияньем нежным

Солнце утром обласкало,

Но бессмертия надежда

Для неё лишь просияла.

 

И душе всего лишь мига,

Чтобы всё понять, хватило.

И возрадовалась тихо,

И поэта разбудила,

 

Прошептав: « Запели птахи.

Ты берись за дело снова:

Ждёт тебя твой лист бумаги

Твоё родное слово».

 

 

 

 

 

 

Нет, я не одинок

 

Нет, я не одинок, когда со мною Гений.

И он всегда  мне строго говорит,

Что суть всех поэтических творений

Сокрыта в правде, что сама горит.

 

И насыщает души человечьи

Сияньем  истины небесной красоты.

И в каждом падшем зажигает свечи,

Чтоб он прозрел средь полной темноты.

 

Мы сами мрак творим и повсечасно

От лености ума, и веры в давний бред,

Что в мире всё устроено прекрасно,

И тьма вокруг не тьма, а чёрный свет.

 

И наша слепота дана нам как награда,

Чтоб обрести и счастье, и покой.

Про то, что выше тьмы, нам знать не надо,

Ведь правда не нужна для жизни неживой.

 

Но для поэта царь – его суровый Гений.

И он не шепчет, а почти кричит,

Что суть всех поэтических творений

Сокрыта в правде, что сама горит.

 

Лишь от неё стыд вспыхивает жаром.

И совесть начинает душу жечь.

Поэзия должна пылать пожаром,

Чтобы от тьмы Россию уберечь.

 

 

 

 

 

 

Иртыш

 

Уходят вдаль судьбы моей года,

Как волны за старинным пароходом.

Иртыш, Иртыш! Пьянит твоя вода

Теченьем быстрым и водоворотом.

 

Я отражённым вижу в ней себя,

В воде, чуть желтоватой, быстротечной.

Иртыш, с тобою связана судьба

Воспоминаньем юности беспечной.

 

Я покидал Усть-Шиш, своих друзей,

Где летом у ребят была одна забава —

На самодельную блесну ловить язей,

И бегать взапуски по брёвнам лесосплава.

 

Взбивают плицы водяную гладь.

Гудок. И началось судьбы движение.

Теченье пароход толкает вспять,

Но, вздрагивая весь от напряженья,

 

Он, одолев реки тугой напор,

Против воды идёт на силе пара.

На берегах шумит дремучий бор.

И через сутки нас встречает Тара.

 

Стоянка три часа. И наш таёжный люд

Глазеет с палубы, как, напрягая спины,

Матросы друг за другом в трюм несут

Углём наполненные ящики, корзины.

 

Кипящим паром плещутся котлы.

Заправленные жаром пышат топки.

Я, обойдя  мешки, коробки и узлы,

В котельный трюм заглядываю робко.

 

Там  сумрачно. Свистел кипящий пар.

Я замер, но ещё не испугался.

Вдруг грозно на меня прикрикнул кочегар.

И я на пароходный нос стремглав умчался.

 

Взрываясь брызгами, форштевень разрезал

Течение реки, мутил и пенил воду.

И нехотя Иртыш сдавался, уступал

Просторную дорогу пароходу.

 

Кричали чайки, поднимаясь ввысь,

Под майским солнцем гладь воды сияла.

И впереди меня большая жизнь

С невзгодами и счастьем ожидала.

 

Я эти дни запомнил навсегда,

Хотя они всё дальше с каждым годом.

Иртыш, Иртыш! Пьянит твоя вода

Теченьем быстрым и водоворотом.