Самый яркий и противоречивый русский философ, как называют Василия Васильевича Розанова (1856-1919), жил в Симбирске всего два года. Но вспоминал о нем всю оставшуюся жизнь, называл наш город своей духовной родиной и писал в “Русском Ниле”: “С “ничего” я пришел в Симбирск: и читатель не поверит, и ему невозможно поверить, но сам-то я про себя твердо знаю, что вышел из него со “всем”. Со “всем” в смысле настроений, углов зрения, точек отправления, с зачатками всяческих, всех категорий знаний. Невероятно, но так было”. Симбирскому периоду в жизни молодого гимназиста Розанова в связи со 160-летием со дня его рождения посвятил свою новую выставку музей “Симбирская классическая гимназия”.

Свет и тьма
В нашем городе он оказался волей случая, рассказала заведующая музеем Ирина Макеева. Сам Розанов делил людей на рождающихся “ладно” и “не ладно”. “Я рожден “не ладно”, – писал он. Неприятности преследовали его с раннего детства: к восьми годам он лишился и отца, и матери (да и умер не в лучших условиях – практически от голода). “Наверное, я совершенно погиб бы, не подбери меня старший брат Николай”, – предполагал Розанов, имея в виду то, что по просьбе умирающей матери Николай Васильевич, назначенный преподавателем русской словесности в Симбирскую классическую гимназию, взял к себе и Василия, и младшего брата Сергея. Поселились они на углу улиц Лисиной и Большой Казанской – примерно на том месте, где сейчас стоит гостиница “Волга”. В 1970 году Розанов, оставшийся в Костроме на второй год во втором классе, продолжил учебу в Симбирске. Воспоминания о двух годах обучения рассыпаны по его книгам – они встречаются в “Опавших листьях”, “Мимолетном”, “Уединенном” и других произведениях.

– Противоречивость Розанова сказалась и в оценках, которые он давал Симбирской гимназии, – рассказала Макеева. – В одном фрагменте он назвал ее культурной молекулой, в которой отразилась вся жизнь пореформенной России, в другом высказался резко: “В этой подлой Симбирской гимназии совершилось мое взросление и становление”.

Это взросление и становление проходило под влиянием педагогов “света и тьмы”, как их делили гимназисты. К людям света относили, например, Николая Розанова и инспектора гимназии Владимира Алексеевича Ауновского. Директор Иван Васильевич Вишневский по прозвищу Сивый был для них человеком тьмы. Математик Николай Михайлович Степанов, по отзывам других гимназистов, давал прекрасные знания, заботился о гимназистах и посещал их квартиры, а Розанов описал его грубым и нетерпимым. Строгого преподавателя немецкого языка Якова Михайловича Штейнгауэра гимназисты любили. Однажды на его уроке, выполнив письменную работу, Розанов затянул песню: “Вдоль да по речке, вдоль да по Казанке сизый селезень плывет”. Педагог отвел его в учительскую, но последствий этот проступок не имел, и Розанов написал: “А вот у Степанова я не мог позволить себе песню”.

Не по расписанию
В Симбирске проявился некоторый нигилизм Розанова, который современниками отмечался позднее как скептицизм. По его мнению, невозможно испытывать ни религиозное, ни патриотическое чувство по графику, как призывали педагоги. Гимназистов же каждую субботу заставляли петь гимн перед портретом императора, отчего, вспоминал Розанов, постепенно что-то из их душ улетало, и рос “желтый, меланхолический и разъяренный нигилизм”. По его наблюдениям, прихожане не любили ходить в те храмы, куда стройными рядами водили гимназистов – не потому, что юноши плохо отстаивали службу, а потому, что люди чувствовали: молодые люди формально “отбывают номер”. Розанов считал, что для воспитания религиозных чувств гимназиста надо приводить к концу службы, к херувимской или даже позднее, чтобы он увидел, как молится мещанин, который недавно потерял ребенка или жену.

Вместе с тем гимназистов он отличал от всей остальной публики: “Если что из “Российской Державы” я оставил бы, то – гимназистов. На них даже и “страшный суд” зубы обломает”. Учась в нашей гимназии, 14-летний Розанов прочитал и тщательно законспектировал сложнейшие сочинения историков Бокля и Шлоссера, философа и экономика Милля, философа Спенсера, а также Писарева, Чернышевского и других мыслителей. По словам Розанова, их произведения читали четыре пятых его класса, причем никто к этому не побуждал, но, видимо, гимназия сформировала такой уровень интеллектуальных запросов. “Никогда я (и мои наблюдаемые товарищи) не читал и не читали столько, сколько тогда в Симбирске читали, списывали, компилировали, спорили, – писал Розанов. – Такой воистину безумной любознательности, как в эти годы, я никогда не переживал”.

Эти книги он находил в “благословенной” Карамзинской библиотеке и у своего старшего товарища Николая Николаева, на квартире у которого жил после того, как его брат сменил место службы. Вполне в духе Розанова его отзывы о Николаеве – то восторженные, то уничижительные.

Забвение
Гимназист Розанов в Симбирске еще ничего не писал. Все его записки, разрозненно появлявшиеся в самых разных местах на клочках бумаги – на извозчике, по дороге на почту, за вечерним чаем, на похоронах господина Суворова и так далее, – появились на рубеже XIX-XX столетий и позднее соединились в произведениях. Причем начал он сразу с фундаментального трактата “О понимании”, написанного по окончании Московского Императорского университета в 1886 году. А позже он стал известен как публицист, писатель, литературный критик, журналист… Ленин назвал его писателем, известным своей реакционностью, и философом, которого знать незачем, и отправил его в забвение на несколько десятилетий. Его снова начали публиковать только в конце 1980-х годов.

На выставке музейщики сделали акцент на цитатах из Розанова, чтобы посетители могли восхититься глубиной мыслей и особым “розановским” юмором. Каждый сможет унести с собой “опавший лист” с афоризмом и подумать вместе с философом о жизни, мироздании, Родине, любви.

Анна Школьная