Дмитрий Ежов, главный редактор портала «Улпресса»:

Вспоминая добрую журнальную традицию мы начинаем публикацию новой книги Жана Миндубаева.
Автор – известный публицист, собственный корреспондент «Литературной газеты» по Поволжью. Название книги — «Оползень. Чрево Горы» — обнажает суть взаимоотношений природы и человека; повествует о роли науки в жизни человеческого сообщества

Есть над чем задуматься, есть над чем поразмышлять.

От автора.

Публикуемая повесть была задумана и начала писаться отнюдь не сегодня. Замысел давний, порожден реальностями – он просто как-то мистически совпал, как говорится, «со злобой дня» — я имею ввиду сегодняшние оползневые процессы на волжском Правобережье.

Не раз приходится убеждаться, как разнообразные и не всегда сочетающиеся со здравым смыслом так называемые «мудрые решения» людей приводят совершенно не к тем результатам, на которые были рассчитаны. Это относится, скажем, к таким явлениям как известное «освоение целины», создание гигантских «водогноилищ» на равнинных реках, поголовное истребление воробьев в Китае по велению Мао Цзедуна, вырубка прибрежных лесов Амазонии – и так далее. Застройка оползневых зон в целях тщеславия — тоже из этой категории.

Ну, а что касается моих литературных опытов, их качества, сюжетной увлекательности — то тут уж судить не мне…

Читайте!

Оползень. Чрево Горы.
Часть третья.
ПРОВАЛ.
«Человек рождается, чтобы умереть»
(Мудрость поэта Романкина)

Глава 1.
Зима тягостно протащилась, наступило очередное обновление бытия.
Наверху, в городе властвовал март, исподволь, потихоньку освобождая землю от снежного плена. На речном берегу уже закраснел тальник. В брошенных по склону Горы садах доклевывали плоды боярышника перебирающиеся на Север свиристели; прилетевшие грачи хозяйски оглядывали старые гнезда на осокорях; на пригретости выползали красно-черные таракашки. «Могильники», – тоскливо комментировал Мирошник…
Оставила зиму земля; торопилась к своему вечному круговороту радостного бытия…
И только чрево Горы не спешили покидать обжившее подземелье, привыкшие к нему люди…
Они пребывали в своей бестолково-бессмысленной жизни не догадываясь, что за ними уже пристально присматривают. ….Это внимание возникло после странного происшествия, взбудоражившего не только Симборск — но и Москву. Хотя широкой огласки по причине своей странности не предавалось.
Дело было так. В праздничный «День города» генерал-губернатор распорядился провести военный парад.
Загодя начались репетиции.
С двадцати трех до полуночи на главной площади Симборска звучали воинские команды, раздавался чеканный шаг марширующих колонн, грохотали гусеницы бронетехники… В губернской администрации резонировали полы; в стоявшей на откосе филармонии, громогласно переименованной в «Дом музыки» оторвалась и рухнула в пустой зрительный зал стокилограммовая люстра; в гостинице «Советская» разошлись канализационные стоки — на этажах неприятно запахло…
И лишь Монумент Вождю, установленный на самой бровке откоса, не дрогнув ни одним мускулом, державно взирал на «отработку Парада»…
Но с ним-то и произошло самое невероятное…
В ту ночь на дежурство «в очке» (так на языке оперативников называлась круглосуточная вахта в тайной комнате Главного Административного Здания (ГЛАЗ), расположенного напротив Монумента на центральной городской площади, лейтенант Крюков и сержант Мозгов заступили в восемь вечера. В их задачу входило непрерывное наблюдение с помощью оптических приборов и спецаппаратуры за Монументом и его окрестностями.
Лейтенант был с большого бодуна и его морило в сон. Сержант, напротив, был бодр и активен, не отрывал взгляд от стереотрубы и прибора ночного видения. Вот он напрягся, застыл на стуле.
Что там, Мозгов? – оживился лейтенант.
Во-о дает… во-о…, – сопел Мозгов. – Ишь, сукин сын…
Лейтенант вмиг сбросил дремоту, отпихнул сержанта, прильнул к трубе. Возле самого постамента взъерошенный кобель деловито охаживал невзрачную собачонку…
– Сексопат ты, Мозгов, – снисходительно буркнул Крюков. — Уже растекся, Мозгов?
Сержант обиженно молчал. Тягостно тянулось время.
Лейтенант снова впал в сон.
Вдруг сквозь отрадное небытие до него донесся рокот моторов из динамика, соединенного с микрофонами, тайно подключенными по скверу, по площади. Обычно эти невыключаемые осведомители доносили до слуха дежурных крысиную возню, матерщину подвыпивших, страстное трепыхание влюбленных… А тут – явный звук набирающих обороты двигателей…
«Десант! На БТРе подбирается!» – мелькнуло в голове лейтенанта.
– За мной!
Он и дернулся к двери, расстегивая на бегу кобуру. Но сержант даже не шевельнулся.
– Заспались Вы, товарищ лейтенант, – ласково отозвался он на гневный рык начальника. – Через три дня — праздник. А сегодня репетиция парада.
Теперь лейтенант надулся обиженно. Да, забыл. Бывает, особенно с похмелья. Но обиднее всего – Мозгов позволяет себе над офицером посмеиваться!
Крюков опять подсел к окулярам. Да, технику вояки гоняют: медленно ползут БТРы, дым заполняет площадь. Через три дня надо перед начальством проползти, стараются ребята…
А бронзовый истукан — куда он денется, кому он нужен? Стоит себе, как стоял полвека: взгляд вдаль, к светлому будущему устремлен. И рука вскинута вверх — вроде как приветствует славных симборян. Вот сейчас бронзовую ногу оторвет от гранита, шагнет навстречу вползающим на площадь БТРам… Да нет, брат, стоять тебе вечно…
И тут лейтенант перестал дышать.
Вдруг медленно, неподъемно, через силу отлипла громадная стопа от постамента. Качнулся Монумент. Отнял от камня вторую ногу — и тихо, плавно, невесомо потянулся вверх. На мгновение зависли над пьедесталом громадные ботинки. Затем движение к небесам ускорилось — и вот уже коснулся он своей поднятой рукой края низко ползущих туч, вот нырнул в белесую вату головой, вот уже плечи исчезли… Скрылся по пояс. А нелепо растопыренные, лишенные опоры подошвы — то последнее, что увидел ошалелый лейтенант в отличных стеклах стереотрубы…
Тащились через площадь рычащие бронемашины, замерли линейные с флажками, сизый дымок висел над землей. А Монумента не было. Исчез. Нелепым обрубком торчал осиротевший пьедестал — и словно олицетворял собой некий сюрреалистический фокус, абсолютно невозможный в трехмерном мире — и тем не менее состоявшийся.
– Поле-чудес, криминал-шоу. Пропали мы с тобой, Мозгов, – проговорил как во сне лейтенант Крюков. – Совсем пропали.
И брякнулся со стула.
…Начальник службы безопасности дочитывал перед сном набоковскую «Лолиту». «Вогнутость спины, рисовая кожа, медленные томные поцелуи…» Оторвавшись от книги, покосился на спящую жену… М-да… вогнутость… лежит располневшая женщина… изо рта по подвисшему подбородку тянется слюна…
Спецтелефон на тумбочке затренькал, замигал. Кого черт несет? Звонил дежурный по управлению:
 Товарищ генерал! У нас полное полнолуние!
Из этой зашифрованной фразы следовало, что произошло нечто такое, о чем даже по спецсвязи докладывать не положено.
Через пять минут Акимов был в управлении. Еще через три – на месте происшествия.
Гранитный пьедестал с отпечатками двух гигантских бронзовых подошв впечатлял. Металлические крепежные штыри были разорваны чудовищной силой. Свежие изломы арматурной стали блестели в свете неоновых фонарей…
Генерал ошарашенно озирался вокруг, надеясь увидеть где-то рядышком поверженного исполина. На аккуратно выстриженном газоне было пусто. Никаких следов. Подросшая травка топорщилась безмятежно.
– Кантрип, – произнес генерал Акимов, начинающий свою чекистскую карьеру в одном из шотландских гарнизонов. – Полный кантрип.
Сопровождавшие пытались осознать звуки, издаваемые начальником. Но языка шотландцев они не знали.
– Кто дежурит в ГЛАЗЕ? – пришел в себя генерал. – Изолировать.
– Лейтенант Крюков и сержант Мозгов. Уже пишут показания.

Глава 2.
Майор СБ Олег Михайлин пришел в так называемую «оперативную квартиру» рано – еще и восьми не было. Включил телевизор, пощелкал по каналам – там показывали привычную муть; ничего стоящего не было… Вскипятил водичку, заварил хороший чаек – любил не спеша поразмышлять о жизни, о карьере, о приятных и неприятных ее явлениях…
Он любил эту «однушку». Куда приятнее было работать здесь, нежели в мрачновато-многозначительном здании главного управления, где даже массивные серо-зеленые квадратные колонны намекали на серьезность и всемогущество ведомства. Столик дежурного у лестницы с черной настольной лампой, в тени абажура которого было запрятано лицо проверяющего пропуск… Сиди, ковыряйся в бумагах, жди вызова к начальству… То ли дело дежурить в «оперативке»: телефон, холодильничек, душ – да еще и диванчик у стенки…
Работать с агентурой было приятно. Михайлин набрал номер Увановой.
– Зайди-ка, на минутку.
Людмила явилась быстренько. Сбросила плащик, встряхнула короткой стрижкой – и вот уже сидит на диванчике не ожидающе – а как-то снисходительно весело поглядывая. «Уже за тридцать, сын школу заканчивает, а сколько еще в ней девичьего, пленительного. Эти легкие ножки, высокая шея, неуставший бюст… Майору вспомнились давние ночи на маленьком хуторке в старой избенке покойной бабушки, где они бывали с Людмилой.
– Чайку выпьем?
Эти два слова в тогдашней жизни означали, что они помчатся на трепаном «жигуленке» на хуторок; войдут в сумеречную, пахнущую мышами и старыми обоями избяную полутьму… и на старой деревянной кровати позабудут все на свете. А потом будет гореть керосиновая лампа, бросая длинные тени на стены и потолок; будет вино, кусок сыра – и ощущение вечного блаженства и уюта…
Майор пересел к Людмиле:
– Говорят у тебя просвечивается роман с несостоявшимся редактором?
– Она стряхнула его руку с плеча.
– Ближе к делу, Олежка. Ближе к делу. Не к телу – а к де – лу.
– «Уж не вернуть мне дней былых… Что ж, камин затоплю, буду пить».
– Пить ты не будешь никогда. Ты же че-кист, а они у нас беспорочные, непьющие, преданные женам и семье…
– Рассказывают, что Вы, госпожа Уванова, в церковь стали ходить? Рестораны и подземный уют полюбили?. Вот сижу и размышляю над таким парадоксом.
– Ревнуешь?
– У чекистов нет друзей и привязанностей. Есть только враги и интересы.
– А конкретнее?
Михайлин подсел к столу; приоткрыл папочку…
– Ты французским владеешь? Знаю, знаю: английский. Ну ладно. На реке Миссисипи есть городок Батон Руж, в переводе – «красная палка». И оттуда едут к вам миссионеры по церковной линии… Хотят нас с тобой поближе к Христу подвигнуть… К истинному спасителю. Религиозную общину создать мечтают в нашем славном Граде…
– В городе, где когда-то все храмы повзрывали?
– Не кипятись, девочка, храмы когда-нибудь еще восстановят.. Но нашу контору интересуют, конечно, не тонкости богословия.
– Да уж, думаю.
– И чудесно. В этом Батон Руже есть Смит Гордон, специалист по мануальной терапии. Но главное – он спелеолог. Диггер, так сказать. Хорошо бы тебе с нм на Горе или под ней познакомиться поближе.
– Как с тобой? Не пожалеешь?
– Кипишь, как чайник. Серчаешь, что на тебе не женился? «Много ли нужно – домик и сад, умного мужа, ласковый взгляд».
– Да живи ты со своей клуней хоть сто лет.
– Это как небеса скажут…Так вот. Очень хотелось бы узнать, что именно интересует мануальщика и диггера Смита возле строящегося на Горе и построенного под Горой.
– – Ты знаешь, что я не имею доступа к закрытым темам.
– Это мы решим. Главное твое оружие- обаяние.
– Давай без комплиментов, дружок.
Михайлин достал папку с завязками, написал в правом верхнем углу: «Рыжый кот». Вздохнул огорченно:
– Двадцать первый век. Где-то уже на айпедах четвертого поколения шлепают….А мы все тесемочки завязываем..
Эту невеселую мысль Михайлин не озвучил. Квартирка хоть и своя в доску- да кто его знает…
С детства помнил отцовское присловье: «Береженого бог бережет». Хоть и был закоренелым атеистом.